– Вы правы, ваше высочество, – сказал Эолейр, чтобы поддержать принца. – Я сам встречал тинукеда’я, но они принадлежали к другим племенам. – Он вспомнил испуганных большеглазых дваров из Мезуту’а. – Дело в том, что тинукеда’я являются оборотнями, которые могут отличаться друг от друга, как комнатная собачка от мастиффа. И все это имеет для нас значение из-за того, что ситхи, норны и тинукеда’я живут очень долго.
– Проклятие, некоторые бесконечно, – добавил король Саймон. – Я полагаю, королева норнов еще жива, даже если и лишилась своего могущества, как поведала нам Адиту. Джирики однажды сказал, что королева норнов самое старое существо в мире. – Он повернулся к молодому принцу. – Вот почему мы хотим, чтобы ты знал об этом, Морган. Наступит день, когда твоей бабушки и меня не станет – однако норны никуда не денутся.
– Но разве сейчас не осталось таких, как Джелой? – спросил Морган, который наконец начал понимать всю серьезность проблемы. – Того, кто много знает о норнах и их намерениях?
– Таких, как Джелой, нет, – с печальной улыбкой сказал Бинабик. – Не было прежде, и нет сейчас, когда ее не стало. И сегодня нет никого, кто знал бы о таких вещах столько, сколько доктор Моргенес, в честь которого вас назвали, принц Морган. Получается, что нам самим придется решать все проблемы.
Тролль прав, вдруг понял Эолейр, когда остальные принялись обсуждать норнов и что могла означать история леди Альвы. Таких, как Джелой, больше нет. Эолейр знал ее не слишком хорошо – находился рядом всего несколько дней, когда посетил лагерь принца Джошуа во время войны Короля Бурь, но воспоминания остались – он не мог забыть ее блестящие глаза ловчей птицы.
Со стороны она походила на обычную крестьянку, невысокая, но плотная фигура, коротко подстриженные волосы, одетая очень просто, как человек, которого не интересует, что о нем думают другие. Но находиться рядом с ней, увидеть проницательный взгляд желтых глаз значило почувствовать ее могущество – не силу завоевателя или желание покорять других, но естественную силу камня, лежащего посреди могучей реки – нечто совершенно неподвижное, заставляющее остальных огибать его с бессмысленной суетой и шумом.
«И грязные ногти, – вспомнил Эолейр – еще одно, что ему в ней нравилось. Она была слишком занята своими делами, чтобы тратить время на то, чтобы быть кем-то другим, а не собой. – О, боги, да, – подумал он. – Наше положение было бы намного лучше, будь все члены Ордена Манускрипта живы – Джелой и Моргенес, Ярнауга и отец Диниван – и если бы они оказались здесь и рассказали, что нам делать».
Но Джелой умерла от рук норнов, как и Ярнауга, а Красный священник Прайрат убил отца Динивана в Санцеллане Эйдонитисе и сжег доктора Моргенеса в его собственных покоях.
Эолейр оглядел комнату. Все сидели здесь, король и королева, тролли из далекого Иканука, Тиамак, родившийся в болотистом Вранне, и молодой Морган, смущенный и расстроенный из-за огромного количества вещей, которых он не понимал.
«Но теперь именно мы должны защитить страну, – подумал Эолейр. – Нам предстоит стать теми, о ком другие будут говорить в далеком будущем: «Благодарение богам, что они были здесь». Потому что, если не мы – если волна мести снова накатит с Севера и мы не сумеем удержать то, что другие помогли отстоять во время предыдущего прихода тьмы, – возможно, будет не о чем слагать истории, просто никого не останется».
Мириамель отправила придворных дам приготовить спальню, когда заметила Бинабика, который ждал у двери кабинета ярла. Маленький мужчина выглядел усталым, и она подумала, что все еще не привыкла к постаревшей версии знакомого лица. Мириамель улыбнулась.
– Я так рада снова видеть тебя и Сискви, Бинабик. И твою дочь, Квину, – она выросла и стала такой красавицей! Все это радует мое сердце.
