Маевен ласково похлопала свою кобылку по шее и позволила мальчику увести ее. «Хорошая лошадь, – думала она, направляясь вслед за Нависом в гостиницу, – но какая-то совершенно бесхарактерная». Если она принадлежала Норет, та, наверно, пользовалась ею, как велосипедом. Что же могло случиться с девушкой?
Передний зал гостиницы представлял собой просторную веранду. Сверху шла крытая галерея. Она покоилась на растрескавшихся от старости столбах, опутанных цветущими вьюнками. Хорошо для лета. Это сооружение напомнило ей балконы дворца Таннорет на стройных колоннах. Впрочем, для зимы холодновато. Даже и в эту эпоху в Кернсбурге было намного теплее, чем в Гардейле. Правда, люди в те времена, похоже, были закаленнее, нежели ее современники, и проводили на открытом воздухе гораздо больше времени, чем это было привычно для Маевен.
Единственный свободный стол стоял в конце этого зала-веранды. Маевен сквозь общий шум кое-как различала голос Хестевана. Менестрель призывал народ прийти и послушать представление. Обзор был полностью закрыт толстым покосившимся столбом и большим прилавком, с которого торговали железными кастрюлями. Это ее немного разочаровало. Маевен никогда еще не доводилось присутствовать на представлении менестреля. Однако она была вполне согласна с Миттом: замечательно вот так сидеть на нормальном стуле и слушать, как Навис делает заказ веселому суетливому мужчине в грязном переднике.
– И пива всем троим, – закончил Навис.
«Помогите!» – мысленно простонала Маевен. Конечно, кофе доставляли из-за границы, и в стране его мало кто знал еще… еще лет сто, начиная от нынешнего дня. Она предпочла бы воду, но, судя по тому, как этот город вонял, можно было с уверенностью сказать, что пить воду здесь очень опасно. Ну и ладно. Пиво не могло быть таким уж плохим напитком, иначе люди не стали бы пить его. Хестеван и Морил запели. Маевен откинулась на спинку стула, пытаясь разобрать песню сквозь крики, ржание, блеяние, разговоры соседей и звяканье кастрюль в лавке. Эту мелодию она не знала.
Еду принесли очень быстро. На огромных деревянных тарелках еще шипели горячие, прямо со сковородки, ветчина, почки, яичница и грибы. Хлеб тоже оказался горячим, а с хлебом подали еще и масло и мед. Вместе со всем этим изобилием прибыли три оловянные кружки с какой-то желтой бурдой, пахнувшей кислятиной. Маевен попробовала напиток. Ф-фу! Но она была очень голодна, а всю эту пищу необходимо чем-то запивать. И она продолжала отхлебывать пиво, делая над собой усилие ради каждого глотка.
Митт больше не мог скрывать беспокойство.
– Они впустили людей из Ханнарта, хотя было еще слишком рано, – обратился он к Навису. – Мне это очень не нравится. Что мы будем делать?
– Когда сдадут карты, тогда и будем играть, – ответил Навис. – По крайней мере, мы прибыли на место.
– И что это за День разъезда? – Несмотря на все свои треволнения, Митт жадно поглощал пищу, даже не замечая толком, что ест.
– Насколько я понимаю, это день, когда заканчиваются занятия и большинство учащихся разъезжаются по домам на лето, – предположил Навис. – Нет, мне никто об этом не говорил. Я спросил у тети Норет.
– Значит, вы можете забрать дочь оттуда.
– Ханнарт тоже может это сделать, – возразил Навис.
Он, как обычно, старался не выражать своих чувств, но Митт видел, что Навис так же напряжен и мрачен, как и он сам.
Издали донесся всплеск аплодисментов. Хестеван затянул новую песню. Маевен она показалась просто изумительной, но пение было негромким и очень спокойным, так что вскоре девочка перестала различать голос певца в общем шуме.
– Предположим, – продолжал рассуждать Митт, – что к тому времени, когда нас впустят, Ханнарт уже уберется.
– В этот день проходит выпускная церемония, – добавил Навис. – И конечно же, даже Ханнарт не решится забрать никого из школяров до ее окончания. Да и мы, понятно, тоже.
– Но мы можем сделать это в первый же подходящий момент, – решительно заявил Митт.
– Это, пожалуй, возможно, – согласился Навис.
После этих слов они ели молча, но и сама тишина казалась настороженной. Хестеван, похоже, рассказывал какую-то историю. Издалека доносились взрывы смеха и аплодисменты, но разобрать слова старика они не могли. Маевен подалась вперед и напряглась, пытаясь что-нибудь расслышать, и как раз в этот момент Навис собрался с мыслями и чрезвычайно вежливо обратился к ней:
– Боюсь, госпожа, что мы отвлекли вас от собственных размышлений. Как вы, возможно, догадались, мы стали вашими спутниками не только из-за одной лишь убежденности.
– Говорите за себя! – перебил его Митт. – Я-то полностью убежден. – Он повернулся к Маевен, размахивая костлявой рукой, в которой держал ломоть хлеба, намазанный маслом и медом. Слова Нависа отвлекли его от мыслей о Хильди. – Норет, расскажите нам о вашей вере. Убедите его.
«Спасите!» – мысленно воззвала Маевен.
