е и впрямь неоценимую услугу.
– Слава богу! Буду только рад, ваша милость. Так что вам угодно?
– О, всего лишь кое-что прояснить.
– С почтением слушаю вас, ваша милость.
– Суть дела вот в чем. Человек, который вас арестовал, исполняя соответствующее поручение, проявил, на мой взгляд, чрезмерную рьяность. Скажу больше, он сам просил, чтобы ему поручили это дело, представив вас мне и коррехидору как человека опасного и, сверх того, выдав вас за лазутчика ладронов.
Олоне изобразил на лице величайшее недоумение.
– За лазутчика ладронов? – переспросил он. – Должен, к своему стыду, признаться вашей милости, что еще несколько дней назад я и слыхом не слыхал об этих разбойниках. Помнится, впервые это слово произнес при мне мой друг дон Педро Гарсиас, и я тогда даже спросил у него, что это за люди и почему их так называют. К сведению вашей милости, я и на побережье-то первый раз в жизни, так что непросвещенность моя вполне понятна.
– Что ж, как видите, уважаемый сеньор, – продолжал губернатор, – в жизни порой случаются непривычные вещи, когда их меньше всего ждешь и когда кажется, что вам внушают одно, а на поверку выходит совсем другое. На вас, как ни странно, донесли, и я подумал о человеке, который это сделал, – он прибыл в Веракрус за несколько дней до вас, отрекомендовался мне и передал письмо от генерал-губернатора Кубы, в котором его превосходительство отзывался о нем весьма двусмысленно и, между нами говоря, далеко не лестно. Однако ж, хотя мне и пришлось принять к сведению суть этого письма, я все же решил использовать этого человека на полицейской службе. Когда же он на вас донес, я спросил его, а он сам, часом, не ладрон ли? Что, если он коварно втерся в доверие к губернатору Кубы, будучи сам лазутчиком этих разбойников?
– Прошу прощения, ваша милость, только я не совсем понимаю, как вы пришли к такому заключению?
– Да очень просто. Человек этот, верно, исподтишка ненавидит вас. Похоже, он боится, что вы можете вывести его на чистую воду, потому как знаете кое-какие тайны, связанные с ним. На мой взгляд, только такая причина и объясняет упорство, с каким он стремился вас схватить, устроив вам западню, куда вы и угодили. Не кажется ли вам, что мои суждения большей частью справедливы?
– В самом деле, ваша милость, ваши предположения до некоторой степени верны. Я знаком с этим человеком. И не только с ним: я знаю и его дружка-приятеля.
– Ах, ну да, еще одного такого же проходимца. Ну что ж, раз и он ваш знакомец, что вы о нем думаете?
– Сказать по чести, ваша милость, ничего хорошего. Но мне бы не хотелось, чтобы вы поняли мои слова неправильно, поэтому должен оговориться, что этих двух типов я узнал совсем недавно.
– Ах! – разочарованно проговорил губернатор.
– И дело было так, – невозмутимо продолжал Олоне. – Недели три назад ко мне заглянул дон Педро Гарсиас и стал попрекать меня за то, что я, мол, живу как отшельник и за своими делами да заботами света белого не вижу. Он позвал меня в таверну – там мы отобедали, – а после повел в притон под названием Гуляй-Разгуляй, который показался мне прибежищем всего городского отребья. Я чувствовал себя в этом вертепе не в своей тарелке. Но в конце концов, как говорится, пришлось примириться с неизбежностью. Тамошние завсегдатаи играли по-крупному. Они и меня втянули в игру, хоть я сперва и сопротивлялся. Но, как сами знаете, ваша милость, дурной пример заразителен. Ну я и втянулся. Да вот только, признаться, денежки достаются мне с потом и кровью, и бросать их на ветер я не привык.
– Понимаю, – с улыбкой молвил губернатор.
– И тут я заметил, что два каких-то типа, которые не играли, несколько раз пытались меня обокрасть. Это мне не понравилось. И тогда я по-дружески их предупредил, вонзив кинжал в стол, что пригвозжу руку первому, кто снова попробует стянуть у меня со стола деньги. А те двое только рассмеялись и начали шушукаться меж собой. Потом через какое-то время они обменялись знаками, и приятель моего доносчика потянулся к моему золотишку и урвал-таки с десяток унций. Ну и я, как и обещал, недолго думая, пригвоздил его лапу к столу. И велико же было мое удивление, ваша милость, когда этот тип, который, как я думал, испанец, забывшись, видать, от дикой боли, завопил и начал ругаться на каком-то непонятном языке. И только чуть погодя я узнал, что орал он на английском.
– Вы уверены, сеньор?
– Да, ваша милость, и в случае надобности могу подтвердить.
– О-о! Это уже очень серьезно. И что же сталось с тем типом?
– Кажется, его увел приятель. Больше я его не видал.
– Какие же вы делаете из этого выводы?
– Господи, ваша милость, да никакие. Просто я думаю, как вы и говорили, тот тип, разозлившись, что сам себя раскрыл, и боясь, что я его выдам, проникся ко мне лютой ненавистью и решил меня опередить. По-другому объяснить его поведение я никак не могу.
– Верно-верно, все это весьма серьезно.
– Теперь же, ваша милость, если вам угодно узнать у меня еще что-нибудь, я целиком к вашим услугам.
