Вера Георгиевна дрожащими руками взяла записку, не зная, что с ней делать… Звонить Роберту… Нет, не Роберту, Альберту. Она все же нашла телефон фирмы. Альберт взял трубку.
— Не может быть. Я сейчас приеду.
Альберт прочитал записку, кусая до боли губы.
— Куда он ушел?
Вера Георгиевна плакала.
— Ну, Альбертик, откуда я знаю.
Альберт позвонил школьному приятелю Павла. Тот тоже ничего не знал: с Павлом не виделся с неделю. Но слышал, будто он собирался к какому-то модельеру…
— А ты случаем не знаешь, где он живет?
— Я — нет, а вот его приятель с юрфака, кажется, знает…
Приятеля с юрфака Альберт знал. Это был их однокурсник. Схватив машину, он поехал к нему домой. Приятель спал.
— А, модельер… наверно, у него на даче.
Альберт рванул на дачу. Оставив машину, он шел по берегу Москвы-реки. Встретился мальчишка, и он его спросил:
— Знаешь дачу модельера… ну, знаменитого?
— Они все здесь знаменитые, — оскалился пацан. — Вот эта, напротив. Он балахоны шьет — фигня какая-то, по телеку еще показывали.
Альберт засмеялся, с мальчишкой он был согласен.
На даче ревела музыка. Ага, забавляются… Альберт нажал на дверь — отошла. Внизу ни души. Поднялся по лестнице на второй этаж. Стеклянная дверь была распахнута. На низкой тахте, в подвыпившей компании сидел раскрасневшийся Пашка.
Со злой усмешкой Альберт шагнул в зал. Павел, увидев его, растерялся. Альберт шел на него.
— Гуляешь? — заорал Альберт.
— Молодой человек невежлив, — словно юла, выпорхнул откуда-то танцующий телом моложавый мужчина.
«Ага, это и есть модельер, которого показывают по телевизору».
Сильным ударом под дых Альберт сбил модельера. Тот так и сел на пол. Удар ноги пригвоздил его к полу. По лицу размазалась кровь.
Это было так неожиданно, что все застыли в немой сцене. И только Павел подскочил к Альберту. Но тут же получил удар в скулу.
— Я вас, суки, приведу в порядок. Я покажу вам, как блатяги дерутся.
Но драться с ним никто не собирался. Интеллигентные худосочные мальчики с вытаращенными зрачками боязливо жались к стенке. Альберт рванул за руку Павла и потащил его вниз по лестнице. Тот заорал:
— Я сам себе хозяин!
И от оплеухи свалился на приступку. Ему стало дурно.
— Ты что, стерва, написал в записке? Кому написал? От кого ты собрался уйти насовсем, от кого?
Павел лез драться, но ловкий Альберт сбивал его с ног, и тут на Павла нашло просветление: записка старая, просто забыл изорвать…
— Вот как? Забыл изорвать. — И Альберт выругался отборным матом. — Вот что, фраер… Если еще раз увижу здесь. Убью. И тебя, и… этого «голубятника»…
Ночью у модельера загорелась дача. Он выбежал в одном белье, рыдая, бросался к людям. В огне сгорела коллекция костюмов.
90
Мишка Кошель чувствовал душевную раздвоенность. Трудно сказать, почему… К судебным разбирательствам он был равнодушен. Напрасно там давили на его совесть. Совести своей он не чувствовал, ему даже было смешно думать о ней. Совесть на суде… Наивно, как встреча голодного с сытым…
Он терпеливо слушал все, что говорили… Говорили будто не о нем.
Так, на суде он узнал о «структуре организованной преступности». В любой группировке, оказывается, есть лидер, посредник и есть исполнитель. Мишка Кошель, конечно, попал в исполнители…
Если лидер убит или смещен, то его место займет другой. Свято место пусто не бывает. Так как «иерархия — это не личностное явление, а способ существования банды».
Еще Мишка Кошель узнал, что, «осуществляя преступный бизнес, мафия всегда использует насилие». Особенно, когда кланы делят сферы влияния…
На суде много говорили об организованной преступности.
О том, что это не изобретение какой-то отдельно взятой страны. Потому преступность по своей сути интернациональна.
О том, что преступный бизнес не бывает однонаправленным. Мафиози занимались наркотиками, проституцией, азартными играми и разбоем… Но цель одна — деньги.
Деньги мафия отмывала обычным путем. Вкладывая их в легальный бизнес: рестораны, кооперативы, туризм.
Организованная преступность — это бизнес! Только черный бизнес, где есть смерть и кровь…
Мишке Кошелю, представителю этой преступности, прочили «вышку». Но подсудимый в убийстве не признавался, да и доказательства были «прозрачными». Мишке Кошелю дали пятнадцать лет строгого режима…
Из зала суда его увезли в тюрьму. На пересылке зеки сидели месяцами. А дальше их отправляли по этапу…
В смешанные камеры людей набивали, как селедку в бочки. Мишка Кошель лежал в самом углу. Никто его не трогал. Все знали, кто такой Мишка Кошель…
Сам Мишка тоже хорошо знал камеру: в основном здесь ждали своей участи профессионалы-мошенники, воры, карточные шулеры — все приговоренные к строгому режиму.
