Лакей принес на подносе прохладительные напитки и вслед за тем ретировался.
– Ваше здоровье! – сказал герцог, налив себе в бокал лимонаду и выпив его залпом. – Теперь я сделаю то, что вы сами сделали в начале нашей беседы, дорогой Олоне. Я не стану докучать вам досужей болтовней и никчемными подробностями, а открою сразу то, что вам важно знать.
Флибустьер почтительно поклонился.
Герцог снова наполнил свой бокал и, опять же осушив его, продолжал:
– Один человек, – глухо и едва слышно проговорил он, – посмел в свое время, когда госпожа де Ла Торре была еще совсем юной, обратить на нее свой взор. Человек тот принадлежал к аристократической фамилии, но при всем том, однако, был он распутен до крайности и погряз в долгах, за что снискал себе весьма дурную репутацию. Ухаживания его не поощрялись, но особенно не нравились они брату девушки. И вот однажды он объяснился с принцем, поскольку тот дворянин носил титул принца… потом они снова встретились, но уже при весьма таинственных обстоятельствах, так и оставшихся невыясненными, после чего оба точно в воду канули. И все сочли их мертвыми.
Тишина окутала эту темную историю. Мадемуазель Санцию де Манфреди-Лабом – так звали девушку, которая потом стала моею женой, – призвали ко двору, к королеве-матери, чьей крестницей она была. Безупречное поведение девушки, оказавшейся белой вороной при дворе, никак не соответствовало царившим там фривольным и даже распущенным нравам, что выгодно отличало ее от остального окружения королевы, и потому многие добивались руки новоявленной фрейлины. Я полюбил ее самозабвенно, она тоже удостоила меня своим вниманием, выделив среди моих соперников и приняв мои ухаживания; она же представила меня королеве-матери, у которой я попросил ее руки. Но, перед тем как выйти за меня, мадемуазель де Манфреди-Лабом испросила дозволения переговорить со мной в присутствии своей августейшей крестной и придворного медика, доктора Гено, поскольку от этого, сказала она, зависит наш союз. И вот эта юная девушка, такая чистая, такая непорочная, заливаясь краской, открылась мне, поведав, какая горькая участь постигла ее, невинную, несколько лет назад. И это чистосердечное, благородное признание только укрепило мою любовь к ней. Я взял ее в жены и с тех пор, Бог свидетель, каждый день не устаю благословлять наш союз, сделавший меня самым счастливым человеком на свете. Как я уже говорил, граф де Манфреди-Лабом, брат герцогини, и принц, чье имя я не стану называть, бесследно исчезли, и все посчитали их мертвыми. Однако ж по крайней мере один из них остался жив – это принц. И вы встречали его на Санто-Доминго, он выдавал себя за Берегового брата и скрывался под прозвищем Онцилла.
– Как! – вскричал Олоне. – Неужели тот самый подлый лазутчик, продавшийся испанцам, тот гнусный изменник?
– Он самый, друг мой. И доказательство тому – бумаги, которые вы доставили. Этот человек по непонятным мне причинам возненавидел меня лютой ненавистью, и утолить ее могут только погибель всей моей семьи, вместе со мной. Высокое звание, коим облек меня мой государь, распалили зависть у врагов моей семьи. И Онцилла принадлежит к их числу. Человек этот – сущий дьявол в человеческом облике, и, судя по всему, он очень силен. Против меня плетется тайный заговор даже здесь, в Веракрусе, и генерал-губернатор тоже причастен к нему. Что же замышляют против меня враги? Сие мне неведомо. Но благодаря Богу и вам, друг мой, я теперь начеку и с вашей помощью расстрою их козни. Онцилла должен быть в Веракрусе. Он, словно неуловимый Протей[64], способен принимать любое обличье, любой вид, его-то прежде всего мне и нужно остерегаться. Дрейф обещает в случае моего согласия и с вашей помощью вывезти меня отсюда вместе с семьей и спокойно переправить нас туда, куда я укажу.
– Действительно, господин герцог, Дрейф говорил мне о таком плане, хотя в подробности, по правде, не вдавался. Мы договорились: если в Веракрусе для вас будет слишком опасно, впрочем, не столько для вас, сколько для госпожи герцогини с дочерью, мы переправим вас в то место, куда вам будет угодно. И это не составит для нас никакого труда, верно вам говорю, невзирая на полчища испанских солдат вместе с генерал-губернаторами, попробуй они нам помешать.
– Благодарю, друг мой, но я не могу принять подобное предложение. Бежать – значит смалодушничать, а я не хочу, чтобы меня потом обвиняли в трусости. Я не желаю ни под каким предлогом отрекаться от своей должности, что бы там ни случилось, останься я здесь. Впрочем, я уже отписал королю, испросив у него дозволения переехать либо в Пуэблу, либо в Орисабу. И со дня на день жду его августейшего ответа. Если он будет благоприятен, я удалюсь туда, где климат помягче, к тому же там, надеюсь, мне будет легче защищаться от нападок врагов.
