Сомов испугался, он сразу вспомнил господина Эдберга: «Да, кажется, влип… Ну что же, игра с огнем… можно и опалить крылья». Сомов приготовился к худшему.
— И чем же я не понравился Интерполу?
— Куда вы дели наркотики, которые везли?
— Наркотики?! — Сомов вытаращил на следователя глаза. — Наркотики?! Еще чего не хватало! Вы меня обыскали?
— Обыскали.
— Значит, я их выбросил в иллюминатор, — пошутил с горечью Сомов, поняв наконец, что дело, видимо, рук кинорежиссера: иначе кто мог бы так зло подшутить?
Подполковник и сам чувствовал, что произошла какая-то досадная ошибка.
— Ладно, подождем, что скажет нам Интерпол.
— Но я хочу домой, — взмолился Сомов, — потом мне надо на службу. Черт побери, в конце концов, как я вижу, у вас нет веских оснований.
— Оснований нет, но есть ориентировка, — смущенно заметил подполковник. — Ну денек-два побудете здесь, а там уж чего-нибудь придумаем…
Денек-два… Сомова это обозлило. Он вежливо, но настойчиво попросил связаться с правительством или хотя бы с генералом Винокуровым.
Подполковник колебался.
— Впрочем, возможна провокация. Вы были знакомы там с каким-нибудь кинорежиссером?
— Еще бы! Я с этим дураком заключил договор на совместный фильм с нашей студией.
И Сомов честно рассказал о конфликте с режиссером. Подполковник поначалу хмурился, затем заулыбался — на лице разгладились резкие морщинки.
— Денек побудете, Валерий Петрович. У нас клопов нет, а газет навалом. Читайте на здоровье. А то ведь людям вашего ранга часто бывает не до газет.
Сомов согласился: какие уж там газеты!
Его отвели в камеру. Следователь не обманул: конвой, молоденький лейтенант, принес пачку газет.
— Вас что интересует?
— Все, — вздохнул Сомов и, вспомнив женственного кинорежиссера, усмехнулся: «Ну и хохмач… устроил мне библиотеку».
Замечено, что баламуты рождаются весной, а толковые юристы осенью. Столыпин, несомненно, был толковым юристом, к тому же он родился осенью. Игорь Александрович развернул такую деятельность по освобождению Сомова, что уже на второй день его освободили.
За Сомовым на машине приехал генерал Винокуров. Они дружески обнялись, и Сомов, садясь в новенький «мерседес», глубокомысленно заметил:
— Правду говорят: от тюрьмы да от сумы не зарекайся.
Прямо из тюрьмы Валерий Петрович поехал к Федоровскому.
Прежде всего, Сомова поразил интерьер кабинета. Такой роскоши в правительственных апартаментах никогда не бывало: а здесь — старинная резная мебель, гобеленовые обои, в больших позолоченных рамах редкие картины, что даже высокопоставленному номенклатурному чиновнику, видавшему, как говорят, виды, и во сне не снилось.
Федоровский широко простер руки. О приключениях Сомова он уже был наслышан и потому встретил сакраментальной фразой:
— Советую почитать о творческих людях. Не то что шизо, но многих и нормальными не назовешь. Зато какие фильмы!
— И эту муру, которую нес мне кинорежиссер, будем финансировать? — удивленно спросил Сомов.
— Нам нужно его имя. Его талант. А все остальное — дело его совести. — И Федоровский норовисто повел плечом. — Вот выкладки. Фильм обещает, несмотря на большие расходы, не только признание критики, но и зрительский успех, колоссальные прибыли… Но главное, его готовы купить там, за бугром. И хорошо купить. Мы здесь не проиграем. У бизнесмена есть тактика… а есть и стратегия, когда жизнь как бы проглядывается намного вперед…
Федоровский картинно нажал на клавишу. На экране телефона появилось молодое лицо.
— Макс, цена доллара?
— Растет как на дрожжах, шеф, а рубль тонет, как худая лодка в океане. Триста восемьдесят за доллар. Не многовато?
— Не многовато? — заметил, обращаясь к Сомову, Федоровский. — Или Запад наступает… или мы нищаем. Но мы-то должны вывернуться. Уверен, что доллар завышен, искусственно… Если звезды зажигаются, то кому-то они нужны… кому-то нужна и эта инфляция…
— Гиперинфляция? — сухо переспросил Сомов.
— В Сетуни строится «дом миллионеров», — не отвечая на вопрос, заговорил Федоровский. — Я заказал себе удобную квартиру на двенадцать комнат… Значит, не так уж плохо. В Германии, в Дюссельдорфе, будет Русский дом. Падает спрос на основную продукцию Рура — станки, оборудование. Само собой, нужны новые рынки сбыта. Господи, необъятная Россия — это прямой выход из кризиса. Немцы далеко не бессребреники, но в Дюссельдорфе дали землю под Русский дом бесплатно. Я думаю, что мы тоже там пропишемся… Кстати, «крестный отец» Русского дома, директор центра немецко-русского экономического сотрудничества — старый мой знакомый… Личные контакты всегда скрепляли сотрудничество. Нам надо как можно больше личных контактов на Западе…
Сомов впервые для себя отметил и ум, и прозорливость Федоровского: в России нарастал новый слой бизнесменов. Они еще какое-то время поговорили о делах, и Федоровский, пожав на прощанье руку Сомову, внушительно добавил:
— Немцы настроены отнюдь не по-социалистически. Если у русских не окажется средств на оплату аренды, их место займут, пожалуй, японцы.
