38
Мазоня хмурился. Он получил письмо с угрозой, где в резких выражениях ему предлагали забыть дорогу к городскому рынку.
Федор Скирда принял угрозы близко к сердцу, но Мазоня лишь ожесточился.
— Мы не можем отступать! Это как в большой войне: кто больше других отступает, тот и проигрывает…
— Но это не простая война…
— Я знаю. Потому Хозяин и выбыл из игры, что плохо владел тактикой. Не будем лезть нахрапом, но лезть будем. Екатерина II рвалась в Крым не ради удовольствия — ей был нужен выход в мир.
Федор Скирда еще не обладал способностью спорить с Мазоней, тем более жесткое, волевое лицо шефа выражало непоколебимость: это уже решено, и мы будем лезть…
— Как там на рынке наш замдиректора? — как бы между прочим спросил Мазоня.
— Вжился. И, по-моему, неплохо.
— Тогда ничего в наших планах не менять. — И Мазоня ободряюще похлопал Федора по плечу.
Этот день для Мазони был неожиданным; кроме письма, как с неба, свалилась делегация «воров в законе». И вот она-то заставила Мазоню задуматься.
Все трое были из Красноярской зоны; одного из них Мазоня хорошо знал — были когда-то корешами. Мазоня уже предполагал, зачем они пожаловали. Но принял радушно и даже устроил в ресторане богатый ужин. На нем кроме Мазони были Мишка Кошель и Душман.
Пили-ели, перебрасывались новостями, главным образом о зоне… и наконец-то, после небольшого перерыва, перешли к делам…
Акула, выпив сполна налитую рюмку, на правах давнего кореша высказал главный мотив своего приезда. Заключался он в том, что совет «воров в законе» решил обложить Мазоню данью…
Мазоня, как обычно, поскреб за ухом, словно иного и не ждал. Мишка Кошель, пораженный, глуповато морщился.
Стояла минута, требующая разрядки.
— Я думаю, что блатари вели речь об «общаке», — прохладно сказал Мазоня. — Просто Акула, как всегда, любит заострить. Подумать о том, как помочь «общаку», почему же, можно…
На эстраду вышел слащавый певец, и ресторанный оркестр заиграл популярную мелодию. Изрядно выпившим ворам ни музыка, ни песня не понравились.
— «Мура»!
Певца вызвали к столику.
— Блатную! — лихо заявил Акула.
— Я блатных песен не пою… — запротестовал было певец, но испуганно замолк на полуслове. К горлу артиста прикоснулось тусклое лезвие ножа.
— «Мурку». Понял, падла?
Артист покрылся липким потом. Мазоня едва успокоил кореша. «Мурку» ему все же спели, и он, оставшись довольным, громко заметил:
— Все врут. Без блатных песен жить нельзя.
После ресторана Мазоня мучился, было неприятно, нехорошо, словно его ударили под дых; сон пропал и мысли были какие-то путаные. Он понимал, что несдобра ему встала поперек дороги зонная братва… Но и уступить ей он не мог… Так как же?
Утром Мазоня собрал своих — Федора Скирду, Мишку Кошеля и Якуба. Все пребывали в недоумении, и пока Мазоня мерил шагами пол, Мишка Кошель с невозмутимым видом предложил послать приехавших блатарей к черту.
— Ставят ультиматум! Да кто они такие?
Федор Скирда, привычно вскинув длинные руки, запальчиво возразил:
— Начинать мышиную вражду не дело. Язык должен быть с умом. Решил сказать слово — скажи половину. Отшивать их надо умно.
Щепетильный Якуб с разбитым стеклом в очках (говорит, спотыкнулся) был того же мнения…
— У Мишки мозги заплыли жиром. Ни о какой дани речь идти, конечно, не может, но в «общак» долю следует сложить…
— У нас свой «общак», — не унимаясь, кипятился Кошель, — пошли они…
— Они-то пошли, — невозмутимо проронил Якуб, — да мы пришли…
Мазоня давал поспорить всем; а вообще-то он был согласен с Мишкой Кошелем: а что, собственно, они хотят? Поджать под себя Мазоню? На-ка, выкуси… Его на понт не возьмешь!
Еще с детства Мазоня знал свое упрямство. Немало усилий ему потребовалось, пока он научился по-настоящему владеть собой; из многих крутых ситуаций он выходил достойно, но не будь этого закоренелого упрямства, кто знает, где бы он был и каких смог бы достичь высот в блатном мире… А может, и не только в блатном…
Мазоня хмуро изрек:
— Все верно. Это еще не татарское нашествие, чтобы платить дань. Мишка прав. Но и Федор, и Якуб тоже правы. Надо вложить долю в «общак». Блатарь блатарю помогает в любой вере — это закон. Хотя пришли новые времена. Времена, когда надо чувствовать новое… А они живут по старинке. И требуют, чтобы мы жили так же. Издавна было известно: тот, кто противится переменам, умирает…
На том и порешили: блатарей проводить с миром, пообещав им вложить сумму в «общак».
После пьянки у делегатов еще болела голова. Не помогло и похмелье.
Но уехали они обнадеженные — видимо, сами еще не верили в то, что так просто «взяли кусок».
Акула на правах давнего кореша смущенно оправдывался:
— Ты не в обиде, Мазоня? Я тут ни при чем. Не по моей вине ведь…
Мазоня хмыкнул:
— Виновата ее Величество Удача.
Хорошенько выпил и завалился спать.
