выбить средства (вооружения — это, по-видимому, единственное, на что у землян всегда находятся средства), а на самом деле хотел, конечно же, не убивать, а летать.
Но чего же хотел Маршал? Я не знал его так, как уже знал К., и душа его была для меня потемками. Думаю, она и навсегда бы осталась для меня непроницаема, если б не рыжий Ц., который, не вытерпев, слабо забормотал себе под нос:
— Ах, все это не важно, не важно… Ракетоплан, который мы строим, позволит человеку вырваться в стратосферу… Я убежден: уже через несколько лет в небе с молниеносной скоростью будут летать ракетные корабли, покрывая огромные расстояния за считанные часы… Но это лишь промежуточный итог… Мы полетим на Марс…
К. опять пнул его ногой, но было уже поздно: Маршал обратил на Ц. свой начальственный взор.
— На Марс… — сказал он. — На Марс… так-таки через несколько лет?! А?I
В ясных глазах его светилось детское, восторженное, обалделое любопытство, которое, впрочем, он тотчас — быстрым движением ресниц — поспешил погасить.
— Да, это все очень… гм… Ну, это дело будущего… Товарищи, я бы хотел… (а сам продолжал украдкою ласкать Ц. заинтересованным взглядом) …хотел бы заслушать данные о пороховых…
Почему-то люди всегда хотят выглядеть друг перед другом более кровожадными и скучными, чем на самом деле.
Палящая жара, от которой герань совсем иссохла; следователь, раскачиваясь на стуле, расстегнув ворот рубашки, обмахивает себя сложенным вдвое тетрадным листком.
— Сергей Палыч, давайте-ка мы с вами поступим так: напишите, кто вас вербовал. Просто на клочке бумаги напишите… Протокол составлять не будем, все останется между нами… Директор института Клейменов вербовал вас? И вас, и вашего приятеля Глушко, и Лангемака? Ведь так?
— Никто меня никуда не вербовал.
Почему-то К. довольно давно уже не били. И у стены он больше не стоял, а сидел на стуле. И конвейер совсем сломался: на ночь кабинет запирали. К. уводили в другое помещение — камеру. Я не мог понять причины этих перемен. Неужели они догадались, что пружинки, на которые требуется нажать, чтобы сломить сопротивление К., помещаются не в теле его, но в душе? И что это были за пружинки — девочка в синем платьице, женщина с золотой косой?
— Вина Клейменова доказана: выполнял указания врага народа Тухачевского… А вы выполняли указания врага народа Клейменова, следовательно…
— Ничего подобного, — огрызнулся К. Он теперь не казался мне таким потерянным, почти лишившимся рассудка, как в первые дни своего заточения: то ли я уже привык видеть его таким, то ли он уже привык к своему нынешнему положению — человек (да и марсианин, в общем-то, тоже) может привыкнуть к чему угодно.
— Постойте, постойте! — с видом искреннего удивления произнес следователь. — Вы работали в НИИ-3?
— Разумеется, работал.
— А институтом руководил Клейменов. Троцкист. Немецкий шпион. Вредитель. Это он сам признал. Так вы выполняли его указания?
— А вы бы на моем месте не выполняли? Как можно не выполнять указаний своего начальника?
— Вопросы задаю здесь я. (Беззлобно, спокойно, как будто откликаясь на спокойствие самого К.) А вы — отвечаете. Понятно?
— Понятно.
— Тогда давайте еще раз: вы выполняли указания Клейменова?
— Выполнял.
— Слава богу! Вы понимаете, что, выполняя вредительские указания, вы тем самым совершали вредительство?
— Весь институт выполнял указания Клейменова… Вы тоже выполняете приказы своего…
— Мое начальство, будьте добреньки, оставьте в покое. И я вас не спрашиваю обо всем институте. С институтом мы еще разберемся.
Вот этому К. безоговорочно верил: разберутся; и от этой уверенности ему было так же худо, как тогда, когда следователи произносили имя его маленькой дочери… почти так же — а может, даже хуже? Этого я не могу определенно утверждать…
— Разберемся, дайте только время… гадюшник ваш выжжем каленым железом, карающим мечом…
Почему-то К. видел при этих словах не клубок свивающихся змей, не раскаленные щипцы, а — столы, кульманы, фанерные перегородки, девушек в белых халатах… «Сергей Палыч, бутербродик хотите?» — «Спасибо, Ира». — «Девочки, девочки, Сережа-то у нас нынче в галстуке новом — видели?» — «Тихо ты, Лариска, он тебе за „Сережу“…» — «Ах, девчонки… Говорят, у него с женой — не очень…» — «Мало ли что говорят».
— Вы мне не толкуйте про институт. Вы за себя отвечайте.
— Я уже ответил. Да, я выполнял приказы Ивана Терентьевича — между прочим, партийца со стажем, красного командира…
— Да уж, шашкой для виду махать — это ваш Клейменов мог. Сколько его на бюро песочили — все без толку… Грубый, некомпетентный… Сразу-то, к сожалению, не поняли, что не в грубости дело. И что касается компетентности — очень даже он был компетентен, во вредительстве-то…
— Я не зна…
— Послушайте, я не понимаю, как могло получиться, что вы стали на него работать!