Сомов дня два повозился дома, на даче. Но он привык к активной жизни и выдержать недельный отпуск, который дал ему Воронцов, было трудно — в конце концов он сам пришел к Воронцову…
Тот был в наилучшем расположении духа.
— Понимаю. Это как ломовая лошадь. Стоит ей постоять в конюшне без дела, как сразу отекают ноги. Что-то подобное и у человека.
Почти всех, кто уходил из правительства в коммерческие структуры, принимал сам президент. Он за этим следил ревниво.
Воронцов взял трубку и набрал номер помощника президента. Президент был на месте, и помощник обещал тут же позвонить. Пока болтали о том о сем, вспоминая былую номенклатурную жизнь, помощник доложил президенту и отзвонился Воронцову:
— Понимаешь, должен огорчить. Президент Сомова принять не может. Да, видимо, и не хочет.
— Да, собственно, это и необязательно, — заметил с ленцой Воронцов. — Жми к Федоровскому. Там все о’кей!
В этот же день Сомов оформился на новом месте. Кабинет, который ему предоставили, был просторный и светлый, обставленный со вкусом и по-домашнему.
Федоровский, придирчиво осмотрев его новое пристанище, снисходительно заметил:
— Ну, что же… залез в кузов… поехали…
В этот же вечер Сомов и генерал Винокуров по старой привычке, захватив хорошие веники, уехали в Сандуны.
61
Как всегда, в один и тот же день, в одно и то же время в ресторане «Русь» открывались массивные резные двери, и мясистый надменно-вежливый швейцар в низком поклоне пропускал особых посетителей. Ими были лидеры Мазони. Сам Мазоня приезжал с некоторым опозданием, когда боевики, выделенные для охраны, занимали надлежащие места, а перед рестораном на бывшей купеческой площади, вымощенной булыжником, скапливались дорогие роскошные машины, сплошь иномарки. Одно это говорило о том, что синдикат Мазони процветал: и кое-кто не без основания называл его мафию империей, а самого Мазоню будущим императором огромного региона.
Мазоня, конечно, понимал свои возможности и свою нарастающую силу. То, к чему он стремился все эти годы, дало неплохие результаты, и теперь он, собственно, мог и немного расслабиться… Но больше всего Мазоня боялся именно этого. Расслабиться — значит, потерять форму. Расслабишься сам, дашь повод другим — начнется общее расслабление…
И потому Мазоня был по-прежнему жестким: цепкий взгляд зеленых кошачьих глаз, выдававших в нем незаурядный склад характера, насквозь «дырявил» лидера, который, обычно, докладывал ему на сходняке о делах своей блатной епархии.
Мазоня только что выслушал Душмана — у бачков тишь и благодать: дело свое делали, и бабки текли веселым ручейком в «общак». Бачки постепенно сравнялись со всеми, признав Мазоню своим единственным владыкой; да и куш, который они делили между собой, всех устраивал — Мазоня не жадничал, давал возможность бачкам жить так, как они хотели; казалось бы, лучшего и не придумаешь… Но Мазоня в словах Душмана уловил подвох: зажираются бачки, а это плохо. Когда кот жиреет, он перестает мышей ловить. Надо как-то встряхнуть бачков. Но как… Этого пока и сам Мазоня не знал. Но мысль, что бачков следует как-то встряхнуть, глубоко застряла в нем.
На этот раз Мазоня совсем не пил, не считая рюмки водки для поднятия настроения.
Тонкий худой очкарик, адвокат Якуб, докладывал об «общаке», и Мазоня, вспомнив приезд блатарей из зоны, был и тут удовлетворен складывающимися отношениями: в зоне считали, что Мазоня поступил по-божески; тугрики, которые ощутили «паханы», подняли Мазоню на ступень выше, так как он не забыл «братство».
На городских рынках тоже налаживалось. Они были под особым наблюдением Мазони. Главное, решил про себя Мазоня, это порядок: колхозные бабки на рынке больше всего боятся за свои корзинки. Мелкий спекулянт, перекупщик, по психологии не хуже колхозной бабки — он сейчас больше всего боится не упорядоченный рэкет, а базарную анархию, когда, глядишь, тебе и голову проломят и на тот свет запросто пошлют… Когда на рынке бесконечные разборки уголовных конкурентов, здесь уж не до торговли.
Барсук где-то отсиживался… А Федор Скирда, хозяин рынков, усек желание Мазони: на городских рынках новая уголовная власть давала послабление…
Милиция, которая наводила здесь порядок от имени государства, тоже была смекалиста: лучше уж пусть будет тихо, чем бесконечная стрельба…
…Сходняк был кисловатый. Не было на нем каких-то разборов и выяснений, не было и накачки; возможно, потому что механизм отладился и многие мелкие конфликты сгладились; возможно, нечего стало делить, так как сильная рука Мазони все разделила…
Именно поэтому Мазоня, получив от Зыбули известие о киевском гонце, сходняк передал Мишке Кошелю, а сам с грузным Федором Скирдой поехал на секретную встречу с киевлянами.
С Киевом завязывался тугой узел. Из Турции, Польши и Германии валом пошли заморские товары, и коммерческие лавки Мазони с каждым днем наращивали оборот.