Олоне покачал головой:
– Не думаю, господин герцог. Напротив, я считаю, вам в любом случае лучше оставаться в Веракрусе. Единственные ваши друзья, на которых вы можете положиться, – Береговые братья, потому что вас со всех сторон окружают враги. Как только вы переберетесь в глубь страны, убийце с кинжалом будет проще свести с вами счеты. И кто знает, может, как раз по дороге от вас и решат избавиться?
– Да, ваши слова – истинная правда. Но что же делать?
– Что делать? Оставаться в Веракрусе и быть во всеоружии. Море наш друг. Флибустьеры – братья. В случае чего нам может понадобиться их помощь. И слава богу, коли потребуется, мы захватим Веракрус: нам и не такие города покорялись.
– О, друг мой, это уж чересчур!
– Я был не прав, – согласился Олоне, – раз вы не хотите бежать, стало быть, ваше место и правда здесь и вам негоже его покидать.
Последовала долгая пауза.
– Дело это чрезвычайно серьезное, – наконец продолжал герцог, – и, не обдумав все как следует, я не могу принять какое бы то ни было решение.
– И то верно! Через пару дней я буду иметь честь снова наведаться к вам, господин герцог. А пока, клянусь, я переверну вверх дном весь город, вплоть до самых грязных притонов. И ежели найду подлеца, о котором вы рассказывали, я избавлю вас от него навсегда.
– Будьте осторожнее, друг мой, соглядатаи у испанцев не дремлют. И кто знает, может, они уже следят за вами?
– Ну и что с того! Как Богу будет угодно, господин герцог, – беспечно обронил Олоне. – Пусть соглядатаи у испанцев и правда хорошо знают свое дело, флибустьеры тоже не лыком шиты. Да и потом, в конце концов, каждый за себя, а в лапы к дьяволу пусть попадет тот, кто того больше заслуживает!
– Только этого не хватало, отчаянная вы голова! – с улыбкой заметил герцог. – Повторяю, осторожность превыше всего. А теперь давайте пройдем к госпоже герцогине. Жена и дочь любят вас и будут рады с вами повидаться. Только ни слова о том, что было между нами!
– Ваше предупреждение излишне, – сухо проговорил флибустьер.
– Я не прав, – спохватился благородный испанец, в искреннем порыве протягивая ему руку. – Простите и идем!
Они вдвоем встали, вышли из кабинета и направились в покои герцогини.
Глава VIВ которой слухи разносятся с быстротой молнии
Питриан раскрыл свой тюк, достал оттуда товары и ловко, со знанием дела принялся раскладывать их в ряд, что премного забавляло дам, действительно поверивших, что перед ними самый настоящий разносчик.
Впрочем, выражения, коими тот лихо щеголял, нахваливая свои товары, и правда были почерпнуты им из богатого словарного запаса странствующих негоциантов. Герцогиня с дочерью от всей души потешались над забавными и вместе с тем вычурными оборотами речи нашего торговца, превозносившего каждую блестящую диковину, которую он, как заправский фокусник, извлекая, будто из воздуха, подносил к их изумленным глазам.
К тому времени, когда объявили о приходе господина герцога де Ла Торре, самозваный разносчик умудрился превзойти самое себя: он до того вжился в свою роль, что даже спрашивал себя, уж не взаправдашний ли он торговец.
С появлением герцога дело приняло другой оборот: товары пришлось отложить в сторону – точнее, на время о них забыть. Засим все мало-помалу вернулось на круги своя, и дамы вновь принялись восхищаться разложенными перед ними великолепными тканями.
Герцогиню поражало лишь одно: герцог сел в углу комнаты и, вопреки правилам этикета, предложил второе кресло другому разносчику, и они на пару стали о чем-то тихо, хотя и оживленно, говорить, поэтому создавалось впечатление, что происходящее вокруг их совершенно не интересует.
Подобное поведение было по меньшей мере необычным для такого человека, как герцог де Ла Торре, и, понятно, не могло не вызывать некоторого удивления; между тем герцогиня, сочтя, а точнее, сделав вид, что высокие политические материи оправдывают столь очевидную таинственность, как будто не придавала тому особого значения.
Остановив наконец выбор на некоторых товарах – большое дело для дам – и поторговавшись с разносчиком, герцогиня велела одной из горничных принести кошелек, после чего расплатилась за покупки и уже было собралась спровадить молодого торговца восвояси, как вдруг герцог, приказав горничным убрать все эти драгоценные безделицы, поднялся, подошел к разносчику и обратился к нему, слегка тронув его за плечо.
– Ну что ж, дорогой мой друг Питриан, – самым любезным тоном проговорил он по-французски, – неплохое, однако, занятие вы себе нашли, да и торговля у вас идет весьма бойко, как я погляжу.
– О да, слава богу, благодарю вас, ваша милость, – без малейшей тени смущения отвечал молодой человек.
Обе дамы пребывали в крайнем недоумении – их взгляды, исполненные до комичности странного выражения, останавливались то на герцоге, то на торговце.
– Что это значит? – в конце концов спросила герцогиня у мужа.
– О-о, дело обернулось самым презабавным образом, не правда ли? И вы попались-таки на удочку! – рассмеявшись, ответствовал тот. – Расстаньтесь же, сударыни мои, с тревогой справедливой