Альберт вытер со лба пот.
— Да, не может быть!
— Может, раз ученые пишут.
После еще одного видео о лесбиянстве Альберт взмолился:
— Не могу, хочу простого, надежного удовольствия.
Анка усмехнулась и, скосив глаза, хитро посмотрела на Любашу.
— Алик, раздевайся. Любаша ведь, кроме как у маленького братика, пока никакого еще не видела…
Альберт не ломался: он сбросил рубашку и джинсы, показывая и сам наслаждаясь своим плотным смуглым телом.
— И плавки? Это же изнасилование.
Анка твердо сказала Любаше.
— Потрогай.
И та смущенно потрогала.
— Правда, у него красивый? Поцелуй и возьми в рот…
…Потом они втроем лежали на тахте, утопая в ласках и поцелуях. Анка показала Любаше, как это все просто, и Альберт с полной страстью (Любаша его тянула) рванулся в бой; Любаша кричала от боли и кусалась, а Анка, как старая мастерица, возбужденная и раскрасневшаяся, смело ее подбадривала:
— Кричи сильней! Сильней кричи! Скорее придет сладость…
И когда Альберт, обессиленный и удовлетворенный, свалился на тахту, Анка громко, воинственно смеялась смехом победительницы.
— Все. Теперь она, как все… Понял теперь, какой у нее особый вечер? Она потеряла девственность…
— А лесбиянство?
— Лесбиянство, Алик, оставь нам.
Анка-пулеметчица преуспевала. Альберт запустил учебу и все чаще пропускал занятия в школе или уходил с уроков. Это время он проводил с Анкой и Любашей.
Как-то учительница по истории, на уроках которой Альберт отличался, по ее мнению, неординарным мышлением, позвонила домой и напала на Мазоню.
— Не может быть, — удивился Мазоня. — Он же уходит в школу.
— Обидно. Он очень способный мальчик. — И учительница в сердцах повесила трубку.
Зыбуля перед Мазоней не оправдывался: он, конечно, это знал и скрывал чисто по дружеским соображениям… К тому же к Альберту он привязался, и тот уже потихоньку крутил им. Мазоня был рассержен и едва сдерживал себя.
— Пойми, Альберт должен учиться. Ему надо ехать в Москву. Ты же знаешь, что его ждет юридический факультет.
Чувствуя себя виноватым, Зыбуля не проронил ни слова; опустив низко голову, он лишь смотрел на Мазоню верными собачьими глазами.
— Хорошо, — дружеским тоном сказал Мазоня. — Кое в чем я виноват сам. Вовремя не закрутил гайки. Но и ты меня пойми, Зыбуля… Дружба — это не только быть блатарями, куролесить вместе, но и в нужную минуту быть верным во всем.
Альберт даже и не думал, что своим поведением в школе вызовет у Мазони такое бурное негодование.
— Где ты был сегодня?
— Где еще, в школе.
— Врешь, в школе ты не был. Зачем мне врешь? — Глаза Мазони, обжигающие и властные, смотрели укоризненно, и Альберт по ним чувствовал, как нарастало его недовольство и раздражение.
— Ну, ушел с урока…
— Девочки пришли. Забавляешься. Очень забавляешься. — И вдруг резко, дробно засмеялся. — Крутой нрав у тебя — шире дорогу, урка из деревни идет!
— Так что, запрещаешь, нельзя? — покраснел Альберт; он уже чувствовал себя виноватым и готов был покаяться, не подхлестни Мазоня его «уркой из деревни».
— А ты как думал?
— Я ничего не думал. Как хочу, так и живу. Не в детдоме. Мною в зоне не помыкали.
— Конечно, помыкаю я! — взбесился Мазоня. — А может быть, скорее ты? «Обидно, — сказала учительница по истории, — он очень способный мальчик!..» — передразнив, с издевкой заключил Мазоня. — Да, хозяин здесь я, — громко, бешено продолжал он. — И ты будешь делать то, что скажу я, Мазоня, и никто другой!
— Я тебя ненавижу! — вдруг закричал Альберт.
— А я тебя люблю, — неожиданно, сняв раздражение, уже более спокойно сказал Мазоня.
Альберт закрутился по комнате, как затравленная кошка.
— Я тюремный зек. В тюрьме родился, в ней и помру.
— Дурак, не в тюрьме — в королевском будуаре. Мы все в тюрьме родились, да этим не кичимся. Оболтус вон какой, а ума у блатаря ни на грош.
Альберт выбежал на лестничную площадку. Потом вернулся, чтоб набросить куртку. Мазоня стоял у стола и топтал ногами сигареты, которые нашел, видимо, в его карманах.
Альберт молча и даже безразлично набросил куртку, чувствуя, как сердце обжигает обида.
31
К вечеру Мазоня почувствовал себя плохо; поднялась температура, и он слег в постель. Альберт дома не ночевал и днем не показывался. Мазоня не предпринимал никаких действий, хотя и дал распоряжение Зыбуле: глаз с него не спускать…
Страшно болела голова, ломило суставы и подташнивало; и тем не менее, борясь всеми силами воли против болезни, Мазоня думал об Альберте. Ссора, которая возникла между ними, многое расставила по местам. Мазоня вдруг увидел, что мальчишка не так уж и прост и, чтобы выполнить свою задумку, придется немало с ним повозиться.
И все же у него не было на него особой злости: ничего, постепенно обломается…
Ночью Мазоне стало получше; возможно, помогло лекарство, которое он выпил. Он заснул, и приснился ему сон… как будто они с Альбертом мчатся на автомобиле по крутой горной дороге. Дорога вела их к морю.
