Мама не хватала звезд с неба, но умела держаться за добытое, как бульдог, и из того, что имела, выжимала все до капли. Пожалуй, отчасти эти качества унаследовала и Полина. Она не терпела потраченного впустую времени, поэтому каждую минуту своей жизни старалась заполнить чем-то полезным. Слушала эти лекции, которые имели мало смысла сейчас, но однажды — обязательно! — всплывут в голове и «выстрелят», учила английский и китайский языки. Даже из социальных сетей она пыталась выжать хоть какую-то пользу — раскручивала личную страничку, поставив себе твердое условие не вложить в это дело ни рубля.
До подъезда оставалось несколько десятков метров, и остаток лекции Полина дослушивала в ускоренном режиме. Она знала, что мама дома, ее смена закончилась два часа назад. Если бы не мама, Полина бы не стала ускорять запись, просто зашла бы в квартиру в наушниках. Но маму Полина любила и не позволяла себе ее игнорировать. В конце концов, именно мама ее кормила и обеспечивала всем необходимым, именно благодаря ее усилиям Полина могла выделять время для того, чтобы выковывать из себя будущую хозяйку жизни.
Однажды все изменится. Однажды мама сможет бросить свою ненавистную работу и пожить в удовольствие. Надо вот только закончить универ, и…
Сквозь быстрое лопотание в наушниках послышались удары, едва Полина зашла в подъезд. Она тут же нажала на паузу, однако, как происходило в одном случае из пяти, кнопка не сработала, и наушники продолжали издавать неразборчивые звуки.
— Наташа, открой, пожалуйста! — кричал женский голос.
Полина нахмурилась и, поднявшись по ступенькам, увидела незнакомую женщину, молотящую в дверь ее квартиры. Женщина, судя по всему, была в отчаянии. Сквозь наушники до Полины донеслись глухие всхлипы.
— Извините, — сказала Полина, — вы кто?
Женщина резко развернулась и уставилась на Полину покрасневшими глазами. Замерла, приоткрыв рот, а потом в глазах будто что-то сверкнуло.
— Ты — Полина, да?
— А что вы хотели? — Тот факт, что незнакомка знает ее имя, никак не расположил к ней Полину. Скорее даже наоборот — она невольно отступила на одну ступеньку.
— Я работаю с твоей мамой, — поспешно заговорила женщина, — на студии. Извини, что сразу не представилась. Меня зовут Софья, я гример. Мама, может, обо мне рассказывала. Про тебя-то она очень много говорила, она так тобой гордится. А я… я…
Слово «гример» что-то всколыхнуло в памяти Полины.
— Вы, наверное, Сонечка? — выпалила она. И тут же спохватилась: — Ой, простите…
Но женщина нервно рассмеялась и кивнула:
— Да-да. Это я. Ты можешь открыть дверь?
Полина вытянула из кармана ключи и шагнула вперед.
— А что случилось? На работе у мамы что-нибудь?
«Что вообще такого может случиться на работе, что потребует экстренного присутствия уборщицы? — пронеслось в голове. — Краску разлили?.. Мешок с попкорном рассыпали?..»
— Да. На работе, — мгновенно побледнев и почему-то шепотом произнесла «Сонечка».
Так ее называла мама, рассказывая о милой, трудолюбивой и приветливой «девочке». В каком-то смысле Сонечка повторяла судьбу самой мамы — приехала в Москву издалека и пыталась пробить себе дорогу самостоятельно, без поддержки родственников и богатых любовников. На этой почве они с мамой, вероятно, и сдружились. Хотя по возрасту Софья была ближе к Полине, чем к маме, максимум лет на десять старше. В общем, для мамы — «девочка», конечно.
— Она ведь должна уже быть дома, — тем же упавшим голосом пробормотала Софья.
— Зашла куда-нибудь, — пожала плечами Полина и вставила ключ в скважину. — Обычное дело, может, в супермаркете в очереди застряла или решила пешком пройтись…
Ключ не поворачивался. Это могло означать лишь одно: дверь закрыта на верхний замок. Верхний замок использовали в основном как задвижку, закрываясь изнутри. Он и работал как задвижка: просто перемещаешь металлический штырек, и все.
— Странно… — тихо сказала Полина и вставила в верхний замок другой ключ. — Может, мама в ду́ше…
Ну конечно же — в ду́ше. Как можно, вернувшись с такого пекла, не смыть с себя весь этот кошмар?
Ключ повернулся, дверь открылась. Софья тяжело дышала за спиной Полины, как насильник в темном переулке. Полина поежилась от такой ассоциации и открыла дверь.
— Мам? — крикнула она, войдя внутрь. — Ты дома?
Туфли мамы уж точно были дома. Стояли под зеркалом в прихожей. И сумка висела на вешалке, где всегда. Свои туфли Полина поставила рядом с мамиными.
Дверь в ванную была приоткрыта, а из щели выглядывала темнота. Точно не в душе…
— Ма-а-ам? — Полина прошла в комнату (может, мама прилегла, плохо себя чувствует?). — Тут к тебе с работы…
Но в комнате было пусто. А из кухни донесся вскрик. Полина бросилась туда и замерла на пороге.
— Мам? — прошептала она.
Мама лежала на полу. Рядом с ней на коленях стояла Софья и дрожащей рукой пыталась нащупать пульс.
