Ровно в полдень Дрейф встал.
Галдевшая перед тем толпа разом угомонилась – наступила мертвая тишина.
– Братья мои, – ясным, четким голосом заговорил Дрейф, – соратники и друзья, как вам, верно, известно, я начинаю набор добровольцев в новую экспедицию. Эта экспедиция, цель которой вы узнаете, лишь когда мы выйдем в море и будем в десятках лье от Большой земли, станет весьма прибыльным предприятием для тех, кто отправится со мной. Народу мне нужно совсем немного – тысячи двухсот человек хватит вполне. Но предупреждаю, отбирать я буду с особым тщанием, поскольку каждый из отобранных должен быть за десятерых. Вместе со мной во главе экспедиции пойдут: Красавец Лоран, капитан Монтобан, Давид и Мигель Баск. Имена четверых названных мною начальников уже сами по себе говорят о важности предстоящей экспедиции. Каждый из вас должен будет иметь с собой «гелен», шесть фунтов пороху, шесть фунтов пуль и провиант на двадцать пять дней. А сейчас, перед тем как начать отбор, я попрошу зачитать вам хартию, и на ней должен будет присягнуть каждый матрос, согласный добровольно участвовать в экспедиции.
Вслед за тем Дрейф обратился к Оливье Эксмелину:
– Читайте!
Работник встал и зачитал вслух хартию, которую сам только что и составил:
– «Именем короля и с благословения господина д’Ожерона, губернатора французских владений на острове Санто-Доминго, мы, поименно перечисленные ниже капитаны флибустьеров: Дрейф, Давид, Красавец Лоран, Мигель Баск и Монтобан, – решив предпринять новую экспедицию, собрали совет с намерением обсудить и утвердить нижеследующую хартию о том, что каждый Береговой брат, желающий участвовать в вышеозначенной экспедиции, обязан присягнуть и подписаться, прежде чем стать ее участником, под нижеследующим:
Тому, кто сорвет неприятельский флаг с крепости и водрузит там флаг французский и сине-бело-красный стяг флибустьеров, кроме его доли, причитается пятьдесят пиастров.
Тому, кто захватит пленного, когда возникнет надобность узнать новые сведения о неприятеле, кроме его доли, причитается сто пиастров.
Гранатометчикам, кроме их доли, причитается по пять пиастров за каждую гранату, попавшую в форт.
Тому, кто, рискуя жизнью, возьмет в плен офицера, кроме его доли, причитается сто пиастров.
Тому, кто лишится обеих ног, кроме его доли, причитается полторы тысячи экю или полтора десятка рабов, на выбор, в случае достаточного количества последних.
Тому, кто лишится обеих рук, кроме его доли, причитается тысяча восемьсот экю или восемнадцать рабов, на выбор, как сказано выше.
Тому, кто лишится ноги, без разницы – правой или левой, кроме его доли, причитается шестьсот пиастров или шесть рабов.
Тому, кто лишится руки, без разницы – правой или левой, кроме его доли, причитается пятьсот пиастров или пять рабов.
За потерю кисти руки, кроме доли, причитается сто пиастров или один раб.
За потерю обоих глаз, кроме доли, причитается две тысячи пиастров или два десятка рабов.
За потерю пальца, кроме доли, причитается сто пиастров или один раб.
В случае увечья, приведшего к обездвижению, предоставляется право на ту же сумму, что и при ампутации изувеченной конечности.
В случае ранения в туловище и необходимости впоследствии пользоваться клистерной трубкой (именно так!), кроме доли, причитается пятьсот пиастров или пять рабов, на выбор.
Все возмещения, помимо причитающейся доли, выплачиваются из общей добычи до ее дележа.
Плотнику и хирургу на каждом экспедиционном корабле, кроме его доли, причитается соответственно: хирургу – двести пиастров за снадобья, а плотнику – сто пиастров за работу.
Означенную хартию подписали вышепоименованные капитаны:
Дрейф, Давид, Монтобан, Красавец Лоран, Мигель Баск».
Когда чтение хартии закончилось, толпа взревела криками радости и оглушительными рукоплесканиями.
– Набор добровольцев объявляю открытым, – возгласил Дрейф.
Вслед за тем Береговые братья отделились от толпы и один за другим потянулись к помосту, готовые держать ответ на все вопросы Дрейфа и других начальников экспедиции.
Собеседование проводилось самым серьезным образом – многих претендентов отсеяли. Дрейф показал себя предвзятым при отборе тем более потому, что знал – недостатка в людях у него не будет, и потому ему хотелось взять с собой самых решительных флибустьеров и, главное, проверенных.
Не было зрелища более забавного, чем смотреть, как эти бравые молодцы лезут из кожи вон, только бы попасть в число счастливчиков, коим будет суждено рискнуть своей головой в экспедиции, о цели которой они пока не ведали ни сном ни духом… и как горько переживали они, будучи отвергнутыми, и с каким стыдом продирались обратно через толпу своих более удачливых товарищей, провожавших каждого свистом, насмешками и шутками.
Набор добровольцев продолжался два дня. На второй день к пяти часам вечера тысяча двести человек, самых решительных со всей колонии, приняли присягу и подписали хартию.
