Прощание продолжалось еще какое-то время, после чего пришла пора расставаться.
Олоне был глубоко опечален: страдал же он еще и потому, что остался один и не мог излить свою печаль верному другу.
Вместо того чтобы пойти домой, где ему уж точно не суждено было найти необходимое успокоение, он с тоской на сердце отправился бродить по берегу в надежде на то, что одиночество хоть самую малость умиротворит его мысли и вернет былую силу духа. Так он брел себе по берегу, пока не набрел на источенные морем скалы, которые в лунном свете обретали самые причудливые, почти что фантастические формы.
Там он сел на песок, обхватил голову руками и целиком погрузился в свои горестные раздумья.
Минул не один час, а он все так и сидел в одном положении; уже и звезды начали меркнуть на небе, когда ему на плечо мягко легла чья-то рука и мелодичный голос нежно прошептал на ухо:
– Отчего так убиваешься? Разлука была предрешена. И стала неизбежной. Не надо предаваться унынию. Будь мужчиной! Горе возвеличивает душу.
Олоне вскинул голову – и увидел перед собой Майскую Фиалку, похожую на призрак. Милое лицо девушки осеняла грустная улыбка.
– Спасибо тебе, Майская Фиалка, за то, что принесла мне утешение, – со стоном проговорил в ответ молодой человек. – О, если б ты знала, как мне плохо!
– Знаю, – с грустью отвечала девушка, прижимая руку к сердцу. – Да только ты ошибаешься, друг, я пришла не утешать тебя, а пожелать тебе мужества.
– Мужества? – прошептал он. – Когда у меня вообще ничего нет! И я остался совсем один!
– Нет, ты не один. У тебя есть друзья, и они тебя любят, а те, что уезжают, всегда будут помнить о тебе. Человек делает, а Бог за ним исправляет, – кажется, я уже говорила тебе нечто такое. Плачущий да утешится. Ничто не вечно, кроме прощального слова, слетевшего с уст умирающего. Надейся! И может, очень даже скоро ты обретешь ту, которая готова уехать. Я виделась с нею.
– Ты видела донью Виоленту, Майская Фиалка?! – с волнением воскликнул он.
– Да, видела. Она, как и ты, убивается от горя. Я говорила с нею – она просила передать тебе свое последнее слово. И слово это должно быть между вами сигналом на случай, если ты ей понадобишься.
– Так что она тебе сказала? Говори же скорей!
– Экий ты быстрый!
– Если б ты только знала, как я ее люблю, Майская Фиалка!
– Да, любишь… – серьезным тоном проговорила она.
– Но, – прервал девушку Олоне, даже не выслушав ее до конца, – ты так и не сказала то, что она тебя просила мне передать.
– Тогда слушай, коли хочешь знать. Слово это кастильское: Recuerdo![47]
– Спасибо, Майская Фиалка! Спасибо тебе за твою доброту! Ты снова сделала меня счастливым!
Девушка вздохнула. Задержав на какое-то время взгляд на флибустьере, который в задумчивости опять уронил голову на грудь, она медленно отошла в сторону, проговорив полушепотом:
– Он-то счастлив!.. А я?..
Вскоре ее грациозная фигура растворилась в сумерках.
На восходе солнца «Непоколебимый» снялся с якоря и, гонимый попутным ветром, немного спустя исчез за неоглядным морским горизонтом.
А вечером того же дня в Пор-Марго вернулся Дрейф – его задержал ураган.
Они долго беседовали, и Олоне честно, без утайки рассказал другу о том, что произошло у него с доньей Виолентой.
Дрейф очень огорчился, что не успел повидаться с герцогом де Ла Торре до его отъезда и предостеречь от врагов, предупредив о коварных кознях, которые те затевают против него.
После столь серьезного разговора Дрейф с Олоне и решили совершить налет на Сан-Хуан-де-ла-Магвану, с тем чтобы захватить важные бумаги, что должны были храниться у Онциллы.
Давайте же продолжим наш рассказ начиная с того самого места, где мы его прервали, то есть когда двое Береговых братьев заснули почти в виду поселения, куда намеревались проникнуть.
Глава IIКак буканьеры попытались совершить ночную вылазку в Сан-Хуан-де-ла-Магвану и что из этого вышло
Было уже около трех пополудни, а меж тем оба флибустьера с их работниками спали без задних ног, – казалось, они вряд ли скоро проснутся.
Кто знает, как долго еще длился бы их сон, если бы вдруг молоссы, которые, к счастью, не дремали, разом, точно по команде, не подали голос, скорее похожий на жалобное, чуть слышное завывание; можно было подумать, что славные псы понимали, как важно им было не выдать своего присутствия рядом с хозяевами.
Однако, сколь бы слабым ни было их завывание, и этого хватило с лихвой, чтобы разбудить людей, привыкших постоянно жить в предчувствии смертельной угрозы.
– Эй, что с тобой, Монако? – окликнул Дрейф одного из псов, неотрывно глядевшего на флибустьера почти человеческими глазами.
Умное животное шевельнуло хвостом и повернуло морду в сторону озера Рикиль, глухо заворчав, впрочем вполне дружелюбно.
– О-о! – заметил Дрейф. – Похоже, к нам гости пожаловали? Давай-ка глянем, кто такие.
