– В вашем возрасте оно и понятно, – заметил господин Фраппель.
– Что есть, сударь, того не отнять, – продолжал молодой матрос. – Так вот, есть одна страна, где я никогда не бывал; о ней рассказывают всякие чудеса, и мне страсть как хочется там побывать. Точно знаю, я сумею там разбогатеть и живо пойду в гору.
– Что же это за страна такая? – полюбопытствовал капитан.
– Большая земля! Я тоже хочу стать одним из них – Береговых братьев!
– А у вас губа не дура, любезный друг, – заметил агент Компании.
– Да что уж там! Для такого дела все при мне. Я не трус, не дурак и хочу выйти в люди. Чего вам еще нужно?
– Признаться, больше ничего! И вам хотелось бы отправиться с нами?
– Да. Свой проезд я отработаю, а придем на Санто-Доминго, вы меня высадите.
– Занятный вы человек, и мне хотелось бы вам помочь. Но, к несчастью, ваше желание невыполнимо.
– Невыполнимо?
– Да, поскольку формально оно противозаконно. У вас есть только два выбора: вписаться ко мне в судовую роль, и тогда я буду вынужден взять вас с собой в Дьеп – и если я пойду на такое, то лишь из сочувствия к вам, потому что экипаж у меня укомплектован, – или же…
– Или?
– Вы нанимаетесь через Вест-Индскую компанию. И знаете, что вас там ждет в таком случае?
– Да, знаю. Гм, ничего хорошего! Значит, по-вашему, другого выхода нет?
– Клянусь честью!
Молодой человек как будто призадумался, потом вдруг вскинул голову и не без дерзости сказал:
– Вот что, разве я не говорил – мне завсегда везло! Тем более возможность есть и сейчас. Договорились, капитан, согласен, я отправляюсь с вами.
– Согласны?
– Да, но при двух условиях.
– Любопытно, что же это за условия?
– Во-первых, во время всего перехода я буду работать матросом и числиться в экипаже.
– А второе?
– Вы когда снимаетесь с якоря?
– Послезавтра с приливом.
– Ну и во-вторых, до выхода в море я остаюсь на берегу. Годится, капитан?
– По рукам. Пойдете ко мне вторым штурманом.
– Спасибо, капитан, вы не пожалеете.
– Надеюсь. И кто знает, может, я и там вам пригожусь. Зовут-то вас как?
– У меня никогда не было имени. Все кличут меня Олоне[22] – в честь городка, где я, кажется, родился.
– Ладно, будем вас так и звать. Ну что ж, Олоне, ступайте за этим господином, подпишете бумаги, и послезавтра чтоб были на борту как штык.
– Благодарю, капитан, я не подкачаю.
Тем временем за капитаном подоспела шлюпка, он сел в нее и вернулся на борт своего судна.
А Олоне вместе с господином Фраппелем меж тем возвратился в Полле. Агент Компании дал ему подписать соглашение, отсчитал надбавку к денежному содержанию в сумме сто пятьдесят франков – по тем временам деньги немалые, – взял с него слово, что он не нарушит соглашения, и спровадил его, пожелав всяческих благ.
Молодой человек поблагодарил господина Фраппеля и откланялся, радостно отправив себе в карман пригоршню монет по шесть ливров каждая.
Но как только Олоне остался один, лицо его снова сделалось серьезным; он прибавил шагу и вместо кабака, куда с его-то деньжищами не преминул бы податься любой другой матрос, вышел из города, а выбравшись на дорогу, что вела в Париж, затаился на обочине в густой лесной поросли, скрывшей его целиком.
Было часов шесть вечера; стояли первые майские дни, то есть почти самые долгие в году.
«Вот так, – сказал он себе, устраиваясь поудобнее в своем убежище, – уж здесь-то я точно ее застану. Подождем!»
Ждать пришлось долго, но Олоне было не привыкать. Он сидел, навострив уши, не шелохнувшись, точно индийский факир, и пристально всматривался в редких путников, направлявшихся в город или шедших оттуда.
Около часу просидел он в странном своем укрытии, как вдруг ему послышался звон бубенчиков, скрип колес экипажа, катящего по вымощенной мелким щебнем дороге, и дробный цокот лошадиных копыт.
Олоне напряг слух.
«Уж теперь-то ошибки быть не может», – едва сдерживая переполнявшие его чувства, прошептал он и крепко прижал руку к сердцу, словно силясь удержать его биение.
В самом деле, спустя несколько минут мимо укрытия, где затаился наш матрос, промчался тяжелый экипаж, запряженный пятеркой лошадей. Молодой человек тут же подался вперед с выражением несказанного счастья на лице и с непередаваемым восхищением в голосе проговорил:
– Это она! Господи, как же она прекрасна!..
Он вдруг побледнел, горестно понурил голову и прослезился. «Увы, – продолжал он про себя, – что за злая судьба вывела меня, несчастного, на след этой женщины! Как посмел я полюбить это обворожительное существо! Кто я для нее, такой богатой, красивой и благородной… я, жалкий найденыш без роду без племени?.. Полно! Неужто я совсем из ума выжил? Она пройдет мимо меня – и не заметит… она даже не опустит глаза, чтобы меня разглядеть…» Но тут в его черных глазах полыхнула вспышка решимости. «Хотя кто знает?.. – прибавил он. – Будущее за мной! Имя и состояние, чего у меня нет, я смогу завоевать. И завоюю!.. Или подохну!.. А смерть – это забвение!..»