Руки, ноги… все тело как будто налилось свинцом. Полина не могла заставить себя пошевелиться.
Ладонь Софьи исчезла из «кадра». Послышалось какое-то шуршание. А потом:
— Алло! Алло! Второй Печатниковский проезд, семнадцать, квартира тридцать два. Здесь женщина умерла. Приезжайте скорее…
13
В одно мгновение мир попросту рухнул.
Полина сидела в комнате на диване и смотрела перед собой невидящим взглядом.
Сколько прошло времени с тех пор? Всего ничего, или — целая вечность.
Вечность, которая вместила в себя и истерику, и пришедшую после нее апатию.
Не успела Софья закончить разговор со скорой, как в оставшуюся открытой дверь вошли двое полицейских, а потом как-то незаметно кухня превратилась в сцену детективного сериала.
Вспышки фотоаппаратов, куча полицейских и криминалистов, слова, слова, слова…
— Гражданка Круглова, нужно ответить на несколько вопросов.
Полина вздрогнула, подняла голову и уставилась на одного из тех безликих и бессмысленных полицейских, что наводнили квартиру. Он стоял перед ней, заслоняя собой выключенный телевизор. Старенький телевизор, еще с выпуклым кинескопом, от которого, казалось, через десять минут просмотра начинают вытекать глаза.
— Что? — спросила Полина.
— Где вы были до того, как…
— Да вы рехнулись, что ли?! — послышался еще один голос.
В комнату вошла Софья. Полицейский неодобрительно оглянулся на нее.
— Девушка. Не мешайте работать.
— Эта девочка только что лишилась матери! — Софья бросилась к Полине.
— Я понимаю.
— Нет! Вы — не понимаете! Хотите кого-то допрашивать — допрашивайте меня, а она просто вернулась домой, как обычно. Она ничего не знает! Оставьте ее в покое.
— А вы, получается, что-то знаете? Почему вы оказались здесь?
— Потому что Ильичев отравился и умер сегодня на съемках, вот почему я здесь! — сорвалась на крик Софья. — Потому что Наташа не знала про яд, ее смена заканчивалась. Она просто дождалась, пока Ильичев отфутболит блюдо, и забрала эти чертовы пирожные! А я не смогла до нее дозвониться, и…
— Вот как, — усмехнулся полицейский. — «Просто забрала». То есть, по-вашему, это в порядке вещей — «просто» тащить домой все, что плохо лежит?
— Не смейте! — взвилась Софья. — При дочери — как вы можете такое говорить? Вот, так и знала, что вы… Хорошо, что я осталась. Не слушай его, Полиночка. — Она обняла Полину за плечи. — Твоя мама — святая женщина. — И снова, на глазах обретя силы, набросилась на полицейского: — Этому надутому козлу Ильичеву, у которого и так денег — куры не клюют, теперь, небось, памятник поставят! Медалью наградят посмертно! А Наташа, значит, — «все, что плохо лежит»? Да вы знаете, сколько она получала? Знаете, как ей за эти гроши впахивать приходилось? А говорить теперь все будут только про эти несчастные пирожные…
— Пирожные, — услышала вдруг Полина свой голос.
Софья и полицейский повернулись к ней.
— Что, простите? — спросил полицейский.
— Опять. Эти. Пирожные, — прошептала Полина. — Надкусанные тортики… Остатки десертов… Я никогда их не ела. Никогда! И ее сто раз просила не брать их! Не унижаться! А она… Зачем она это сделала, дура?! — Полина не сразу поняла, что уже не шепчет, а кричит.
— Почему вы подумали, что гражданин Ильичев был отравлен?
— Я так не думала.
— А как же вы думали?
— Я подумала, что он отравился.
— А это не одно и то же?
— Нет, если русский язык для вас — родной.
— Не дерзите, пожалуйста. Так почему вы подумали, что гражданин Ильичев был отравлен?
— Господин Долинин…
— Меня зовут Максим Андреевич.
— Хорошо, Максим Андреевич. Вы меня вообще слышите? Я не думала, что Ильичев «был отравлен». То есть я не думала, что его кто-то отравил. Просто человек попробовал пирожное, а через минуту упал. И та девушка из зрительного зала, которая к нему подбежала, сказала, что он не дышит. Если бы она так не сказала, я бы подумала, что просто поперхнулся.
— То есть вы увидели, как Ильичев попробовал пирожное, потом увидели, что он упал, услышали констатацию смерти от непрофессионала и сделали однозначный вывод: Ильичев отравлен. Так?
— Я предположила, что он отравился. Понимаете? Не отравлен, а отравился, это разные вещи! Когда у вас в семье кого-то рвет или, простите, понос начинается, вы ведь первым делом вспоминаете, что этот человек ел, правда?
— Отвечайте, пожалуйста, на вопросы. Итак, вы предположили, что Ильичев отравился. И что предприняли?
— Я пошла в кухню…
— Для чего?
— Не знаю. Хотела убедиться…
— В чем? Вы ведь работаете гримером, верно?
— Верно.
— И как вы связаны с кухней?
— Никак.
— Никак… Но тем не менее, пока все остальные суетились вокруг Ильичева, вы зачем-то отправились на кухню.
— Я не врач. И от моей суеты не было бы никакой пользы. Но я предположила, что с пирожными что-то не так. Уже потом подумала, что, мо