— Я на него не…
— Вы же с ним всю дорогу собачились, с первого взгляда друг дружку невзлюбили! Или это все игра была, притворство? Кляузы на него Тухачевскому писали, просили убрать его с поста директора — для отвода глаз? Нет, не могу поверить… Сергей Палыч, ведь вы с ним ненавидели друг друга!
К. упрямо мотнул головой.
— Ненавидели — это очень громко сказано. Против него лично я ничего не… Наши расхождения касались производственных вопросов…
— Знаю, знаю: он поручал вам заниматься пороховыми ракетами, а вы были против.
— Это упрощение, — очень оживленно возразил К., — но, впрочем… У пороховых ракет есть серьезные недостатки, в первую очередь связанные с ограничением дальности полетов… В отличие от них, ракеты на жидком топливе… Позвольте, я объясню…
Если К. оживился, то следователь, напротив, сник: начал зевать, взглядывать на потолок, сопровождая глазами летающую по комнате муху, перекладывать свои бумажки с одного края стола на другой… Неужели — ах, я боюсь даже высказывать эту мысль! — он, подобно марсианам, страдал техническим кретинизмом?! Но нет, должно быть, то, о чем говорил К., просто-напросто было ему давно известно и потому — скучно.
— Значит, только в этом вы были с ним не согласны? — спросил он, прерывая К. — Вот это вот самое… жидкое или твердое? А может — завидовали вы ему, что он — директор? Или наоборот? Он вам завидовал, а? Он ведь тоже на вас вышестоящему начальству почем зря жаловался…
К. тяжело вздохнул.
— Ну… Его методы руководства, подход к кадровым вопросам… Его научная — а точнее, антинаучная позиция…
— Вот-вот. Ставил он вам палки в колеса, на каждом шагу ставил. Понижал в должности… Хоть и служили вы одному империалистическому хозяину — а даже и тут… Изменники — что пауки в банке, промеж собой всегда перегрызутся… Да вот и теперь… Он ведь дал против вас показания… С радостью дал, с готовностью… И он, и Лангемак… Оба — написали. Написали, между прочим, что вы в банде главный… Да только мы-то знаем, что все было наоборот: они вас втянули! Клейменов всем заправлял; подтвердите, что он завербовал вас, — и получите сутки отдыха, обещаю.
К. поднял таза — заплывшие, провалившиеся в черно-синие ямы, так мало имевшие сходства с обычными человеческими глазами, красивыми и ясными, — на следователя.
— Это Клейменов донес на меня?
— Никто на вас не доносил, — брезгливо поморщился следователь. — Словечко-то мерзкое выбрали какое — «донес»! Вы еще скажите, как ваши уголовные дружки говорят — «настучал»! Советские люди не доносят, а проявляют бдительность и информируют… Да и как бы он мог на вас «донести»? Друг мой, ежели б он на вас стуканул — первым взяли бы вас, а не его… И однако ж лукавить с вами не стану: нахождением вашим здесь, дорогой мой Сергей Палыч, вы не в последнюю очередь обязаны его показаниям.
Я весь дрожал; дальнейшую беседу — о да, течение нынешнего допроса было столь рассудительно, столь мирно, что его, по крайней мере в сравнении с предыдущими, вполне можно было назвать беседою, — я почти не воспринимал, бубнящие звуки голосов доносились до меня точно сквозь толстый слой ваты. Хотя мое мнение о людях, бывшее когда-то столь же восторженным, как у всех марсиан, за время, проведенное мною в этом кабинете, несколько переменилось, однако низости, о которой я услыхал только что, я даже вообразить себе не мог. Человек, виновный в мучениях К., не был невольною причиной этого, он действовал сознательно! Оболгать К. — ибо я, уже хорошо изучивший К., настроившийся на его волну, различавший почти безошибочно, когда он кривит душой, а когда говорит правду, знал твердо, что он ни в чем дурном не виновен, что не организовывал и не возглавлял он никакой «банды» (сборища плохих людей), что ни о чем не помышлял он, кроме как оторваться от Земли и летать (ведь не могло же само это намеренье быть в глазах людей преступным!), — написать, что К. занимался плохими делами и втягивал в это других! О, я должен был видеть и во что бы то ни стало покарать этого негодяя…[9]
…Покарать, причинить боль, уничтожить, убить! Выходит, я ничем не лучше людей, если хочу этого…
Но я уже не хотел быть лучше людей.
Я никогда и не был лучше их. Ах, я об этом вообще не думал. Пусть я сделался кровожадней самого кровожадного землянина — наплевать.
Мне всего лишь необходимо было убедиться, что человек, о котором шла речь, действительно совершил страшное, а для этого мне следовало хотя бы немного узнать его, и я в очередной раз уткнулся в отчеты других разведчиков…
— Иван Терентьевич, я бы хотел по структуре института…
— Сергей Палыч, не здесь и не теперь. Тут люди поют-пляшут, а мы с вами будем такие нудные разговоры вести…
По-видимому, то было какое-то празднество: я впервые видел так много яркой одежды и веселых, оживленных лиц. Мужчины и женщины — парами — кружились по залу, и это было очень красиво. Но у К. не было пары. Жена его танцевала с другим: отчего-то она совсем не была весела, а все оглядывалась на К., который ее не замечал. Он-то казался очень воодушевленным, почти счастливым, хотя и не танцы были тому причиной.