Сэв, следуя отцовскому наказу, наконец побежал. Он знал, что огонь распространится на ферму, поглотит все: и дом, и конюшни, и ежевичные кусты – все знакомое и привычное. Он мчался по дороге вслед за селянами… и лишь к ночи, все еще не достигнув убежища и даже не увидев хвоста колонны, понял, что свернул у развилки не там.
Сэв оказался в небольшой деревушке, стоявшей дальше по течению реки и уже захваченной империей. Его приняли за обычного сироту, посадили в повозку вместе с горсткой других детей и отправили в Аура-Нову. Там он быстро усвоил, что анимагам в империи живется очень несладко, и скрыл свою суть. Научился он и другим премудростям: как оставаться незамеченным – для тех же задир в приюте или солдат на улицах, которым было важно пополнить число рабов. Он научился попрошайничать, брать взаймы, воровать. А еще – закрывать глаза на то, что возмутило бы и заставило драться другого, старого Сэва.
Он научился быть трусом.
В каком-то смысле он до сих пор бежал. Последовал наконец-то наказу родителей – бежать и прятаться, чтобы остаться в живых.
В конце концов его схватили, но причиной тому стал не его дар, а голод. Сэва поймали на краже хлеба из тележки пекаря: он увернулся от загребущих лап и врезался в нагруженную повозку купца. Лошади испугались и перевернули ее – прямо на имперского солдата. Оглядываясь назад, Сэв частенько задавался вопросом: сумел бы он спасти его, заставив лошадей успокоиться? Но дело в том, что магию свою он не использовал, и за это поплатился другой человек.
Тем же вечером Сэва осудили за убийство и бросили в тюрьму. Наутро предложили выбирать: искупить грехи пожизненной службой или сдохнуть от непосильного труда. О жутких трудовых лагерях для преступников Сэв слышал, но чтобы вступить в ряды тех, кто убил его же родителей?.. Решение примкнуть к врагам ради выживания далось ему тяжелее прочих.
Хотя он уже не был так в этом уверен. Возможно, Кейд прав: куда хуже был выбор отказаться от себя.
Сэв мотнул головой. Возвращаться поздно. Остается идти вперед. Довольно с него угрызений совести, насмешек и безумных затей Трикс. Хочет – пусть сдаст его командирам, он к тому времени далеко уйдет. Трикс ждала, что сбежит он ночью, это логично, но Сэв не был настроен поступать логично.
Пламя, плясавшее в груди небольшими всполохами, словно соединилось в единый костер. В голове прояснилось.
Прячась под кронами деревьев, Сэв смотрел, как просыпается лагерь, как кормят, поят и заново нагружают лам. Шатры сложили, завтрак съели, и вскоре отряд двинулся дальше.
Кейд несколько раз оборачивался в сторону чащи, где скрылся Сэв. Он шепотом спрашивал – о нем, конечно же, – у Тиллы и Корема, но те в ответ лишь пожимали плечами.
Сэв мрачно усмехнулся. Солдат из него, может, и отвратительный, анимаг – еще хуже, но прятаться он умеет.
Когда Кейд построил животных в колонну, Сэв выскользнул из укрытия. Ламы всегда шли в конце, тогда как солдаты расчищали дорогу. Обычно груз сопровождали охранники, но сейчас рядом с животными никого не было. Даже арьергард еще не занял позицию. Время, когда отряд снимался с места, всегда приносило жуткий разлад: кто-то отстал, потерялся. Слышались окрики.
Идеально.
Не давая себе опомниться, Сэв подкрался к хвосту колонны, взял за поводья ближайшую ламу и осторожно повел ее в сторону. Животное было нагружено мешками зерна и сумками с личными вещами.
Отряд тем временем змеящейся колонной уходил все глубже в чащу, собирая отставших, а Сэв задержался, притворяясь, будто возится с упряжью, и пропуская вперед остальных. Трава тут была густая, кусты и ежевика росли плотно; ветви расступались и смыкались вновь, пропуская конвой. В такой тесноте, когда за ящиками и бочками ничего не видно, когда стоит неумолчный шум, а люди идут толпой, затеряться – проще простого.
Убедившись, что никто его не видит, Сэв шмыгнул, уводя за собой ламу, обратно в заросли папоротника и деревьев.
Кровь до того сильно шумела в ушах, а сердце грохотало так громко, что он не услышал шагов за спиной.
Глава 16Вероника
Стрела пронзила ее грудь, и мой мир вспыхнул.
Первые несколько дней в Гнезде Азурека прошли как в тумане, однако работать приходилось почти всегда с едой. Еще никогда в жизни Вероника не ела до отвала – получая всякий раз добавку, – а Морра так и вовсе, стоило показаться на кухне, подсовывала сладких пирожков и свежих булочек. Кухарка не выносила вида недокормленного человека, особенно пирейских детишек.
Вероника сама неприятно удивилась, осознав, что за всю жизнь не ела досыта. Она даже пожалела ту девочку, которой когда-то была: голодную, напуганную и одинокую. При мысли, что Вал и сейчас живет впроголодь, Вероника испытала было чувство вины, но не позволила ему окрепнуть. Если бы Вал прислушивалась к Веронике, жила бы сейчас по-новому вместе с сестренкой. А Вероника эту роскошь заслужила и не откажется от нее.
