— Все, — вдруг резко сказал Сомов. — Давай лучше выпьем. За тебя, девочка! За твою лучшую долю!
Видимо, на дальнейшее Сомов был не расположен. Он долго говорил по телефону и неожиданно, взяв Ларису под локоть, засмеялся: «Высокопоставленные чиновники ведь тоже работают».
Лариса его поцеловала в губы.
— Ты из них выделяешься.
Сомов бестолково мучился. Он еще горел идеей самому встретиться с Мамой. Столыпин его не отговаривал, хотя сразу сказал, что это навряд ли поможет: поезд ушел… Все попытки встретиться с Мамой не увенчались успехом: начальство тюрьмы вежливо отказывало, находя различные причины и придирки, но потом, когда была предпринята «танковая атака», внезапно согласилось. Но тут Мама сама наотрез отказалась встретиться с Сомовым. Из Лефортово передали записку. «Как нельзя вернуть старой любви, так нельзя вернуть прошлого… Пусть Сомов переживет то, что пережила я, и тогда он, может быть, поймет меня. И особенно себя…»
Сомов нервно читал эти строки, и эти слова «Пусть Сомов» — не «друг», не «Валерий Петрович», не «отчим», как иногда она шутливо называла его, а «Сомов»… «Пусть Сомов переживет то, что пережила я…»
Валерий Петрович окончательно понял, что все пути отрезаны; он сжег клочок бумаги и сказал себе: много было испытаний, неудач, ошибок в его тернистой судьбе, но такого испытания еще не было…
— Сука, — с болью сказал он. — Ссучилась!..
Столыпин увидел нового Сомова, способного на многое, в нем произошел перелом, которого, возможно, Игорь Александрович ожидал. Сомов заметно похудел. Крупное, посеревшее и жирное лицо как никогда выражало бульдожью хватку. «Да, такие добычу свою не упускают», — вдруг почему-то подумал Столыпин; в настороженных газах Сомова отражалась волевая работа мозга. И хотя эта скрытая работа была лишь тонко обозначена, Столыпин догадался, о чем так рьяно соображал Сомов: теперь-то Валерий Петрович и впрямь знал, как ему действовать…
Из командировки вернулся генерал Винокуров, и Сомов тотчас поехал к нему; Столыпину он сказал лишь то, что хотел сказать, не больше:
— Мое жизненное кредо совпадает с тем, что я делаю. Вы мне позвоните, завтра утром.
43
Сомов с генералом парились в Сандунах.
Здесь все было, как и раньше: тяжелая старинная мебель, спокойная белизна мрамора в банных помещениях и все та же услужливая, болтливая прислуга, с которой чувствуешь себя легко и непринужденно…
На этот раз деловых разговоров не было — Валерий Петрович решил себя не мучить и сразу после бани поехал в прокуратуру, куда его вызывали.
Винокуров — мужик битый, проницательный, особой озабоченности в Сомове не увидел; Валерий Петрович был внутренне собран и, видимо, ко всему готов, к тому же генерал не думал, что это так серьезно: обычная волокитная процедура — чего-чего, а у нас это страшно любят!
Да и Сомов, уезжая, шутил:
— Если я не прав, то пусть господа из прокуратуры меня поправят.
Следователю было около тридцати. Он пижонился, строил из себя серьезного человека, хотя — чего там — одного взгляда было достаточно, чтобы сказать: мальчишка!
Сомов иронически пробежал глазами по модной одежке, по прическе (ходит во французскую парикмахерскую, что на Тверской) и, встретившись с немного надменным взглядом следователя, подумал о том, что такие в порыве апломба, в порыве самоутверждения готовы на все: этим в рот палец не клади…
Но следователь был с ним любезен. Ему, казалось, льстила встреча с Сомовым. Не так уж часто сомовы бывают в прокуратуре.
Облокотившись на стол, он внимательно разглядывал Сомова и старался вести разговор по душам.
— Да-да… Это неприятная история. Я уверен, что она мучительно отразилась на вас. Иногда очень хочется освободиться от прошлого. Всем существом чувствуешь, что грядет будущее, более светлое, чем было до этого, и душа требует покаяния… да-да, покаяния… Я не буду вас допрашивать. Вы прожили большую жизнь, не чета нам, молодым…
— Конечно, за плечами кое-что есть, — грубовато согласился Сомов, не очень-то понимая, куда клонит этот сопляк. Вкрадчивый, сладковатый голос следователя его раздражал, и Валерий Петрович, набирая грудью воздух, добродушно сказал:
— Молодой человек, давайте-ка ближе к делу.
Следователь неожиданно встрепенулся и остановился в своем красноречии; таращил чистые вопрошающие глаза на Сомова: я разве не по делу?
После небольшой паузы, подвинувшись ближе к Сомову, он сказал:
— Вот, пожалуйста, бумага… И напишите все, я прошу вас. Нет смысла отпираться. Это будет вашим душевным освобождением. Я пойму вас, Валерий Петрович…
— Сейчас?
— Сейчас, здесь или, если хотите, дома. Но не надо только с собой играть в прятки. Не поможет. Ваша «Мама» раскололась. Она решила быть чистой, и Бог ее простит.
«Мама» в устах следователя покоробила Сомова, — значит, не так уж все просто, и сука эта не так проста, как думал он раньше.
— Так что же я должен написать? — непонимающе заметил Сомов.
— Всю правду, — спокойно сказал «сопляк». — Все, как было… А было много, Валерий Петрович… много было. Все надо написать без утайки, честно.