Долго ждать ему не пришлось: не успел он договорить, как из леса вышли двое. Вооруженные до зубов, они продвигались с предельной осторожностью; за ними, на некотором удалении, следовали семь или восемь работников.
– Э-э! – заметил флибустьер. – Так это ж Монбар с Монтобаном! Что-то рановато, сдается мне. А может, мы просто проспали и я просчитался со временем? Чудно как-то! Ладно, обождем.
Монбар с Монтобаном, двое достославных предводителей флибустьерской братии, один из которых, по крайней мере, уже знаком читателю, по-прежнему продвигались вперед, правда теперь с удвоенной осторожностью, поскольку до того места, где Дрейф с товарищами устроили привал, оставалось рукой подать.
Увидев, что они совсем близко, старый Береговой брат решил им показаться. Тогда новоприбывшие отбросили всякую осторожность и смело двинулись вперед. Им хватило и нескольких минут, чтобы присоединиться к своим друзьям; приветствие было коротким, поскольку то был не визит вежливости, а деловая встреча: флибустьеры снарядились в экспедицию.
– Что новенького? – осведомился Монбар.
– Ничего. Мы подошли в одиннадцать утра – кругом все так же тихо.
– Хорошо! Стало быть, гавачо ничего не пронюхали! – сказал капитан Монтобан, красивый молодой человек лет двадцати пяти, не больше, с изысканными манерами, тонкими, благородными чертами лица, хранившего редкое выражение чисто женской доброты. – Значит, вылазка, черт возьми, обещает быть удачной – можно пустить в ход ножи!
– Ладно тебе, Монтобан! Будет уж! – с улыбкой заметил ему Монбар. – Поостынь малость. Экий ты горячий, приятель, ей-богу!
– Что есть, того не отнять. Зато как было бы здорово задать порядочную трепку этим гавачо.
– Польтэ пока не объявлялся? – спросил Монбар.
– А ему здесь нечего делать: его пост у озера Рикиль.
– Верно! Сколько у него человек?
– С ним только работники – пятеро дюжих молодцов.
– Значит, Польтэ с пятью работниками – это будет шесть. Монтобан, я и наши работники – шестнадцать. Итого двадцать два, да вас восемь… Выходит, всего тридцать. А Красавец Лоран?
– С ним будет пятнадцать человек.
– Сорок шесть. А Медвежонок Железная Голова?
– Восемнадцать. Значит, вместе с ним – девятнадцать.
– Прекрасно! Сорок шесть и девятнадцать будет шестьдесят пять. И все?
– Ну да, – продолжал Дрейф. – Я решил, для такой вылазки вряд ли нужно больше.
– Дело в том, – подтвердил Монбар, – что не стоит опасаться отчаянного сопротивления. Сколько навскидку народу живет в этом поселке?
– С полтысячи человек, не больше, – отвечал Дрейф. – Да гарнизон – полторы сотни солдат под началом капитана.
– О, в таком случае будем считать – дело в шляпе! – сказал Монтобан.
– Черт возьми, как бы не так, друзья! – усмехнувшись, заметил Олоне. – По-вашему, выходит, народ числом пятьсот душ да гарнизон в полтораста солдат – сущие пустяки перед шестьюдесятью пятью молодцами?
Флибустьеры расхохотались.
– Ты пока у нас новичок, брат, – по-отечески заметил ему Дрейф. – Тебе еще много чего предстоит узнать. И перво-наперво вот что: как правило, в открытом поле один флибустьер стоит в среднем десятка гавачо. За стенами, как ты толково заметил, он запросто уложит шестерых. Выходит, шестьдесят пять флибустьеров – и впрямь грозная силища: почитай, триста девяносто молодцов, решительных и хорошо вооруженных. Как видишь, это больше чем достаточно, к тому же из числа селян надобно вычесть женщин, детей, стариков, монахов да всяких там малодушных. А это, считай, по меньшей мере три четверти всего населения.
– Прекрасно, – настаивал на своем Олоне, – только ты забыл про солдат!
– Ах да, и то верно, но только это совсем другое дело. Солдаты нам хоть и враги, но не такие уж страшные. И вот почему. Первое время, после того как Береговые братья захватили Санто-Доминго, испанское губернаторство вооружило полторы сотни своих солдат превосходными мушкетами. А ты, наверное, знаешь – этому самому воинству было предписано учинить охоту на буканьеров. И тогда случилось вот что. Мы не раз оказывали им самый горячий прием – задавали, как только что выразился Монбар, порядочную трепку. И эти горе-вояки так струхнули, что, когда их отряжали на охоту за нами, они, не успев выйти в саванну, открывали беспорядочный огонь и палили до тех пор, пока у них не переводился весь порох. Грохот же стоял кругом такой, что флибустьеры, узнав таким образом, кто к ним пожаловал, оставляли их палить в воздух почем зря, а сами уходили охотиться в другую сторону. Премудрые испанцы там у себя в губернаторстве превратно истолковали результаты такой бестолковой пальбы. Вместо того чтобы списать это на счет трусости своих вояк, они решили, что те просто неумело пользуются огнестрельным оружием, подходящим разве что для дальнего боя, и предпочитают ему оружие, больше пригодное для рукопашных схваток с нами. Уверившись в этом, губернаторство изъяло у них ружья и взамен выдало им копья. И теперь эти бедолаги, когда их бросали против нас, шли вперед, как псы под плетьми или как быки на заклание, поскольку уже загодя знали – им несдобровать.