В постели Сомов тоже был не таким, как раньше; он уже не зверел и в ожесточении не тискал груди; ей даже понравился новый Сомов, более уравновешенный в сексе…
Потом, отдыхая, он вдруг сам обнял Ларису.
— Эх, Лариска, что бы я без тебя делал. Ты же врачеватель. Как-то в кино смотрел: девка в больнице всем отдавалась. Медсестра какая-то! Вот дура! А мы сейчас думаем мир вылечить сексом. Наивные бараны.
Лариса плохо слушала Сомова. Она вдруг поняла, что для нее старый Сомов был лучше и даже понятнее, чем этот Сомов, ноющий и почему-то гнусавый.
— Ты видела этот фильм? — вдруг настойчиво спросил Сомов.
— Нет. Зачем он мне! У меня и без этого своя жизнь — сплошной фильм…
Он вдруг засмеялся.
— Какой же я дурак! Воистину…
Не предлагая ей, выпил полстакана водки. Не закусывая, сказал:
— Мы все, кажется, из одного фильма.
Лариса заметила:
— Пойдем на воздух. А то у тебя мысли пошли странные.
Он взглянул на нее мутно.
— Пошли.
Они оделись и вышли на улицу. Прохладное мартовское солнце перед заходом… Слежавшийся снег похрустывал под ногами. Сомов шел на шаг впереди Ларисы, глубоко и неровно дышал: ему словно не хватало воздуха.
Вдруг откуда-то прямо на аллею выскочила БМВ. Она промчалась мимо, чуть-чуть не задев, и резко затормозила впереди Сомова. Другая БМВ преградила дорогу сзади. Молодчики в кожанках подскочили к Сомову.
— Что вы делаете? — не своим голосом, истерично закричала Лариса. — Это же Сомов!
Сомов вдруг обмяк, едва выдавил:
— Да, я — Сомов…
Но цепкие руки схватили его под мышки. Перед носом замаячило темное дуло пистолета:
— Меньше разговоров, Сомов, в машину.
Он еще сопротивлялся, грузным телом пытаясь освободиться из кольца, но не тут-то было: нажав на голову, его силой втиснули в машину. И машины рванули с места…
Лариса осталась на аллее одна. Кто-то крикнул ей напоследок:
— Заткни рот, мадам, и иди своей дорогой.
81
Мазоня лежал на жесткой тюремной койке. Дни тянулись медленно и нудно, тем более это были пустые дни; думать не хотелось — все сто раз обдумано.
Мазоня был отстраненным и безразличным ко всему, что было за стенами областной тюрьмы. Сказывалась усталость последних дней…
Да, все было непросто. Следствие закончилось месяц тому назад. Следователь считал это своей победой. Потому как в конце концов довел дело до завершения…
— А я ведь отчаивался, — закрыв красную папку и положив на нее тяжелую волосатую руку, сказал он. — А теперь все… Как вас там по-блатному, господин Мазоня?.. Теперь все. Остальное решит правосудие.
Мазоня усмехнулся.
— Все, так все. Собственно, в чем дело-то?
— А в том, что здорово мешали мне твои защитнички. А ведь тоже — юристы, коллеги… Что ж, на то они и защитники, что куплены.
— А вы не куплены?
Следователь умиротворенно посмотрел на Мазоню.
— Я? Я — нет. Я же не коллегия… Хотя, вам, наверное, хотелось бы. Но, слава богу, не повезло.
Следователь спокойно подошел к окну, всем видом показывая, что он сделал все, что мог. В тот же день дело было передано в суд.
Мазоня готовился к худшему. Выходя на прогулку во двор тюрьмы, он как-то особенно понимал свое положение: все идет так, как начертила судьба…
И вот состоялся суд.
Ровно в десять синий фургон привез его в зал заседаний. Он и здесь вел себя, словно это были не судьи, а все тот же надоевший до чертиков следователь… Его бесили те же наивные, глупые вопросы:
— Как вы дошли до ручки?
Но Мазоня был как никогда сдержан. Он не признал ничего, тем более — убийства Сердюка.
Молоденькая заседатель в зеленой шляпке аж взвизгнула:
— Да нельзя же так! Признайтесь хоть в чем-то, и суд облегчит вашу участь!
— Моя совесть чиста, — иронически отпарировал Мазоня, — в том числе и перед вами.
Мазоня ожидал, что ему пришьют по крайней мере года три-четыре строгого режима: суд явно клонил к сроку…
Но ему дали год условно.
Зал обалдел. Послышались хлопки.
Мазоня почувствовал, как сдавило сердце. «Господи, неужели это правда?!»
Два солдата вывели его в коридор, но освобождения не последовало. Прокурор не согласился с постановлением суда и подал в высшие инстанции на обжалование.
И вот теперь он ждал последнего: что решат высокие тузы. Утвердят постановление суда или… снова на доследование?
Щелкнул замок, и дверь камеры открылась.
— Выходи с вещами.
Мазоня нехотя поднялся с кровати. «На пересылку?» Старший лейтенант словно понял его немой вопрос.
— Гуляй, — сказал он неряшливо. — Тебя выпустили.
— Что? — словно не расслышав, переспросил Мазоня.
— Русского языка не понимаешь? — пожал плечом старший лейтенант.
Они шли по длинному гулкому коридору. У Мазони спало напряжение. Почувствовав, как теплая кровь прилила к лицу, он открыто улыбнулся: «так вот она, долгожданная свобода…» Раньше он ее так не ждал. Значит, она стала дороже, и он себе стал более нужен.
