Эти слова были встречены всеобщими возгласами одобрения славных флибустьеров, что собрались здесь и все, как один, слыли храбрецами.
Они на миг представили себе, что чуть погодя ожидает обоих молодых людей.
– Будь по-вашему, господа, – продолжал управляющий, как только восстановилась тишина, – я не настаиваю. И перед столь непоколебимой решимостью вынужден отклонить мое предложение. Но Вест-Индская компания не останется у вас в долгу.
– О, сударь! – проговорил Олоне.
– Я здесь всего лишь исполняю свой долг чести, сударь. И вам придется смириться с вашей волей так же, как это сделал я.
– Да будет так, сударь, я готов.
– Хорошо, господа, я принимаю к сведению ваши слова. Договор, что вы заключили с Компанией, аннулируется, а лучше сказать – его никогда не существовало. Я рву его на ваших глазах. Так что вы свободны, господа. И никто не вправе каким-либо образом посягать на предоставленную вам свободу. Сверх того, я уполномочен вручить вам, капитан Олоне, сумму в пятнадцать тысяч франков, а вам, старший помощник капитана, десять тысяч за службу, которую вы сослужили Компании. Вот ваши деньги, господа, соблаговолите подписать расписку в получении.
– О, сударь! – взволнованно воскликнул Олоне. – Как нам благодарить вас за столь высокую милость?
– Милость и благодарность тут ни при чем, – с чарующей улыбкой отвечал управляющий. – Напоминаю вам ваши собственные слова: я исполнял свой долг. Ваши руки, господа. Вы славные и честные ребята. Вас ждет большое будущее.
Питриан прослезился. Как мы знаем, именно так этот славный малый выражал свою радость.
– А теперь моя очередь, – подал голос, вставая, кто-то из флибустьеров.
Все присутствующие почтительно склонили перед ним голову. Это был самый именитый предводитель флибустьерской братии – Монбар Губитель.
– Братья, – проговорил он мужественным, благозвучным голосом, – господа управляющие Компанией только что явили нам пример высочайшей справедливости, и мы им благодарны за это. Они исполнили свой долг – теперь мы должны исполнить свой. Законы нашего братства гласят: всякий доброволец, с честью прошедший свой испытательный срок, вправе присоединиться к нашему обществу. Этот срок может быть ограничен и даже сокращен до нескольких часов, если доброволец оказал нам некие выдающиеся услуги или же совершил некий замечательный поступок. Ведь так?
– Так, – единогласно ответствовали Береговые братья.
– Эти двое, – продолжал Монбар, – поступили добровольцами в Дьепе. Стало быть, на испытании они уже месяца три. И ежели их продадут завтра в рабство, они всего лишь сменят своих хозяев. Но вот уже с четверть часа как им даровали свободу. Так разве они не прошли свой испытательный срок сполна?
– Прошли, – дружно откликнулись флибустьеры.
– Их заслуги вам известны. Так как вы считаете, достойны ли они присоединиться к нашему обществу?
– Да! Да! – единодушно вскричали братья-флибустьеры.
– Таково ваше слово?
– Да, – отвечал за всех Медвежонок Железная Голова, – эти двое достойны быть нашими братьями.
– Хорошо, – продолжал Монбар. – Олоне, Питриан, теперь вы Береговые братья. А следовательно, наделяетесь всеми правами, прилагающимися к этому званию. Братья, здесь присутствующие, нынче же передадут вам через мои руки по ружью Гелена, по три фунта пороху, по шесть фунтов пуль, по полному комплекту одежды, по паре башмаков и по три гончих. Обнимемся же, братья!
Двое молодых людей, на радостях едва не лишившиеся рассудка, так и упали в объятия Монбара, а затем и других буканьеров.
– Эй, малыш!.. – воскликнул тут один буканьер громадного роста, с суровым лицом, какое-то время разглядывавший Питриана с некоторым умилением, что делало его похожим на растроганного тигра. – Эй, малыш! – повторил он. – Ты что, меня не узнаешь? Я же твой брат!
Бывший матрос бросился в объятия буканьера, заливаясь по привычке слезами, что на самом деле выражало его неописуемую радость.
Всего же Питриан-младший пролил за этот день столько слез, что буканьерское собрание нарекло его Крокодилом, и это прозвище так и закрепилось за ним; под этим прозвищем с той поры его только и знали.
Новоиспеченный Береговой брат принял новое крещение со слезами радости, весело смирившись со своей участью, да ведь иначе и быть не могло.
Глава VIIЧто Береговые братья называли братством и что это собой представляло
Когда новоиспеченные Береговые братья покинули губернаторство, а вернее, дом господина д’Ожерона в компании Дрейфа и хмурого брата Питриана-младшего, которого мы впредь будем называть его боевым прозвищем, их не признали даже друзья – до того они преобразились.