Работа на конюшнях не давала поднять головы: с рассвета и до заката Вероника носилась по поручениям, ухаживала за животными, а в конце дня просто падала на гамак в бараке, который делила с соседями (а было их больше двадцати человек). Пришлось привыкать. И возводить ментальный барьер, чтобы в голову не лезли чужие сны о родных, увлечениях и любовных связях.
Бегать приходилось по всей крепости и поселку, ведь работа требовала не просто очищать стойла: Веронике поручили заботу о каждом животном, а наездники держали лошадей, охотничьих собак, лам – эти давали шерсть и на них перевозили грузы, – и голубей, с которыми рассылали депеши по всей горе. Заботиться приходилось о козах, кроликах, курах и кошках, ловивших мышей и крыс.
Вероника не привыкла каждый день видеть столько людей. Еще больше смущало то, что они при встрече кивали ей и улыбались. Слуги, стражи и прочие обитатели земель и поселка пришли по большей части из Монтасента или Петратека, ближайших поселений. Был еще один чудак с нижнего склона, как Вероника, но нанимать людей, живущих так близко к границе, было опасно. Объединяясь, жители Монтасента и Петратека – которые обычно держались особняком от внешнего мира, – получали работу и деньги, а в Гнезде появлялись помощники, бойцы и ремесленники, которых иначе, без риска выдать себя, не найти.
Так и получилось, что тут царили дружба и тепло – Вероника еще удивлялась, отчего она чувствует себя как дома. Прежде она держалась тише воды и ниже травы, в тени Вал, а здесь глядела во все глаза, поражалась и без умолку обо всем спрашивала. В первую же неделю узнала больше, чем за все прожитые годы, и все – о животных и магии. В самый первый день она замучилась продираться через огород Старой Аны, зато на четвертый Старая Ана сама попросила помочь собрать картошку и починить деревянную шпалеру, увитую ползучими стеблями огурцов и сахарного гороха. Вероника несколько дней терлась у дверей кузницы, прежде чем набралась смелости и расспросила ферросского кузнеца о его ремесле, зато выяснила, до какого цвета раскаляется сталь, когда готова к обработке, в чем разница между ковкой и сковкой, а еще узнала про премудрости отделки.
Самым приятным было то, что Вероника почти весь день проводила на улице, а не кисла в хижине. Всякий раз, стоило мимо пролететь оседланному фениксу – во время занятий или в дозоре, – как сердце Вероники воспаряло к небу… затем резко падая обратно. Она должна была быть тут с Ксепирой. Они должны были парить вместе. Даже при мысли, что однажды она пополнит ряды наездников, Вероника испытывала похожую смесь восторга и сожаления, как будто поисками нового питомца предавала память Ксепиры.
Она частенько замечала среди подмастерьев Тристана – его расправленные плечи и играющие желваки нельзя было не узнать даже издалека. И всякий раз Вероника невольно испытывала обиду. Ведь он из кожи лез, чтобы выставить ее в наихудшем свете, доказать, что ее история – выдумка, только бы ее не приняли. А вдруг он прямо сейчас настраивает остальных наездников против нее, убеждает, что толку от Вероники никакого? А ведь один из них понадобится ей в качестве покровителя, когда придет пора очередной вербовки. И нужен шанс проявить себя, показать достойной.
Беда же в том, что Вероника – не одна такая.
Кроме нее, на конюшнях прислуживало еще пятеро, и все – анимаги. Вероника нисколько не сомневалась, что и они ждут шанса завербоваться. Настроение было напряженное, соперническое.
– Помочь тебе? – спросила она как-то утром у Петира, спустя несколько недель после прибытия в Гнездо. Они седлали новых коней для подмастерьев.
Петир, местный парнишка из Петратека, никак не мог взнуздать Вихря – самого строптивого из коней и любимчика Вероники. Конь высоко задирал морду, как и положено гордому, упрямому созданию, которым он был, не давая вставить себе в рот удила.
Петир на предложение помощи внимания не обратил. Молча поставил вверх дном ближайшую бочку и взгромоздился на нее. Вероника прикусила язык, предчувствуя неладное, – и вот оно случилось. Вихрь сделал вид, что послушно наклонил голову, – и тут же вскинул ее, боднув Петира в грудь. Тот с криком сверзился с бочки. Все обернулись посмотреть.
Вероника кинулась помогать распростертому на усыпанном соломой полу Петиру, успев кинуть на Вихря строгий, укоризненный взгляд через плечо.
Прибежала Джана. Ей хватило одного вопросительного взгляда на лошадь, чтобы понять, в чем дело.
– Предоставь Вихря Нику, Петир. А сам иди помоги Лорану с теми, кто попроще.
Не глядя на протянутую руку Вероники, Петир вскочил на ноги и гневно ретировался.
Вероника, вздохнув, наклонилась подобрать сбрую.
И вот так постоянно.
Вероника на первых же порах проявила талант, и Джана, из древней династии стельских коневодов, быстро нашла ей применение, поручая самые трудные задания. Помогала Вероника с радостью, понимая при этом, как дурно воспринимают ее рвение – и навыки – соперники, на которых из-за нее теперь не обращают внимания. Вероника, как могла, старалась игнорировать шепотки за спиной, не обращала внимания, когда от нее отсаживались в трапезной. Она не сомневалась, что со временем заслужит уважение, если не любовь. Ну, или просто надеялась на это.