– И то верно, – согласился Онцилла. – Мы совсем забыли про поздний час и что так и не обмолвились о том, ради чего здесь собрались. Главное сейчас – договориться раз и навсегда.
– Говорите, уважаемый, – простодушно молвил Кеклик, – мы слушаем.
– Ладно, господа, я готов открыть все свои карты, поскольку, как вы сами же сказали, главное сейчас – договориться. Дело, о котором идет речь, сопряжено с немалыми трудностями. И посему прошу для начала уделить мне несколько минут внимания…
Однако ж продолжать ему не случилось. В это мгновение дверь отворилась, и в проеме показалась прелестная девушка с безмятежной улыбкой на устах. Трое собеседников, потревоженные так внезапно, невольно обернулись.
И при виде столь чудесного явления у них только вырвался удивленный, а вернее, изумленный возглас, ибо они не могли взять в толк, откуда взялось это ангельское создание.
Глава XАнгельский лик среди легиона демонов
В те времена на Санто-Доминго рассказывали одну необыкновенную историю. Истории этой было уж лет пятнадцать. Со временем она обратилась в предание. Вот она во всей своей незамысловатой и жуткой простоте. Изменить же в ней хоть слово означало бы погрешить против истины.
Итак, мы взяли этот рассказ из покрытого пылью, наполовину источенного червями фолианта, почерпнув из него главные события нашего повествования.
Год 1659 запечатлелся в памяти моряков и обитателей американских колоний как самый зловещий.
Что верно, то верно, в тот роковой год материковое побережье от мыса Рей, на краю Ньюфаундленда, до мыса Сан-Роки, на берегах Натала, и все острова, столь причудливо разбросанные в этой части Атлантики и при входе в Мексиканский залив, то есть на протяжении многих тысяч морских миль, опустошались шквалами, бурями, ураганами, наводнениями и циклонами – не считая извержений вулканов и землетрясений, будто в дополнение к означенным страшным бедствиям, погубившим тысячи людей, – которые сровняли с землей цветущие города и нанесли везде и всюду невосполнимый ущерб.
Природные напасти, против которых бессильны любые средства защиты, посеяли суеверный страх среди многострадального местного населения, потерявшего все безвозвратно и изрядно поредевшего. Беды человеческие были столь невыносимы, что люди лишились всякой надежды; им недоставало сил жить дальше, и они блуждали, точно неприкаянные дикие звери, без цели и помыслов, среди неприглядных руин своих жилищ.
Как раз весной того года ураганы свирепствовали с невиданной дотоле силой по всему американскому побережью, и особенно на островах.
Месяца полтора бури едва ли не беспрерывно обрушивались с таким неистовством, что иные низкие острова почти полностью ушли под воду.
Пять дней кряду ужасающий ураган терзал остров Санто-Доминго, с яростью вгрызаясь в его берега; циклон метался над саваннами, круша и переворачивая вверх дном все подряд; дома и хижины обращались в пыль; вековые деревья, вырванные с корнем, точно жалкие тростинки, рассеивались по всей округе; из таинственных горных недр доносился утробный гул, сливавшийся с оглушительными громовыми раскатами; убеленные пеной валы высотой с горы накатывали с ошеломляющей быстротой, разбиваясь о берег со страшным ревом, подобным грохоту пушечной батареи, а после откатывали назад, увлекая за собой все, что было у них на пути; суда, унесенные безжалостными волнами, потом приносило обратно, и они с неслыханным грохотом разбивались в щепки о прибрежные скалы.
Тут и там посреди развалин жилищ, перебитой мебели всех сортов и вырванных с корнем деревьев валялись мертвые человеческие тела и трупы домашней скотины.
Везде и всюду царило опустошение; люди, потрясенные столь великим бедствием и бежавшие высоко в горы с жалкими пожитками, которые им удалось спасти, наблюдали, охваченные душераздирающей мукой, за разгулом грозной стихии, чинившей чудовищное разорение. Одни молились, другие богохульствовали, с угрозой воздевая кулаки к небу; но большей частью спасшиеся, скорчившись на земле, понуро и отрешенно озирались по сторонам с безрассудным покорством, не видя и не слыша ничего, пребывая в полной подавленности.
В ночь со 2 на 3 мая ураган, казалось, ослаб.
Третьего числа поутру среди воцарившейся относительной тишины сквозь облачную пелену все же проглянуло солнце.
Между тем было душно и пасмурно; низкие-низкие тучи, окаймленные широкими желтыми полосами, неслись по небу с быстротой обращенного в бегство войска; зной стоял удушающий, порывами налетал заунывно свистящий ветер. И вдруг разверзлись хляби небесные, разогнав удушливую пелену, – и шум хлынувшего на землю ливня смешался с воем урагана, набравшего новую силу; солнце снова затянулось мрачной пеленой, и настала тьма египетская: не видно было ни зги – только струи воды мерцали, хлестая по вспенившейся поверхности моря и затопленным равнинам.
Шквал, более сильный, чем все предыдущие, разогнал тучи – и снова стало светло; тогда люди, те, кто не совсем обезумел от ужаса и не стал безучастен к происходящему вокруг, в один голос возопили от ужаса.