– Нет, мне как будто больше не о чем вас расспрашивать… Ах да, впрочем, погодите-ка, ведь вы же были не один, когда вас схватили?
– Да, ваша милость, со мной был товарищ.
– А что сталось с вашим товарищем?
– Эх, ваша милость, в общем, сказать вам на это мне нечего! Бедолага струхнул: решил, что на нас напали разбойники, и дал тягу куда глаза глядят, не соображая, что делает, я так думаю.
Тут вернулся тюремщик и доложил губернатору, что капитан Пеньяранда просит, чтобы его проводили к заключенному.
– Вы же не станете возражать против того, чтобы его принять? – как ни в чем не бывало осведомился губернатор.
– Нисколько, ваша милость. Только я позволю себе с почтением заметить вам, что минуту назад вы любезно сказали, что я свободен.
– И я это подтверждаю.
– В таком случае, ваша милость, было бы лучше, если бы я вышел отсюда. Так мне будет легче объясниться с капитаном, а главное – так мы с ним будем почти в одинаковом положении.
Губернатор на мгновение задумался.
– Что ж, как угодно, – проговорил он. – Идемте!
Олоне встал и последовал за губернатором.
Онцилла дожидался в соседней камере и, казалось, сгорал от нетерпения. При виде Олоне он нахмурился и метнул в него истинно змеиный взгляд, который молодой человек, впрочем, встретил совершенно бесстрастно.
– А, вот и вы, капитан Пеньяранда! – сказал губернатор, мельком отсалютовав офицеру.
– Да, ваша милость, я, – поклонившись, отвечал тот с легкой иронией, не ускользнувшей от Олоне.
– Полагаю, вы желаете побеседовать с этим сеньором?
– Да, ваша милость, именно это я и намерен сделать.
– Должен, кстати, вас уведомить, что я решил вернуть ему свободу.
– Вы здесь хозяин, сеньор губернатор. Только его превосходительство вице-король вправе требовать у вас отчет за ваши действия.
– Что это значит, сеньор?
– Ничего особенного. Просто ваша милость, возможно, несколько поторопились вернуть свободу этому заключенному.
– А вы сами так не спешили бы, сеньор? – с горечью обронил Олоне.
– Нет, конечно, – тем же тоном отвечал Онцилла. – Самое главное – я принял бы кое-какие меры предосторожности, прежде чем распорядиться, чтобы вас выпустили на свободу.
– Меры предосторожности, сеньор? Интересно, какие же?
– О господи, их много, и самых разных.
– Сеньор капитан, – резко заметил губернатор, – правосудие равно для всех. Ваши колкие намеки оскорбляют меня так, что вам и не передать. Когда приводят факты, сеньор, их сопровождают доказательствами. Вы утверждаете, что заключенный виновен, а я заявляю обратное: все свидетельствует в его пользу. С документами у него полный порядок, поручители – безупречные. А ваше обвинение, точнее говоря, донос до сих пор основывался на голословных утверждениях, которые вы выдавали за истину. Предоставьте хоть одно доказательство, одно-единственное, и я немедленно принесу повинную. Как вы считаете, сеньор? – прибавил он, обращаясь уже к Олоне.
При этих словах тот невольно вздрогнул, почуяв за их благожелательной формой подвох. Однако он тут же смекнул, что мешкать с ответом нельзя, поскольку не согласиться с губернатором означало бы выдать себя с головой.
– Боже мой, ваша милость, – сказал он, – как раз этого я и добиваюсь с тех пор, как угодил в обвиняемые. Все прошу, чтоб мне предъявили хоть одно доказательство моей вины, и тогда я признаю себя виновным.
– Ну, что вы на это скажете, сеньор капитан? – с торжествующим видом воскликнул губернатор, обращаясь к Онцилле.
– Ничего особенного, ваша милость.
– И только-то?
– Ну что ж, раз заключенный уверен в своей правоте и утверждает, что его оклеветали, пускай он поручится честью, что не станет отвергать средства, которые я хочу применить, чтобы доказать справедливость моих доводов.
– О, сеньор, вы не вправе отвергать такую просьбу, кстати вполне законную, – с усмешкой согласился губернатор. – Полагаю, в ваших же интересах раз и навсегда опровергнуть измышления тех, кто будто бы забавы ради ополчился против вас.
– Ваша милость, так я ничего другого для себя и не требовал. Но где доказательства? Приведите хоть одно!
– Хорошо! Ну а вы что на это скажете, сеньор капитан? По-моему, откровенность за откровенность.
– Да, ваша милость, откровенность за откровенность. Со своей стороны я обещаю быть не менее открытым, чем этот сеньор.
– Ну что ж, давайте поглядим, что у вас за доказательства. Так где же они? Как вы собираетесь их нам представить?
Онцилла метнул в Олоне взгляд, который обычно змея бросает на врага, чтобы его зачаровать. Небрежно покрутив пальцами сигариллу, он закурил и наконец сказал:
– Этого сеньора по досадному недоразумению бросили в зловонную тюрьму, одежда у него стала затхлой от грязи и нечистот, среди которых он провел не один час. И выйти на свободу в таком плачевном виде ему, вероятно, было бы крайне неприятно. Поэтому я прошу, причем это в его же интересах, только об одном: пусть ему принесут подходящую одежду, но прежде, чем переодеться, пускай он сперва примет ванну и отмоется от грязи.