Она уставилась на горы горшков и кастрюль, покачивавшиеся на прилавке, будто надеялась, что те придадут ей вдохновения. Митт нетерпеливо склонился к ней, словно и в самом деле рассчитывал получить глубокое откровение. Очень может быть, что у настоящей Норет действительно была какая-то вера, но Маевен не имела ни малейшей возможности узнать, в чем же она заключалась. Она могла опираться лишь на смутные представления о верованиях прошлого и настоящего и на путаные обрывки знаний по истории. За двести лет, прошедшие до ее рождения, Дейлмарк сильно, почти до неузнаваемости, изменился, причем далеко не все перемены оказались к лучшему.
– Может быть, она просто слепо повинуется воле Единого, – в своей обычной саркастической манере заметил Навис.
Эта ирония вынудила Маевен заговорить. Она вовсе не желала обмануть доверие Митта.
– Я верю, что очень многое следует изменить, – заявила она.
Фраза показалась до омерзения безопасной и уклончивой. Похоже, что-то идет не так. Все проблемы вдруг усилились во сто крат, разрослись до невообразимых размеров. Ее лицо горело, весь рыночный шум куда-то исчез, и лишь издалека чуть слышно доносилось пение Морила. Впрочем, и его голос она с трудом различала за мощными глубокими аккордами квиддеры. Девочка надеялась, что ее самочувствие изменилось из-за действия инструмета, но, увы, скорее всего, дело в пиве. И еще в том, что в Гардейле пахло, как на скотном дворе у самого нерадивого фермера. Маевен сглотнула подкативший к горлу комок.
– В Дейлмарке имеется очень много того, что никак не может проявиться, – продолжила она. – Замечательные люди, и таланты, и богатства. Виной этому разные причины, прежде всего то, что простые люди слишком бедны. – (Тошнота сделалась невыносимой.) – Но главная причина заключается в том, что все привыкли думать о себе как о северянах и южанах. Они должны стать одной страной и… и научиться гордиться этим, и только после этого… только тогда народ сможет показать, на что на самом деле способен. – Ну вот. Никаких сомнений. Маевен резко отодвинулась вместе со стулом. Теперь она точно знала, что с ней было не так. Боль в желудке сделалась невыносимой. Нервы? Или же грибы? Она видела, что нетерпеливое выражение на лице Митта сменилось на озадаченное и разочарованное, но ничего не могла с этим поделать. – Мне очень жаль… Мне нужно… Вы не знаете, где это…
Навис понял с полуслова:
– Это рядом, возле конюшен. Первая дверь. Для женщин – направо.
Маевен выскочила из-за стола. Почти бегом пронеслась по сводчатому коридору. И – да будь благословен этот Навис! – там действительно оказалась дверь. Во дворе было темно, обувь вязла в липкой грязи, но вонь помогла ей безошибочно найти нужное помещение. Фу-у! Ее действительно стошнило. Внутри уборной оказалось довольно опрятно, и стены отмыты добела, и на гвозде висела связка вполне чистых с виду тряпок вместо бумаги, но какая вонь! Почему ей не довелось обонять ничего подобного на зеленых дорогах? Может быть, Венд следил не только за состоянием самой дороги, но заботился и о таких вещах?
Это было совсем не то место, где ей хотелось бы задержаться. Маевен как могла быстро закончила свои дела и, отперев дверь, с огромным облегчением вышла в темный грязный коридор. «Вот, теперь мне намного лучше. Хоть смогу Митту разумно ответить».
Сильная рука схватила ее за горло. Заслонив собой весь остальной мир, взметнулся кулак; вспышка зажатого в нем ножа показалась ослепительной.
– Помогите! – закричала Маевен.
Но вместо крика из сдавленного горла вырвался лишь слабый писк. Девочка неистово отбивалась. Какое ужасное место, чтобы быть убитой! Я ни за что не умру здесь! Она извернулась, насколько позволила державшая ее рука, и пнула каблуком куда-то туда, где чувствовала ноги напавшего. Остальные части ее тела беспорядочно дергались и извивались. Ощущение навалившегося на нее тела было кошмарным. Тошнотворным. Скотским. Ей и в голову не пришло попытаться воспользоваться ножом или коротким мечом, которые она только что передвинула поудобнее, когда надевала бриджи. Девочка брыкалась как сумасшедшая и дергалась, пригибаясь к земле, пытаясь вырваться из захвата. И ей удалось заставить нападавшего потерять равновесие. Рука с ножом ушла в сторону и со стуком ударилась в деревянную стену; иначе незнакомец не смог бы удержаться на ногах. И рука, стискивавшая горло, чуть-чуть ослабила хватку, как раз настолько, чтобы Маевен смогла испустить пронзительный вопль.
– Я здесь! – послышался чей-то голос.
Дверь распахнулась и гулко ударилась в деревянную стену. Сумрак немного расступился. В бледном свете ярко сверкнул нож. Лезвие даже показалось куда больше прежнего. Нет, это был не нож, а меч, который держал в руке кто-то еще. Впрочем, Маевен успела лишь мельком увидеть клинок, прежде чем напавший на нее человек выпустил ее. Вернее, отшвырнул, как будто она вдруг сделалась огненно-горячей, оттолкнул вошедшего и опрометью выскочил в открытую дверь. Маевен упала на покрытый липкой грязью пол, который дрожал под торопливо удаляющимися шагами.