Они заметили прекрасный корабль водоизмещением не меньше восьмисот тонн, без мачт, с голой верхней палубой, точно у неуправляемого плашкоута; его несло с быстротой скаковой лошади прямиком к узкому проходу в Ламантиновую бухту.
Этот корабль, потерявший способность управляться, лишенный руля, дрейфовал по воле подводных течений, с неумолимой силой увлекавших его к проходу в бухту, на скалы, при первом же ударе о которые его неминуемо разнесло бы в щепки.
Гибель красавца-корабля, увы, была неизбежна, принимая в расчет его плачевное состояние, – никакая человеческая сила, хотя ураган поутих и море успокоилось, не смогла бы отворотить угрожавшую ему ужасную гибель, навстречу которой он мчался со все возрастающей скоростью.
Очевидцам, в тревоге собравшимся на берегу, стало ясно, что на борту неизвестного корабля никто не пытался бороться с бурей и выровнять ход судна так, чтобы выбросить его на прибрежный песок и не дать ему разбиться о скалы, чьи грозные, увенчанные пеной гребни теснились справа и слева от прохода.
И тут с островитянами произошла разительная перемена: опасность, грозившая злополучному кораблю, заставила их почти забыть о не менее страшной беде, угрожавшей им самим.
Человек не бывает совсем хорошим или совсем плохим; вместе люди становятся лучше, ибо человечество в целом никогда не утрачивает чувства справедливости. Поселенцы решили во что бы то ни стало помочь обреченному кораблю, однако, к великому сожалению, им недоставало нужных средств – они могли только страстно, но тщетно желать, чтобы счастливый случай оградил его от крушения.
И вот уже бедный корабль являл собой, что называется, лишь жалкий остов, гонимый по воле волн; ход его говорил сам за себя: вода заливала его трюм через пробоины над ватерлинией – он то кружил волчком, то тянулся лагом, то шел кормой вперед, давая при этом такой крен попеременно на правый и левый борт, что казалось – он вот-вот опрокинется; иной же раз он так глубоко зарывался в волны носом или кормой, что создавалось впечатление, будто он пошел ко дну, но ничуть не бывало: он всякий раз взмывал ввысь, как пришпоренный конь, и, набрав бешеную скорость, снова и снова устремлялся вперед, все ближе к берегу – вернее, скалам, от которых его уже отделяло всего лишь расстояние пушечного выстрела и куда его несло с неотвратимой силой.
На борту корабля так и не появилось ни души.
Команду либо смыло за борт, либо она попросту покинула судно; впрочем, последнее предположение представлялось наименее вероятным, нежели первое, в пользу чего свидетельствовала и мощь разыгравшейся стихии: любая шлюпка не удержалась бы безнаказанно и пяти минут на гребнях таких могучих волн – ее неминуемо разбило бы о борт корабля либо она пошла бы ко дну, едва отвалив от него.
Между тем положение судна становилось все более критическим и отчаянным: теперь уже несколько морских саженей отделяло его от скал, где ему было суждено найти свою погибель.
И тут вдруг из кормового люка судна возникли двое – и вслед за тем оказались на верхней палубе.
Собравшейся на берегу толпе было их отлично видно. То были мужчина и женщина, а точнее, девушка. Ей, похоже, не было и восемнадцати, и, несмотря на мертвенную бледность лица, она казалась восхитительно красивой. Мужчина тоже был молод и красив: богатый костюм на нем говорил о том, что принадлежал он к высшему сословию.
Заметив две человеческие фигуры, скорее передвигавшиеся ползком, чем шагом, по ходившей ходуном палубе, на которой им удавалось удерживаться ценой неимоверных усилий, толпа взорвалась криками ужаса и жалости.
Те двое, мало того что цеплялись друг за друга, еще и умудрялись как-то удерживать легкую корзину. Добравшись с грехом пополам до брашпиля, от которого осталась одна лишь голая тумба, парень с девушкой поднялись на ноги, отчаянно припали к тумбе и, воздев над головами корзину, показали ее толпе. Парень что-то крикнул, но, невзирая на близость к берегу, из-за рева ветра слов было не разобрать; девушка сложила руки в мольбе, словно взывая к состраданию очевидцев этой душераздирающей сцены.
Люди на берегу разглядели в корзине младенца – крохотное годовалое розово-беленькое тельце.
Всех тут же охватила тревога и жалость. Несчастный отец, очевидно, взывал о помощи своему чаду – о том свидетельствовали его отчаянные жестикуляции, искаженное в тревожной муке лицо, а также плач девушки.
Но что поделать? Как прийти на выручку несчастным? Броситься в море? Да ведь это означало почти верную смерть, и без всякой надежды на спасение бедного младенца.
Вот уже корабль почти достиг скал; еще несколько мгновений – и неужто все, конец?
Вдруг из толпы, распихивая всех, кто стоял у него на пути, вырвался какой-то малый крепкого сложения, обнаженный по пояс.
– Клянусь честью бретонца! – воскликнул он. – Неужели мы позволим погибнуть этому ангелу божьему, даже не попытавшись его спасти? – И, повернувшись в сторону корабля, крикнул таким зычным голосом, что терпящие кораблекрушение просто не могли его не услышать: – Держитесь! Я иду!