Он выругался отдергивая поцарапанную у локтя руку – спасибо острым когтям Ксатары. Стиснув зубы, Эрскен повторил попытку, и когда наконец раздался щелчок, он отступил и потянулся за тряпкой.
– Тогда, если она тебя зацепит, сможешь сразу заняться раной.
Промокнув царапину, Эрскен глянул на ярко-красные ожоги. Он носил кожаную безрукавку и наручи, но те не защищали руки полностью: кожа у локтей и на плечах была покрыта свежими и почти зарубцевавшимися шрамами.
– Ксоланте и Ксатара? – переспросила Вероника. Такие же имена носили два боевых феникса из «Пирейских эпосов», собрания песен и поэм, сочиненных во времена королев. Вал заучила его и любила читать наизусть, когда приходилось просиживать в хижине холодными и дождливыми зимними днями. – Сестры?
Эрскен усмехнулся:
– Нет. Такие имена им дал коммандер, у которого, как посмотреть, пристрастие к поэзии. Видно, ему теперь и новенькую как-то назвать придется, – мимоходом добавил он. Вероника плотно сжала губы при мысли, что без ее согласия любимой питомице дадут новое имя.
Эрскен мотнул головой в сторону рычага у дальней стены вольера, рядом с отверстием для подачи еды.
– Можешь побыть хозяйкой, если желаешь. Рычаг поднимает заднюю решетку.
Глаза у Вероники расширились: неужели так просто?! Достаточно просто потянуть за рычаг, и Ксепира с прочими самками свободны? Чуть дрожащими руками она потянула за тяжелую ручку, и по всему вольеру раздался громкий скрежет. Где-то загрохотала невидимая цепь, и решетка в дальнем конце клетки медленно поползла вверх.
Предвкушая свободу, фениксы сорвались в полет, но скоро цепи напомнили им, что свобода их ограничена. Раз или два еще они проверили, далеко ли им дозволено отлететь – натягивая и подергивая цепи когтями, – но потом приспособились к их длине и кружили спокойно. Цепи крепились к лебедке, которая вращалась вокруг оси, и потому цепи не наматывались одна на другую, когда фениксы выписывали круги и огибали друг друга в воздухе.
Вероника с Эрскеном наблюдали за полетом с балкона. От вида ущелья под бледно-голубым небом захватывало дух. Во все стороны, исчезая вдали, тянулись зазубренные пики; пейзаж утопал в зелени, которая с каждым днем набирающего силу лета становилась гуще и ярче.
Веронике будет не хватать этого места. Здесь она впервые с тех пор, как бросила майору, по-настоящему ощутила себя как дома – не то что в хижинах, съемных комнатах и хибарах, в которых им с Вал приходилось ютиться. Даже когда они жили с бабушкой, у Вероники на опасных улицах Теснины не было друзей и силы. Ей хотелось стать частью этого места, но, может, тому не судьба случиться? Может, надо просто отпустить это желание?
Ксепира сделала всего два или три круга, а после развернулась обратно, привлеченная близостью Вероники. Видя, как на них летит феникс, Эрскен попятился, но Ксепира села на карниз под балконом. Вероника опасливо опустилась на четвереньки и протянула к ней руку.
– Смотрю, ты ей нравишься, а? – чуть нахмурившись, заметил Эрскен. Не связанные узами фениксы к людям не шли, и Вероника с Ксепирой сильно рисковали раскрыть себя. Но Вероника не могла просто взять и оттолкнуть питомицу. Она позволила себе погладить Ксепиру, а потом мысленно подбодрила: лети, мол, наслаждайся небом, пока можно.
– Готов спорить, у нее уже был хозяин, – сказал Эрскен, когда Ксепира, обдав их порывом теплого ветра, взлетела. Вероника настороженно глянула на него, но не ощутила в нем подозрений – лишь любопытство матерого птичника, который очень много времени провел с плененными фениксами. У Эрскена было доброе лицо и он совсем не походил на гнусного тюремщика, каким она его себе сперва представляла. Это был темнокожий мужчина в годах, с широкой грудью, а седеющие косицы носил собранными в конский хвост на затылке. При виде парящих в небе прекрасных птиц его большие, как у филина, глаза светились удовольствием. Он даже цепи на фениксов надевал нежно.
Прежде Вероника не часто встречала анимагов – или наездников, – которым было за тридцать или за сорок, и тут она поняла, отчего так: почти все они погибли на войне или после угодили в рабство за то, что участвовали в восстании. Пирмонт полнился детьми-сиротами и седыми стариками, но не зрелыми мужчинами и женщинами.
– Людям больше доверяют связанные узами, – продолжил Эрскен и поскреб щетину на подбородке. – Бедняжка. Видать, искала хозяина и так оказалась тут. Почти все они обращаются в пепел, так и не отыскав своего наездника, но есть и такие, что ищут вечно.
– Обращаются в пепел? – переспросила Вероника.
– Ну, знаешь… умирают. Фениксу, потерявшему наездника, жизнь становится в тягость. Да и для анимага без феникса тоже, – добавил он, а Вероника мысленно согласилась. У Эрскена в волосах не было ни обсидиана, ни перьев, а значит, он никогда и не был наездником. Зато он был анимагом, и как смерть питомца убивает человека, понимал прекрасно.
