Во сне ее мать Зои шла за ней по пустому лесу мертвых деревьев с сырой, темной землей под ногами, она звала ее, но Нежеру не хотела, чтобы та ее нашла.
Оставь меня! – пыталась крикнуть она. – Ты прокляла меня своей слабостью смертной!
Но ее рот был чем-то забит, руки и ноги не слушались. И тут она поняла, что земля заполнила ее рот. Ее закопали глубоко-глубоко, и только смертная женщина, которая подарила ей жизнь, ее искала. Тяжелая земля невыносимо на нее давила, и хотя теперь Нежеру уже хотела, чтобы ее нашли, она не могла пошевелиться, не могла говорить, а голос матери становился все тише и тише…
Она пришла в себя от жуткой, ослепительной боли и обнаружила, что на ней кто-то лежит. Нежеру попыталась закричать, но чья-то рука зажала ей рот, а еще через мгновение сильная пощечина отбросила голову назад.
– Успокойся, полукровка! Хочешь разбудить всех в лагере? Мы выходим утром.
Это был Мако. Несколько мгновений ничего не понимающая, не в силах справиться с дикой болью Нежеру продолжала сопротивляться. Командир убрал руку от ее рта и принялся с силой сжимать шею, пока она не затихла. Нежеру почувствовала, как он развязывает тесемки ее штанов.
– Ч-что вы делаете?
– Собираюсь тебя поиметь. – Он грубо сдернул с нее одежду до самых колен. – Ты решила, что наказание освободило тебя от выполнения долга перед своим народом?
У Нежеру отчаянно болело все тело, каждая мышца, каждое сухожилие, ей казалось, что все у нее горит обжигающим огнем. Она не могла ни о чем думать, но чувствовала, что, если он сейчас ее возьмет, сердце у нее в груди остановится и она умрет.
– Нет! – выдохнула она. – Вы не можете!
– Ты мне отказываешь?
Он снова влепил ей пощечину, не имевшую никакого сравнения с болью, наполнявшей тело, и Нежеру почти ее не заметила.
– Я мог бы убить тебя за это…
– Нет, Мако, просто… я… – Она не смогла придумать ничего лучше, никакого иного способа его остановить. – Я беременна. Мы не можем рисковать благополучием ребенка.
Мако поднял руку в третий раз, но она остановилась в воздухе, хотя лицо все еще искажала злобная гримаса.
– Ты беременна? Это правда?
Нежеру понимала, что уже не может забрать назад новую ложь.
– Да.
– Почему ты ничего не сказала раньше?
– Я убедилась только вчера, на корабле. А подозревать начала на Острове Костей.
– Ты приняла двадцать ударов змеи, не сказав мне о своем положении? Ты подвергла риску жизнь нового подданного Матери всего сущего? – Нежеру показалось, что он собирается снова ее ударить. – Эгоистичная корова!
– Я не подумала… все произошло так быстро…
Мако схватил ее за руки и резким движением заставил сесть. Не слишком грубо, но ее снова затопила волна боли.
– Ребенок мой?
Нежеру почувствовала, как ее охватывает паника, подобная могучей лавине. Ложь про беременность слетела с ее губ так же быстро, как возникло решение не убивать мальчишку на склоне горы, однако последствия будут такими же страшными. О, Мать Народа, во что я превращаюсь? Впрочем, у нее не было времени размышлять о том, что ее ждет, она понимала, что, если будет слишком долго медлить с ответом, Мако начнет сомневаться в правдивости ее слов.
– Я… я думаю, да, командир Руки. Я больше ни с кем не совокуплялась с тех пор, как мы покинули Наккигу во время прошлой луны.
И ни с кем до этого, но она не хотела все усложнять слишком большим количеством подробностей. Даже, если ты вынуждена солгать, – сказал ей как-то раз отец в минуту необычной для него откровенности, – в твоей лжи должно быть как можно больше простой правды, чтобы тебе не пришлось потом вспоминать слишком много деталей, которые ты придумала.
Нежеру вдруг поняла, что почти случайно выбрала ложь, которая могла по-настоящему повлиять на ее положение. Древние законы Наккиги изменились после страшных потерь, которые хикеда’я понесли во время проигранной Войны Возвращения, и теперь они приветствовали совокупления представителей благородных семей со смертными или полукровками. По какой-то причине кровь смертных была более плодородной, чем у бессмертных, а дети, имевшие в качестве одного из родителей чистокровного хикеда’я, взрослели на удивление рано. Нежеру, например, решила задачи Ящика Джедада и начала свой путь в Ордене Жертвы, когда большинство истинных детей хикеда’я были совсем маленькими, и достигла серьезных успехов в своем Ордене, когда чистокровных детей норнов, родившихся в том же году, матери носили на руках. Таким образом все хикеда’я знали, что рождение новых граждан является священной необходимостью. Теперь Мако не мог больше пользоваться ее телом и наказывать – чтобы защитить ребенка, в котором так нуждались хикеда’я.
Только вот не было никакого ребенка.
– Одевайся, Жертва, – велел ей Мако. – Несмотря на твое наказание, ты можешь ехать верхом, а не идти пешком, но ты будешь продолжать делать все, что требует твое положение и что я тебе прикажу.
– Конечно, командир Мако.
Он был явно разочарован, но Нежеру решила, что не только из-за сорвавшихся планов на нее.