Немало было и карманников. Мишка Кошель отлично разбирался в их профессии. Сам когда-то начинал с нее. У карманных воров семь основных специализаций. «Ширмачи» крали под прикрытием. «Щипачи» — тонкая работа, крали одними пальцами. «Технари» — те резали сумки бритвой. «Рыболовы» — с помощью крючков, «хирурги» — пинцетами. А вот «трясуны» — чаще всего глухонемые, занимались тем, что выбивали прямо из рук. Самая низкая категория — «верхушечники». Те занимались хозяйственными сумками.
Современные карманники омолаживались. Наблюдая за ними здесь, Мишка Кошель думал о том, что пацаны, которым сегодня не больше семнадцати, знают то, что навряд ли знали его сверстники… Один жаргон чего стоит! Тысячи блатных слов, одно похлеще другого.
Конечно, Мишке Кошелю не было уж так уютно. Лидеру среди середняков надо еще ужиться. Вот и приходили в голову мысли: а как же дальше, как среди «урок» жить ему, Мишке?
Мишка Кошель давно завязал с воровством и, будучи лидером у Мазони, мог рассчитывать, наверное, на что-то большее.
Мишка еще не знал, что Мазоня на воле, и потому понимал, что рассчитывать он мог только на свои силы. Сидеть пятнадцать лет в какой-нибудь сибирской колонии на рубке леса Мишка Кошель, собственно, не собирался: если не помогут кореша, оставшиеся на воле, он должен помочь себе сам.
Он еще не знал, что предпримет, но сидеть сложа руки он не будет. И это, как ни странно, усиливало душевную раздвоенность…
Уже на второй день в камере произошла драка. Между карманными ворами и карточными шулерами. Одного, наиболее вертлявого, порезали, хотя надсмотрщики строго следили, чтобы не было ножей. Разняли просто. Резиновые дубинки ходили по головам направо и налево, превращая камеру в веселое побоище. Мишка Кошель, конечно, в потасовке не участвовал — он лишь наблюдал со стороны. Но драка напомнила ему о многом. О выживании в этом беспределе.
Мишка Кошель думал о побеге. Только побег мог спасти его положение…
Впрочем, против «зоны» был не только Мишка. В конфликте между новыми и старыми поколениями «законников» — «воров в законе» — уже побеждали новые взгляды: урки не очень-то хотели сидеть в тюрьмах. Сидеть в тюрьме теперь считалось дурным тоном. Новые воры были похожи на преуспевающих бизнесменов, и светская жизнь тянула их куда больше, чем зона.
Мишка Кошель был первым из тех, кто ловко сменил телогрейку зека на цивильный костюм, став у Хозяина, а затем у Мазони правой рукой.
В зоне таким делать было нечего…
Колонну арестантов ночью потащили на железнодорожную станцию. Солдаты внутренних войск с собаками мерно вышагивали по бокам пестрой, одетой еще по-домашнему, колонны зэков.
Мишка Кошель шел с краю; огромная овчарка почему-то особенно к нему была пристрастна; стоило ему спотыкнуться, как собака зло откликалась коротким лаем или рычанием; Мишка уж старался идти ровно, чтобы не злить собаку, которая готова была броситься на него в любую минуту.
За станцией на задних путях стояли вагоны с решетками на окнах. Включили прожектор и, окружив собаками, выкликая по одному, стали заводить…
В вагоне было жарко, и Мишка, расположившись на нижней полке, разделся до кальсон.
— Натопили, как в бане, — добродушно заметил сосед и, завалившись на лавку, вытянул ноги.
Мишка Кошель поднял глаза. Парню лет двадцать восемь, татуировка, серый, кошачий взгляд.
— Не хватает только веничка. — И Мишка повернулся на бок.
— Я Багор. Слыхал?
— Нет, — равнодушно ответил Мишка Кошель.
— А ты Кошель. Я знаю. Будем держаться вместе.
Под утро двинулись вагоны, и они поехали…
Ехали долго. День сменялся ночью, ночь — днем. Говорили, что уже проехали Омск, а может быть, и дальше. Мишка Кошель всю дорогу молчал, разве иногда перекидываясь словцом с Багром. Багор же, наоборот, был говорлив и жаловался на свою судьбу.
— Когда шел «на дело», отцы наши говорили мне: клади «бабки» на «общак»; завалишься — выкупим. Ну что же, исправно платил страховку. А вот осудили, кинули в тюрьму, кто вступился? Эту дань платят почти все наши профессионалы — откажешься, через своих людей сдадут в милицию… с именами и фактами. Мечта моя… Навести справедливость, а тех, кто против, к ногтю…
Мишка Кошель в душе смеялся над Багром — вон какой вымахал, а наивен, как фраер…
На какой-то станции на рассвете высадили человек десять, в том числе Мишку Кошеля и Багра, повели к колонке за водой. В вагонах воды не было. И тут Мишка сообразил — пришло то времечко… Он подтолкнул Багра плечом, и тот все понял; вдруг ни с того ни с сего Багор навалился на соседа и стал дубасить его кулаками. Произошла заминка. Строй спутался, охранники бросились к дерущимся. Мишка Кошель рванул в сторону… Но не тут-то было, старая знакомая, злая овчарка, легко его настигла. Сильные лапы толкнули в спину. Он упал, барахтался, но даже он, Мишка, не мог ничего с ней поделать…
Багор стоял в строю, оправдывался:
— А чего он ноги топчет?
Сержант хмурился.
— Ты мне лапшу на уши не вешай. Так и скажи, помогал бежать. Идем, там разберемся.
Разобрались на следующий день. Когда доехали. Высадив из вагонов, под конвоем с собаками привели всех в зону. Багра и Мишку Кошеля бросили в карцер.