Письмо с угрозами на Мазоню так уж сильно, как думали авторы, не подействовало. Он продолжал следить за тем, что происходило на городских рынках. А на рынках и толчках все менялось, менялось с каждым днем. Теперь на толчке торговали прямо с машин — сотни их устроились вереницей, друг за другом. Наезжали из других городов, даже из Прибалтики. На блестящих кузовах автомашин — все импортное. Тряпок, — глаза разбегаются, — навалом.
Импорт шел по двум каналам: из Польши и Федеративной Германии, куда уезжали гонцы по приглашениям; они и везли все, что было можно увезти. Старая примитивная фарца медленно, но верно уходила в прошлое. Теперь все больше специализация, — молодые цветущие люди ездили за конкретным товаром, передавая его потом перекупщикам и барышникам.
На рынке появились шмотки из Турции. Там они дешевы, там их чуть ли не за так суют… Туристские поездки для многих стали профессией. Кофточки, блузки, и опять кофточки, потом джинсы и снова джинсы… Много. Очень много, но дорого. И цены не падают вопреки всей болтовне о рынке. Говорят, что они под контролем. Рыночные цены — очень сложная власть: они никогда не были рыночными и никогда таковыми не будут, ибо они — доход мафии…
Рано утром толчок уже кишит. Люди, как муравьи, рынок, как муравейник. Часиков в семь обход рэкетиров. Парни крепкие, кровь с молоком, спокойного и веселого нрава, — дело свое вершат со знанием и пониманием клиента. Идут они вдоль вереницы машин по четверо, берут сразу за месяц-два три тысячи без всяких; зато вроде бы другие не придут и торговле не помешают…
Деньги отдают запросто, словно налоговым инспекторам. А если заартачился… Машину тут же исковеркают — спустят шины или помнут кузов.
Коверкали, протыкали шины, мяли кузова…
Как стало известно Мазоне, теперь брали не за месяц — за неделю. Все те же три тысячи…
«Золотое дно, — думал Мазоня, — да не сунешься!..»
А деньги были ему нужны, и хорошие. Многое задуманное им легко бы покрылось одним контролем за рынками.
Обидно, что договор с Сердюком хоть и был, но еще не был настоящим договором, скрепленным делом; сам Мазоня думал, что для этого еще не пришло время. Как фрукты зреют, так и здесь все должно созреть…
Но Сиксот получил особое задание… Он должен давать четкую информацию обо всем, что творилось на рынках города. И Сиксот старался. Даже очень: его вычислили и хорошо расквасили морду.
Сиксот стал ловчить. И когда это дошло до Мазони, он рассвирепел от такого непослушания… На Сиксота был наложен штраф в две тысячи, от чего тот чуть не потерял дар речи… Но Мазоня не из тех, кто прощал… И Сиксот покорно отдал деньги в два приема, мелкими купюрами, после чего он завалился к Машке. Содержательница притона сочувствовала его горю. После обильной выпивки белесые глаза Сиксота наполнились слезами. Ему хотелось отвести душу — нахамить, наорать, послать куда следует…
— Дурной у меня характер, дурной! — вопил он, поминутно изрыгая матерщину.
Машке надоел сопливый клиент.
— Не морочь мне голову. Тошно!
Но Машка своя в доску, подобрела и, успокаивая, гадала приятелю на картах.
— Трефовый интерес? Дамы трефовой только не вижу. Эти карты пустые. Где же она?
39
Весна этого года была жаркая. Дни стояли чистые, ясные, но к вечеру, когда жара спадала, появлялась волжская свежесть.
Со второго этажа школы хорошо наблюдалась небольшая аллейка деревцев, посаженная школьниками. Альберт, как-то открыв окно, поразился — навряд ли кто заметил, как выросли за весну деревца. «Деревья тянутся вверх, — подумал он с некоторой грустью, а люди…»
Учителя открыто говорили о том, что он способен на «серебряную». Может быть, и так. И в этом, пожалуй, не только его заслуга: долговязый, неуклюжий школяр Артур оказался надежным другом, и если уж говорить честно, то английским он обязан ему… Странный Артур и наивный пацан: драться не умеет, обижаться — тоже… О любви, о сексе только говорит, а сам всего этого страшно боится.
Альберт думал, что ему с Артуром повезло: многое, чего ему не хватало — культуры, например, — он перенял от этого мальчишки, которого в классе почему-то не любили. Ботаник… Девчонки кривились и прыскали от неудовольствия, когда их видели вместе.
«Так они же его мизинца не стоят, — поражался Альберт, — глупые телки, у него же душа!»
Наступали экзамены. Альберт «зубрил». Мазоня старался ему не мешать и потому, как считал потом, ослабил контроль. И когда это случилось, Мазоня не верил: не может быть!
Потом завертелся волчком.
— Дерьмо, как он мог меня ослушаться!
…У крестов резанули собрата. Не долго думая, они решили, что это рука «конторы» Зыбули.
Вечером в спортзале шла обычная отработка приемов каратэ. Пацанов было мало, и Зыбуля, развалившись на матах, дремал. Устав от наук, пришел размяться и Альберт. Боксерские «груши» лениво качались, не предвещая ничего дурного…
И вдруг окна разлетелись вдребезги. С воинственными криками в зал ворвались кресты: их было немало — пьяных и озверелых. В ход пошли кастеты и ножи. Альберт и Зыбуля дрались отчаянно, но перевес был явно на стороне крестов — сыграла неожиданность, внезапность, — и пацанов били как попало.