После этого Дрейф принял от господина д’Ожерона поручения для вверенных его командованию капитанов и объявил, что завтра к десяти утра всем новобранцам надлежит прибыть на борт кораблей, к которым они приписаны, для осмотра и парада перед отплытием.
И действительно, на следующее утро в назначенный час Дрейф вместе с господином д’Ожероном произвел общий смотр всех экипажей, после чего он распорядился, чтобы братание было закончено к полудню, потому как на половину первого назначен выход в море.
В предыдущих книгах мы уже говорили о том, что такое братание, а потому добавим к сказанному лишь одно.
Когда Береговой брат нанимался на корабль для участия в экспедиции, он выбирал себе товарища, и они с ним становились братьями на весь срок экспедиции. У них все было общее, они обязывались помогать друг другу и защищать; если один был ранен, другой нес его на своих плечах или до полевого госпиталя, или до любого укрытия, где неприятель не смог бы до него добраться.
В половине первого Дрейф поднял на фок-мачте сигнальный флаг к отплытию. На кораблях тотчас подняли якоря, раздернули паруса, и вскоре они впятером вышли в открытое море.
В число этой пятерки вошли: пятидесятичетырехпушечный флагманский корабль «Тринидад» под командованием адмирала Дрейфа; двенадцатипушечный бриг «Бдительный» под командованием капитана Давида; двенадцатипушечный бриг «Ворчун» под командованием капитана Красавца Лорана; двадцатишестипушечный корвет «Психея», испанский приз, под командованием капитана Монтобана, и десятипушечная шхуна «Панама», еще один приз, под командованием капитана Мигеля Баска.
На борту кораблей флотилии, как мы уже говорили, находились тысяча двести решительных, хорошо вооруженных моряков. То была и впрямь грозная флотилия – случись ей застать испанцев врасплох, им было бы несдобровать.
Часа в четыре пополудни, когда земля совсем скрылась из вида, по сигналу с флагмана все корабли флотилии легли в дрейф и капитаны объявили своим экипажам, что цель намеченной экспедиции – захват города Веракруса.
Береговые братья встретили столь радостное известие громоподобным топаньем; вслед за тем флотилия легла на прежний курс.
После выхода в море у Дрейфа не было ни одной свободной минуты – палубу он не покидал ни на мгновение. Только сейчас адмирал наконец сдал вахту одному из своих помощников и спустился к себе в каюту отдохнуть и перекусить, поскольку очень нуждался и в том и в другом.
Велико же было удивление капитана, когда, войдя в каюту, он увидел там Майскую Фиалку: девушка сидела и как ни в чем не бывало что-то шила, словно у себя дома в лесу на берегу Ламантиновой бухты.
Заслышав шаги капитана, милая девушка подняла голову, посмотрела на него и улыбнулась.
– Какого черта ты здесь делаешь, девочка? – не удержавшись, вопросил Дрейф.
– Не сердись, капитан, – отвечала та, воззрившись на него своими голубыми глазами, такими ясными и чистыми. – Я пробралась сюда тайком, ведь, спроси я разрешения, меня бы нипочем не взяли.
– Это уж как пить дать, – проворчал в ответ Дрейф.
– Ты злишься, капитан, и напрасно.
– Но какого черта ты здесь все же забыла?
– Я буду молиться за тебя и за наших братьев и стану помогать ухаживать за ранеными.
– Но, милое дитя, – уже в смущении продолжал он, – тебе не пристало находиться среди нас.
– Отчего же? Меня все любят, никто не хочет мне зла, да и я никому его не желаю.
– И все же, зачем тебе понадобилось пробираться на судно украдкой и на что сдалась тебе наша экспедиция?
– То, что ты так говоришь, нехорошо. Ты выпытываешь у меня мою тайну. Если это тебе так надо, я скажу, но против своей воли, – со слезами на глазах прибавила девушка.
– Ладно, непослушное дитя, не плачь. Я ничего не стану у тебя выпытывать. Чертовы бабы! – невольно выругался он. – Оставайся, раз уж ты здесь, что с тобой поделать. Жить будешь здесь – уступаю тебе свою каюту.
– А как же ты, капитан? Ты-то сам где будешь жить? Мне не хочется лишать тебя того, что тебе принадлежит. Уж коль ты позволил мне остаться, для меня любой закуток сгодится.
– Нет-нет, черт побери! Этому не бывать, сударыня, – резко заговорил было Дрейф, но тут же смягчился: – Ты останешься здесь, душенька. Негоже тебе маячить среди экипажа. И никаких возражений. А я, крошка, как ты понимаешь, без труда подберу себе другую каюту.
– Раз тебе так угодно, будь по-твоему, капитан. Благодарю тебя, ты добрый.
Дрейф вышел из каюты и наказал старшинам и боцманам приглядывать за девушкой, во всем ей угождать да следить, чтобы никто ее не обидел. Наказ его по большому счету был излишним: ведь милую бедняжку обожали все эти неотесанные буканьеры без исключения; они не просто уважали ее, а чуть ли не боготворили.
За время плавания не произошло ничего, что заслуживало бы нашего внимания.
В восемь часов вечера, в день, назначенный Дрейфом, флотилия вошла в бухту под командованием капитана Давида и стала на якорь в кабельтове от мыса – аккурат напротив пещеры.