– После войн осталось много одиноких фениксов, но почти все они предпочли смерть или перерождение. А кто-то, наверное, вернулся домой, в Ауру.
О Золотом городе Вал всегда говорила с благоговением, словно о чем-то древнем и загадочном как звезды. Люди расселились по всему Пирмонту, но Аура с тех пор, как почти двести лет назад ее покинули Укротители, так и оставалась заброшенной. Многие, как бабушка Вероники, верили, будто город проклят и в нем живут призраки, и даже местные пирейцы побаивались забираться на высочайшие вершины горы.
Но только не Вероника. При мысли о том, чтобы однажды полететь туда, посетить руины и памятники прошлой эпохи, ее сердце пело.
– Коммандер посылал кого-нибудь в Ауру? – спросила она. Тристан говорил, что они отправляли отряды на поиски яиц, но как далеко те залетали? – Искать фениксов или яйца?
Кое-кто верил, будто в старой столице лежат сотни – если не тысячи – яиц, отложенных фениксами за многие века. Может, оставшиеся без наездников птицы сейчас там, выводят молодняк и живут себе в мире и уединении? Вероника даже ощутила укол вины за то, что хочет потревожить их, но если там и правда нетронутые кладки яиц… это может все изменить.
Эрскен презрительно крякнул:
– О, еще как посылал. То есть говорит, что посылал, да только отряд вернулся очень уж быстро. Мол, слишком облачно, негде сесть, слышны странные звуки, и фениксам это-де не по нраву… Как по мне, это было не по нраву людям, а фениксы вели себя необычно, потому что услышали забытый, древний зов этого места. Но Кассиан-то родился в долине, – заговорщицким тоном добавил Эрскен, словно бы это объясняло все недостатки коммандера. Может, и так. Вероника не хотела признаваться, что хоть и выглядит как пирейка, сама тоже родилась в долине.
– Я вот чаще думаю о фениксах внизу, а не вверху, – мрачно произнес Эрскен и в ответ на помрачневший взгляд Вероники продолжил: – Я про долину. После войны фениксов обычно обезглавливали, чтобы не возродились. Но бывало, что наездника отправляли в рабство, а его питомца сажали под замок – чтобы хозяин уж точно вел себя смирно. Поговаривают, что в казематах империи сидят десятки фениксов. И если они даже сгорят, обратившись огненными шарами, то возродятся внутри клеток.
Несмотря на теплый ветер, Веронику пробрал озноб. Страшнее разлуки с соузником наказания и вообразить нельзя. Это даже хуже, чем если бы твой питомец просто погиб, – а эту боль Вероника знала. В посмертии один из пары хотя бы обретет покой, пусть даже другой продолжит жить в одиночестве.
Мысль о разлуке внушала отчаяние, и она с удивлением осознала, что чувство – знакомое. Дело в том, что она к этому ощущению привыкла: даже сейчас, когда Ксепира вернулась в ее жизнь, с бедами Вероника разбиралась сама.
Но ведь она больше не одинока. Будущее, которе так ее тревожило, это теперь их совместное будущее, и Ксепира имеет полное право влиять на него. Решение – худое ли, доброе – они примут вместе.
Со времен королевы Нефиры пошла традиция у правителей Пиры, а после и Золотой империи – справлять себе на коронацию новый венец.
В Аура-Нове эти реликвии выставлены напоказ в Зале наследия, хотя и не всегда доступны простому люду. Какие-то венцы – утонченной работы и сверкают, словно хрусталь, другие без надлежащего ухода ржавеют и тускнеют. К счастью, они вверены заботам Архивов Мори, а иначе могли бы повторить печальную судьбу многих прочих реликтов эпохи наездников, сгинувших в Войну крови после падения рода Эшфайров.
Старейший экспонат в Зале наследия принадлежит эпохе правления королевы Элизии Миротворицы – единственной правительницы, надевший две короны. Властвуя в Ауре и завоевывая новые земли, она носила венец из обсидиана и золота, но сняла его, основав Золотую империю. Заменила короной, изготовленной из того, чем богаты провинции: ферросское железо, арборийское резное дерево, стельская лошадиная шкура и обсидиан из ее родной Пиры. Железо, дерево и кожа переплетались на манер веревки, пронизанной сияющими обсидиановыми лучами, как символ единства и терпимости, ознаменовавших правление Элизии.
Прочие же короны, носимые до правления Элизии, остались в руинах Ауры, недосягаемые для современного мира. В этом городе подобные реликвии возлежат на памятных камнях в честь почивших правительниц, символизируя их вечную славу.
Согласно пирейским суевериям, именно неприкаянные духи мертвых королев бродят по руинам давно заброшенного Золотого города, прикованные к остывшему пеплу их древнего королевства земными реликвиями.
Среди утраченных корон примечательна корона из огнецвета, принадлежавшая Лийане, матери Лиры Защитницы. Венец был сделан из свежесорванных цветов пирафлоры, которые, если верить легенде, никогда не увядали. Была еще жуткая корона из костей, созданная для королевы Отии, из останков павших врагов – клана соперников, пытавшихся узурпировать трон. Есть истории, утверждающие, что королева Нефира носила «огненную корону», но вероятнее, что она носила просто венец из огненного стекла, больше известного как обсидиан.