– Мы выступим, когда рассвет озарит верхушки деревьев, Жертва. Будь готова, ты не получишь никаких привилегий. Хикеда’я не делают послаблений тем, кто вынашивает новых Жертв, чтобы не создать поколение слабаков.
И он зашагал через лагерь, оставив ее в полном одиночестве. Нежеру привела в порядок одежду, закуталась в плащ и повернулась спиной к остальным членам отряда, спавшим неподалеку.
«Теперь я дважды лгунья, – подумала Нежеру, утопая в чудовищности своих преступлений. – Если хотя бы одно станет известно, меня ждет неминуемая казнь».
Несмотря на то что ей удалось избежать унижения и боли от совокупления против ее желания, Нежеру чувствовала себя так, будто потеряла что-то очень важное. И впервые с тех пор, как в детстве ее отучили от этой привычки, на глаза у нее навернулись слезы. Она ощущала себя пустой скорлупой, чем-то, брошенным другими. Она долго еще лежала, несчастная и измученная, не в силах заснуть и понять, как получилось, что ее жизнь так неожиданно покатилась под откос.
Позже Нежеру почти не могла вспомнить первые два дня, которые провела верхом после наказания Змеей. Часы слились в один, окутанный туманом, лихорадочный сон – в реальности и ощущениях, потому что по ночам на нее наваливалась боль, которая не желала отступать. Деревья перед ней раскачивались, как будто под порывами сильного ветра, хотя она не чувствовала даже намека на легкий бриз. По спине, казалось, ползали тучи огненно-горячих муравьев. Никто из остальных членов отряда с ней не разговаривал, и, хотя Мако не причинял ей прямого вреда, он сдержал свое слово и не делал ей поблажек. Хикеда’я считали боль и смерть малыми жертвами по сравнению с великими, принесенными всеми, – решением Королевы сначала покинуть дом в Саду, потом расстаться со своей семьей – ради благополучия Народа. Все хикеда’я знали, что на протяжении более сотни Великих Лет – многих тысяч времен года по исчислению смертных – Королева Утук’ку потеряла мужа и сына, продолжая жить без них долгие годы, потому что ее Народ нуждался в своем монархе. И это являлось единственным эталоном для измерения страдания.
«Все, что у нас есть, мы имеем благодаря Королеве, – часто повторял ее отец. – Ты только посмотри, чем она одарила меня, а следовательно, и тебя. Мы должны ей не только наши жизни, но и мысли. Не сомневайся, она знает, когда ты забываешь о благодарности, и это ее огорчает».
Нежеру на самом деле никогда не встречала Утук’ку, которая проспала всю ее короткую жизнь и только недавно проснулась, но тысячу раз видела Королеву во сне и в воображении. В ее снах лишенная выражения серебряная маска каким-то непостижимым образом передавала печаль Королевы лучше, чем любое живое лицо, – печаль от бесполезности Нежеру, ее нечистого происхождения, неспособности скрывать чувства и держать себя в руках. Какой же огромной станет скорбь Утук’ку, когда она узнает, насколько сильно полукровка ее подвела?
«Она оставила Сад ради нас, – часто повторял ее отец. – Священный Сад. Разве мы можем отдать ей меньше, чем все, что у нас есть?»
– Мако говорит, что я могу заняться твоими ранами, – сказал Саомеджи в конце третьего дня, когда Когти закончили свою жалкую трапезу. – Ты позволишь мне на них посмотреть?
Нежеру испытала странное нежелание показывать себя Певцу, среди прочего потому, что не знала, есть ли у него способ раскрыть ее ложь про ребенка, хотя в Саомеджи ее беспокоило не только это. Возможно, она чувствовала неловкость с ним рядом из-за того, что он тоже был полукровкой, но не подвел Мать всего сущего – полукровкой, который не лгал своему командиру и которому не грозила позорная смерть, если обман раскроется.
Нежеру неохотно расстегнула куртку, и, хотя постаралась как можно осторожнее ее снять, заживающие на спине раны дали о себе знать обжигающей болью. Она отбросила куртку в сторону, но прикрыла плащом грудь. Если бы она не чувствовала себя так ужасно, она бы удивилась самой себе и собственной скромности, которая больше подошла бы изнеженной аристократке, а не полукровке и уж, конечно, не Жертве. Мужчины и женщины из Ордена Жертвы мылись вместе и бегали голыми по снегу. Ее тело было всего лишь оружием на службе Королевы. Как она могла испытывать смущение из-за того, что ей не принадлежало?
Но почему-то обнаженное тело, казавшееся ей совершенно нормальным в казарме Ордена, сейчас, в присутствии Певца, заставило испытать смущение. Она почувствовала дыхание Саомеджи, который наклонился, чтобы посмотреть на ее раны.
– Глубокие, но они заживают, – сказал он. – Эби-кей кусает без жалости, но чисто. – Его голос звучал спокойно и без эмоций, и Нежеру чуть не забыла, что он говорит про ее истерзанную плоть, пока он не приложил к одному из шрамов влажную ткань и ее не пронзила жуткая боль. Она вскрикнула и едва не выпустила плащ из рук. – А, твои раны все еще причиняют тебе страдания. Но это нужно сделать, Жертва Нежеру. Мой наставник учил меня, что необработанная глубокая рана равносильна неожиданной смерти. Будет жаль, если ты, пройдя с нами такое огромное расстояние, умрешь прежде, чем мы снова увидим ворота нашего дома.