На улице он встретил Митрофанова.
— Я знал, что ты меня послушаешься, — одобрительно заметил тот, пожимая руку…
Мазоня молча, понимающе кивнул головой.
Митрофанов не задерживался, чтобы не маячить на виду. Впрочем, в эту минуту подъехала «тойота». За рулем был Федор Скирда. Он затаенно улыбался.
Мазоня залез в машину: нет, что ни говори, а хорошее слово — воля…
По улицам ехали на небольшой скорости: Мазоня, вполголоса разговаривая с Федором, наслаждался городом. Было часов одиннадцать дня, и весеннее солнце, подходя к зениту, радужно играло в лужах…
На перекрестке улицы их ждал Душман. Его взяли в машину и поехали дальше. Душман озабоченно заговорил о чем-то, но Мазоня остановил его жестом.
— Давай не будем. Это потом.
Во дворе дома, залитого солнцем, стоял Зыбуля. Мазоня вышел из машины, оглянулся кругом.
— У тебя есть шамать? Возьми — и айда в лес. Ты меня понял?!
Зыбуля понял его и быстро побежал к подъезду. Вскоре он вернулся со съестным и выпивкой. Все сели в машину и поехали в лес.
Дымчато-голубой русак рванул через ледяной пригорок. Мазоня улюлюкал вслед косому, который хитрыми увертками путал следы. А солнце золотыми блестками ложилось на блестящий подтаявший снег.
В то время как Федор и Душман разводили костер возле машины, Мазоня с Зыбулей пошли вдоль знакомой реки, весеннее дыхание которой уже чувствовалось в воздухе…
— Как там Альберт? — прищурившись от солнца, спросил Мазоня.
Зыбуля подождал с ответом, слушая голоса наступающей весны — среди птиц, пожалуй, выделялись своим беспрестанным чириканьем воробьи да галки, шумные и галготные. Но уже в голубизне неба нет-нет, да и вывернется жаворонок, первый предвестник тепла.
— У него все нормально, — вдруг грудным голосом сказал Зыбуля. — Женитьба на него не повлияла дурно. Женился — изменился, это не про него… С тестем налаживается контакт. Он у него крупный бизнесмен. — И, чтобы набить цену, добавил: — Таких в Москве немного, по пальцам посчитать можно. Будущее у Альберта за пазухой. Альберт свое возьмет. Думаю, пришло его время.
— И жена на сносях?
— Да, но он же у нас секач: баба им командовать не будет.
Мазоня засмеялся: треп Зыбули его приятно раздражал.
— Слушай, Зыбуля, ты когда родился?
— А что? Весной. В конце марта.
— Я так и понял. Баламуты рождаются весной. Так пишут: «самые легкомысленные, авантюрного склада».
— А я и не прячусь — авантюрист. До мозга костей. В детстве пацаны за это били.
Они влезли на бугор. Под ногами хрустели остатки податливого серого снега. Мазоня глубоко вдохнул свежего воздуха, напоенного запахом клейко-смолистых березовых почек.
И тут снова вынырнул заяц-русак. Вынырнул и замер от неожиданности — разве он знал, что так получится…
— Беги, подлец! — заорал весело Мазоня. — Беги, пока можется.
И русак рванул в сторону, резво откидывая задние ноги.
— Вот так и живем, — засмеялся Мазоня.
— Альберт велел весточку дать, как вернешься. Примчится на вороных.
Мазоня ухмыльнулся и косо посмотрел на Зыбулю.
— Пока подожди. Надо будет, вызовем.
Они стояли молча. На макушке невысокой ели сидела большая ворона и, тараща глаз, как-то любопытно на них поглядывала…
— Ну ладно, пойдем к костру, — сказал Мазоня. — А то они заждались.
82
Выход Мазони на волю многие группировки в городе расценили как его силу.
Авторитет Мазони стал непререкаем.
В старинном купеческом доме — ресторан «Русь». Резные массивные двери, мясистый швейцар в коричневом костюме с серебряными галунами. Для посетителей, как всегда, мест нет — дверь тяжело и неотвратимо закрывалась перед самым носом.
Каждую среду или четверг, в дни сходняков, ресторан был похож на улей.
На небольшую булыжную площадь съезжались машины. Когда-то незатейливые «москвичи», теперь все больше иномарки, сверкающие дорогой отделкой.
В дни сходняков здесь вершилась власть над подчиненными. Никто, никогда не нарушал того, что решалось здесь. Законы были железные.
Ресторан взяли в окружение цепкой охраной. Крепкие молодцы в теплых спортивных куртках кружились вокруг, как вороны, ищущие добычи. В фойе, на лестнице, ведущей на второй этаж, — всюду свои люди. Зоркие и крутые — они не промахнутся. «Лидеры» давно в сборе, подбивали информацию за неделю. Кроме того, все с нетерпением ждали Мазоню.
Но сначала появился Зыбуля. Прошел по-хозяйски по ресторану, понюхал, как ищейка, между делом игриво ущипнул миловидную метрдотель у входа в зал…
— Знай наших, — простодушно засмеялся он.
Зыбуля спустился в фойе, когда почтенный швейцар, низко кланяясь, пропускал в массивную дверь Мазоню и Федора Скирду. Они медленно, с достоинством поднялись вверх по ковровой дорожке. Зыбуля оставался внизу.
Миловидная метрдотель поклонилась:
— Пожалуйста… Мы очень рады!