Они были свободны, как никогда прежде, и к тому же вступили в грозный союз, братские устои коего давали им столько друзей, столько поддержки и, при необходимости, столько заступников, сколько членов насчитывалось в означенном братстве. Они, бедные матросы, обездоленные и бесприютные, отныне шли рука об руку – на равных с людьми не только самыми богатыми, но и самыми благородными; отныне никто не посмел бы их оскорбить, не дав удовлетворения, на которое они имели полное право как буканьеры и Береговые братья; одним словом, теперь они не признавали иных начальников, кроме предводителей, которых им самим же и предстояло избирать на время – для совершения налетов или дерзких походов, поскольку право на подобные экспедиции флибустьеры оставили исключительно за собой.
Такой внезапный и коренной перелом в судьбе мог бы вскружить голову даже самым стойким. Но с нашими молодыми друзьями ничего подобного не случилось. После первого восторга они вполне бесстрастно оценили события, стоившие им столь восхитительной награды; они сочли, что в итоге им воздали по справедливости за их поведение на борту «Петуха», и потому сразу же ощутили себя на своем месте.
Иначе говоря, гордыня и себялюбие уже успели пустить в них корни.
Дрейф жил в милом домике на оконечности мыса, вдающегося довольно глубоко в море, откуда открывался широкий вид на сплошь гористые берега острова. Прямо перед домом располагалась маленькая гавань, там на прибрежном песке стояли четыре или пять довольно крупных пирог в отменном состоянии – все они принадлежали буканьеру.
Внутреннее убранство дома было под стать внешнему: удобная, без изысков мебель была расставлена с особой аккуратностью, свойственной морякам; в доме царили полный порядок и безупречная чистота, что, впрочем, казалось даже несколько излишним, хотя и могло бы порадовать глаз любой голландской хозяюшки.
В обшитой деревом столовой с широкими окнами на море стоял стол, накрытый на четыре персоны.
– К столу, братцы! – весело скомандовал Дрейф. – Угощение ждет.
– И то верно, пора бы уж и подкрепиться, – буркнул себе под нос Питриан, водружая ружье в углу столовой.
Работники, отбывавшие испытательный срок, внесли блюда – и трапеза началась.
На службе у Дрейфа состояло пятеро таких работников, но, в отличие от большинства своих собратьев, Дрейф обходился с ними на редкость мягко. И те души в нем не чаяли за это. И были готовы пойти за него и в огонь, и в воду.
Да и выглядели эти работники вполне здоровыми, и одеты были весьма сносно – можно было с первого же взгляда сказать, что они здесь, как у Христа за пазухой, преспокойно дожидаются дня своего освобождения.
Этими пятью работниками были: Данник, тот самый добродушный силач, с которым мы уже успели познакомиться на борту «Сантьяго», когда его приставили охранять графа Ораса; Оливье Эксмелин, студент-хирург, случайно попавший на Большую землю и проданный как работник; это он потом написал свою замечательную, захватывающую историю о буканьерах, поведав об этих необычных людях, о которых он знал не понаслышке, ибо прожил с ними бок о бок целых двадцать лет; Чернобородый, уроженец Дьепа, с женственным лицом, трепетный и кокетливый, точно девица, хотя и крепко сбитый, выражавшийся мягко, но не без самодовольства, притом что, в общем, это был славный малый и к тому же храбрый как лев; засим – Шестигрош, сухонький, дерганый коротышка с плутовато-насмешливым, сморщенным личиком, хитрый и вороватый, как лиса, и при этом трусоватый, между тем он обладал талантом выходить сухим из воды при любых, даже самых затруднительных, обстоятельствах. Дополнял же эту славную компанию Говорун, редкостный болтун, как явствует из его прозвища, урожденный парижанин и круглый сирота, возросший словно сорняк на парижской мостовой и не имевший никаких видов на будущее; жизнь его в ту пору, когда на него положили глаз вербовщики из Вест-Индской компании, была совсем уж незавидной; в общем, это был один из тех чудаков, какими Париж кишел во все времена, тем паче что у них был только один бог – случай. Что же касается его телосложения, это был сущий верзила, тощий как жердь и похожий на циркуль, но шустрый и ловкий, точно обезьяна, и такой же хитрый и злобный. Его мертвенно-бледное, исхудавшее от тягот и лишений, узкое лицо скорее напоминало морду хорька; серые, глубоко посаженные глазки сверкали исподлобья коварством и постоянно блуждали; выражение лица, которое он менял по своему желанию, прибегая к самым невообразимым ужимкам, в минуты покоя обретало печать бесстыдства и хитроватого, беспечно-лукавого благодушия; непомерно длинные руки и ноги, пребывавшие постоянно в движении и заканчивавшиеся по странному капризу природы крохотными, изящной формы ступнями и кистями, делали его похожим на громадного паука-сенокосца, стоящего на задних лапах.
Вот такие работники прислуживали капитану Дрейфу. Купил же он их по случаю, но, каким бы случайным ни был его выбор, лучшей компании бродяг было не сыскать. Впрочем, очень скоро мы, конечно же, увидим их в деле и тогда сможем судить о них уже более справедливо.
Когда аппетит гостей Дрейфа был наконец удовлетворен и трапеза подошла к концу, буканьер распорядился принести ликеры, трубки и табак, а также налить кофе, после чего он велел своим работникам убираться.