Так, рассуждая сам с собой, наш матрос выбрался из своего убежища, бросился к проселочной дороге и бегом помчался в сторону города.
Проявив завидное проворство, он поспел как раз к сроку, чтобы еще раз глянуть на проезжавший мимо экипаж.
В этом экипаже сидели трое: сеньор лет пятидесяти пяти с надменным, пренебрежительным видом и две дамы – мать с дочерью, по всей вероятности.
Хотя старшей из двух дам было сильно за сорок, ей, однако ж, можно было запросто дать года тридцать два – тридцать три, поскольку ее необыкновенная красота сохранилась во всем своем первозданном великолепии. Ее лицо отличалось тонкими чертами, которые с поразительной точностью удавалось передать в камне древним ваятелям, унесшим с собой тайну своего мастерства; кожа у нее была на удивление тонкая, почти прозрачная и гладкая, как у младенца; легкая тень грусти на лице придавала ему еще больше выразительности. Время от времени она бросала томные взгляды на дочь, и тогда ее ярко накрашенные губы приоткрывались в очаровательной улыбке, а глаза, вспыхнув на миг-другой ярким, горячим огнем материнской любви, вдруг затуманивались, обретая задумчивое выражение.
Ее дочери едва ли было шестнадцать. Что же можно сказать о ней, кроме того, что она была такая же красавица, как и ее мать в пору своей юности! Светлокудрая и черноглазая. Кожа у нее имела розовато-опаловый оттенок, губы были алые, а зубы сверкали ослепительной белизной; длинные волосы волнами ниспадали на плечи; стан пленял гибкостью и стройностью. Одним словом, в облике девушки прекрасно сохранившееся очарование ребенка сочеталось с изящной томностью женщины: то была истинная красавица, сама того не сознававшая.
Карету с обеих сторон сопровождали четверо вооруженных до зубов слуг в парадных ливреях.
Когда тяжелый экипаж скрылся за углом ближайшей улицы, наш молодой герой будто разом вырвался из плена наваждения, что охватило его.
«Милая Виолента! – молвил он. – Женщина ты или ангел? Я же, я – жалкий безумец! Посмел полюбить это небесное создание! О да, я люблю ее! Люблю так, что готов умереть по одному лишь слову, ежели оно слетит с ее губ, по одному знаку ее розоватых пальцев. О! Видеть ее! Видеть всегда!..»
И, точно слепой безумец, он пустился бежать дальше – следом за экипажем.
Впрочем, эта гонка с преследованием продолжалась недолго. Карета резко свернула в сторону – и в мгновение ока скрылась во дворе особняка, ворота которого тут же за нею закрылись.
Матрос остановился чуть в сторонке и обвел особняк самым пристальным взглядом. «Так вот куда она выезжает, – невольно прошептал он. – Выходит, меня не обманули! И сведения мои точны! Но вот уедет ли она отсюда, на самом деле?.. О, я это узнаю!»
Глянув на дом последний раз, он словно с сожалением двинулся прочь и, пройдя сотню шагов, вошел в кабачок, куда обычно захаживали матросы. Но не затем зашел он туда, чтобы напиться и насытиться: в эту минуту голова у Олоне была занята другими мыслями, далекими от желания утолить жажду и голод. Он задержался на миг-другой на пороге, сосредоточенно оглядел низкий, темный, прокуренный зал – и, судя по всему, разглядел то, что высматривал, потому что направился прямо к столу, за которым сидел какой-то одинокий выпивоха, и без лишних церемоний подсел рядышком.
Двое моряков, поскольку незнакомец тоже был в костюме матроса, обменялись улыбками и рукопожатиями.
– Ну как, Питриан, – с чуть заметным смущением спросил Олоне, – что новенького, старина?
Поспешим тут же заметить, что «старина», к которому обратился наш герой, был крепким молодцом под шесть футов ростом – сущим геркулесом с плутоватым, хотя и симпатичным лицом и проницательным взглядом; на вид мы дали бы ему от силы года двадцать два.
– Ничего такого, что тебе было бы не по душе, брат, – отвечал тот с улыбкой. – Да ты и впрямь в сорочке родился, как поговаривают старые кумушки. Все складывается для тебя на удивление удачно. Сама судьба на твоей стороне – обделывает твои делишки наилучшим образом.
– Как это? Выкладывай, да поживей!
– Сам посуди. Сеньор дон Блаз Саласар, граф Медина-дель-Кампо и герцог де Лa Торре… ох уж мне эти чертовы испанцы – пока выговоришь все их имена да титулы, язык сломаешь!..
– Не томи же!
– Ну так вот. Этот самый сеньор, кажется, доводится закадычным дружком нашему королю, его величеству Людовику Четырнадцатому, ведь не случайно он торчит у него при дворе уже бог весть сколько времени…
– А мне-то что с того?
– Терпение, дружище! Я и говорю, этого самого дона Блаза, и прочая и прочая, видимо, назначили вице-королем Перу по велению испанского короля, его государя, питающего к нему совершенно особое уважение.
– А мне-то какой от этого прок?
– Такой, что ты и не представляешь. Хотя французский король воюет с испанским, господин Кольбер получил приказ милостиво предоставить в распоряжение сеньора дона Блаза, и прочая… фрегат «Пор-Эпик» да снарядить его в Перу. А господин Кольбер решил по случаю использовать этот самый фрегат для слежки за берегами Испании… Да ты слушаешь меня или нет?