Они спешили. И лишь маленькая остановка, чтобы подкрепиться немного, размяться да подышать свежим воздухом.
Они съели по бутерброду, запивая ключевой водой. У них было хорошее настроение и доброе ожидание моря. Казалось, ничего такого, что могло бы омрачить или нарушить их согласие.
И вдруг Мазоню затрясло и страшно потянуло на сон — он заснул мгновенно, на ходу. А когда проснулся, то непонимающими глазами увидел пустую площадку: Альберта с автомобилем, конечно, не было. Первая мысль резанула его: как он уехал без него? Он бросил его.
Вторая мысль дополнила первую. Может быть, в бутерброде или во вкусной воде было что-то такое, отчего так внезапно сон свалил его… Что это?! Предательство? Предательство человека, которому он отдал запросто свою жизнь и свои силы…
И вот теперь он стоял один на вьющейся в горах дороге и не верил тому, что случилось. Но это была правда, и сильная боль пронзила его…
— Ладно, ладно, дай я тебе положу холодный компресс! — больно уж знакомый голос заставил очнуться Мазоню; это уже был не сон — перед его постелью стоял Альберт. Он был в шелковистом спортивном костюме, недавно купленном ими в комиссионке, и смотрел на него немного тревожными глазами. У Мазони отлегло от сердца: приснится же черт знает что!
Альберт еще раз смочил тряпку.
— Ну вот, я же знал, что будет лучше. У нас в детдоме жар головы завсегда тряпкой снимали.
Он сел рядом с постелью Мазони и взял его горячую руку в свою.
— Ну вот, теперь тебе совсем хорошо.
Мазоня прикрыл глаза и действительно почувствовал себя хорошо; голова уж не так болела, к тому же по телу текли какие-то живительные токи, излучаемые рукой Альберта: нет, он не ошибся в этом курносом мальчишке, и от этого ему стало особенно хорошо, хорошо от того, что не ошибся…
Мазоня тихо и сладко заснул.
Когда он открыл глаза, ударило солнце. Штора была отдернута, и комната наполнилась ярким светом. Он чувствовал себя сносно, даже хорошо. В комнате никого не было, и он, несмотря на запрет, поднялся.
Мазоня прошелся по комнате. Голова не кружилась, и тело наполнялось силой. На душе стало спокойно, он даже с некоторым удивлением заметил, что его спокойствие окрашено лирическим благодушием.
Захотелось закурить и даже выпить пива. Он уже взял сигарету, но, помяв ее, бросил, а вот бутылку с пивом раскупорил и выпил с жадностью прямо из горлышка.
В это время в комнату вошел Альберт.
— А кто тебе велел встать?
— Солнце, — искренне засмеялся Мазоня. — Больше не могу лежать. Сдохнуть можно. И впрямь, может ли нормальный человек так долго валяться в постели.
Мазоня сидел на постели, широко улыбаясь.
— Ну слава богу, кажется, все позади. Где Зыбуля?
— Не волнуйся, Зыбуля на месте.
Долгим, откровенно добродушным взглядом смотрел Мазоня на Альберта.
— А знаешь, какая у меня родилась мысля… А не махнуть ли нам сейчас в лес? Потерять такую погоду разве можно?
— Да ты что, мне в школу…
— На этот раз можешь пропустить. Разрешаю.
Альберт заставил Мазоню смерить температуру и, удостоверившись лично, что тот почти выздоровел, в конце концов решился:
— В лес, так в лес. Ладно уж, английский сделаю потом.
Машину Мазоня вел сам, и Зыбуля, сидевший на заднем сиденье за спиной Альберта, мог лишь удивляться силище Мазони: крепкая порода.
Они приехали в лес. Осенний лес еще не совсем увял. Пронизываемый солнцем, он светился оранжевыми красками.
Кругом было тихо и прохладно. Мазоня высоко задрал голову в голубое, чисто вымытое и чуть-чуть подернутое облачками небо.
— Господи, — сказал он. — А ведь «бабье лето»!
Зыбуля и Альберт переглянулись.
Мазоня оставил Зыбулю в машине, а сам с Альбертом пошел к желто-серому косогору. Они шли в багряном перелеске по ковровой дороге из увядших листьев.
— Раньше… — Мазоня вдруг остановился и взял с земли кленовые листки. — Раньше я любил листопад. Червонный листопад. На солнце лес, как огромный костер, — все в позолоте…
Альберт как бы узнавал и не узнавал Мазоню: по крайней мере, сейчас он ему нравился.
Они гуляли больше часа. Вышли на редколесье у реки. Берег был не крутой, пологий, и солнечная ласка действовала умиротворяюще.
Шурша листьями, Мазоня быстро спустился к воде. Альберт едва поспевал за ним.
— Ты должен, Альберт, знать, — горячо заговорил Мазоня. — Случись что… Ты меня не заменишь. Никто меня не заменит. Вот подрастешь, ума наберешься, опыта, юристом станешь — тогда разве…
Он с минуту шел молча и задумчиво. Молчал и Альберт.
— Хочу, чтобы ты набрал мускулы. В нашем деле стал мускулистым, как я. А может быть… Верю в тебя, Альберт, и хочу, чтобы ты меня понял.
— Другие, может, и не поймут, а я тебя пойму, — с душевной откровенностью сказал Альберт.
— А мне другие не нужны. Других можно подчинить. А ты способен понять. — Мазоня вдруг резко остановился и прижал к себе Альберта. Альберт почувствовал прикосновение жесткой щеки, частое и горячее дыхание Мазони.