Сомов серьезно посмотрел в глаза этому мальчишке. Они были невозмутимы.
— Хорошо, — сказал Валерий Петрович. — Если надо, напишу… Дома, конечно. Правда, я не очень уверен, что это вас устроит. Писать-то, собственно, не о чем. — И Сомов неопределенно пожал плечами.
Следователь странно взглянул и ухмыльнулся:
— Не о чем? Но помилуйте, Валерий Петрович…
— Да, не о чем. Вы еще человек молодой, хваткий. Вам бы скорее состряпать дело, да чтобы побольше шума! Вам, видимо, кружит голову карьера!
— Да что вы говорите! Какая карьера! — Взорвавшись, следователь по-детски покраснел и встал из-за стола. — Ну зачем же так, вы же меня совсем не знаете…
— Знаю всех…
— По себе, что ль?
Сомов понял, что погорячился, что совсем не стоило ему становиться в позу. Впрочем, все равно, расположение к нему следователя многого не стоило — обычная игра. И все же… он должен быть ловчее…
— Ладно, — сбавляя тон, примиряюще сказал Сомов. — Я напишу. Все, что вас интересует.
— Вот и хорошо, вот и договорились, — быстро согласился следователь, не желая дальше обострять обстановку. — Когда?
— На днях я вам позвоню.
— Два дня хватит?
— Я позвоню, — настойчиво сказал Сомов.
— Ради бога, ваш пропуск.
Подписывая пропуск, следователь огорченно и доброжелательно посмотрел на Сомова.
— Я вам не враг. И не судья. Я следователь. Ни больше ни меньше. Поймите это верно, Валерий Петрович. Но как следователь прошу вас об одном — только правду: отмазываться, повторяю вам, господин Сомов, бессмысленно!..
Сомов растерянно постоял в коридоре; он чувствовал, как по телу бежала какая-то странная лихорадка. В голове стояла железная фраза «гаденыша»: «Отмазываться, повторяю вам, господин Сомов, бессмысленно!..»
У подъезда министерства стояли два пацана; читая какое-то объявление, они прыснули и разбежались. Сомов подошел поближе (любопытство взяло верх) и прочитал: «Для обеспеченных и богатых женщин во временное пользование продается мужчина, возраст 26 лет, рост 183, размеры полового органа самые подходящие для весьма изысканных женщин». Валерий Петрович скривился: «Вот она до чего докатилась, жизнь… Одним словом, демократия!»
Сомов поднялся к себе в кабинет. На столе лежала записка: позвонить в правительство. Он набрал номер помощника.
— Это ты, старик? — раздался вальяжный голос. — Знаешь, командировка.
— Командировка? Куда?
— Кузбасс.
— Кузбасс, так Кузбасс, — согласился Сомов и подумал: «Это даже лучше».
Сморщив лоб, он посидел задумчиво несколько минут. Потом позвонил дону Роберту. «Где запропастился? Я жду», — добродушно, но твердо сказал ему дон Роберт.
Сомов облегченно вздохнул. Он не поехал на лифте, а спустился вниз по лестнице. Мозг работал активно. Сомов обдумывал в деталях их предстоящую встречу. «Конечно, Роберт понадежнее партнер, чем другие. На него можно положиться хотя бы потому, что он не зависим от этой чертовой карьеры»…
Сомов вышел на улицу. В лицо ударил внезапный порыв ветра. «Господи, все же как хорошо жить на свете: дышать этим московским солнечным воздухом, ходить по этим московским улицам…»
В командировку Сомова провожал Игорь Александрович Столыпин. Он долго и нудно объяснял что-то Сомову, но тот почти не слушал его, занятый своими мыслями.
— Знаешь, — вдруг на прощанье сказал Столыпину Сомов. — Эта Мама загонит меня в гроб. Кто бы думал, что так все кончится…
Только сейчас Столыпин по-настоящему понял тревожное состояние своего патрона. Вымотался душевно. Устал… Неужто и он сломался? Старые и новые следователи одним лыком шиты… Система, по которой раскручивали они, отработана веками, и он, Столыпин, как юрист знал ее превосходно: случалось так, что крепкие орешки раскалывались быстрее слабонервных — старая и еще нерешенная загадка в криминалистике. Столыпин мельком взглянул на опухшие, усталые глаза Сомова.
— Поезжайте спокойно. Ни о чем не думайте. Вот увидите, все будет хорошо.
Они обнялись. Сомов поднялся в тамбур. Поезд тихо двинулся. Сомов стоял у открытой двери. Поезд сразу набрал скорость, и Сомов задумчиво наблюдал, как бежит под ногами перрон.
В купе он достал свежие газеты и стал их просматривать… Глаза остановились на криминальном очерке. Впрочем, ничего необычного для смутного времени. Какие-то пацаны увели мальчика в лесной массив, за кладбище, где, раздев догола, били кулаками и палками… Кричать не давали: «Заорешь — прирежем…» Они хотели его повесить на его же майке, чтобы воочию увидеть, как он будет умирать…
Губы Сомова жестко сжались. «Ублюдки! — подумал он с горечью. — Двуногие, от которых надо избавляться».
И он вдруг вспомнил свое детство…
Валерий Петрович родился в Харькове. Тогдашний Валера выделялся крепким сложением, умными, толковыми глазами. Он не был забияка, но кулаков его побаивались — Валера мог постоять не только за себя… Как-то в пионерском лагере он заступился за девчонку, которую хотели увести из лагеря местные пацаны. И они ему припомнили. Подкараулив, окружили плотной бандой.