Он ударил себя кулаком в грудь:
– Сердце – вот то, что нам всем иногда нужно. Мы говорим на канукском: «Страх – мать мудрости, но каждый ребенок когда-нибудь покидает дом».
Мириамель все еще пыталась разобраться в смысле его слов, когда Саймон закончил разговор с сэром Кенриком о размещении стражников. Так как они находились в доме надежных союзников, обсуждать было почти нечего.
Сэр Кенрик задержался у двери и низко поклонился королеве, потом посмотрел на тролля и сделал забавный полупоклон, получился не вполне уравновешенный кивок: как и большинство его товарищей, коренастый капитан не совсем понимал, как следует относиться к паре диковинных друзей королевской четы. А самым трудным оказалось обращение и титул. Всего две недели назад, как узнала Мириамель, лорд-камергер Джеремия едва не расплакался, пытаясь понять, какой титул носит Бинабик, «Поющий с горы Минтахок», и создал прецедент.
«Он мой старейший и ближайший друг, – сказал тогда Саймон, а потом поспешно добавил: – После тебя, конечно, Джеремия».
– Еще один вопрос, – сказал Кенрик, – прошу прощения у ваших величеств. Может быть, если мы быстро доберемся до Вественнби, то сможем дать нашим людям день отдыха. Это поднимет им настроение после путешествия по заснеженным дорогам и скромного ежедневного рациона.
– Уверен, это можно организовать, – ответил Саймон.
– Мы обдумаем ваше предложение, сэр Кенрик, – сказала королева, бросив многозначительный взгляд на мужа.
– Почему бы им не отдохнуть один день в Вественнби? – спросил король, когда капитан ушел.
– Я не говорила, что так поступать не следует, хотя мы потеряли много времени из-за плохой погоды. Я лишь сказала, что мы подумаем. Вместе. До того, как сделаем заявление.
– Я не думал, что ты будешь возражать, – сказал Саймон.
– Но ты не мог этого знать до тех пор, пока не спросил, муж мой.
Он поджал губы, но кивнул:
– Пожалуй, ты права.
Несколько мгновений Мириамель хотелось только одного: обнять Саймона и остаться с ним вдвоем в таком месте, где нет никакой ответственности и где они могли быть просто мужем и женой. Но она понимала, что это невозможно. Никогда. Она вздохнула и сжала его руку.
– Ладно, все в порядке. Я думаю, Бинабик хочет с тобой поговорить.
– Точнее, с вами обоими, если уж быть точным, – проговорил тролль, выступая вперед. – Речь пойдет о твоих вчерашних словах, друг Саймон. Когда мы были в Элвритсхолле, ты сказал, что перестал видеть сны. Это правда?
По лицу короля промелькнуло выражение, которое напомнило Мириамель молодого и заметно встревоженного Саймона.
– Да, так было, – ответил он. – И есть. Ты же знаешь, меня часто посещали необычные сны, Бинабик, особенно в годы войны Короля Бурь. Мне снилось Дерево Удуна, верно? Задолго до того, как я его увидел. И колесо, хотя я не знал, что буду к нему привязан! А еще гора Стормспейк и королева норнов, хотя я о ней ничего не знал. В доме Джелой, когда мы шли по Дороге Снов, – помнишь?
Бинабик кивнул:
– Конечно, помню. И еще как великая ситхи леди Амерасу сказала тебе, что ты, возможно, ближе к Дороге Снов, чем другие. Изменилось ли это за годы, что мы не встречались?
Саймон покачал головой:
– На самом деле нет. Иногда она дальше, но за несколько недель до того, как наш сын Джон Джошуа заболел, Прайрат снился мне каждую ночь. Мири может рассказать.
– Нет, не могу. Я не хочу вспоминать. – Иногда ей казалось, что ужасная потеря окружает ее, лезет из всех углов, и стоит коснуться любой темы, пусть даже самой безобидной, возвращается с новой силой. Мгновение назад она думала о тысяче других вещей, но теперь боль вернулась и стала почти столь же острой, как в тот момент, когда они потеряли своего единственного ребенка. – Но, да, – продолжала Мириамель, когда ей удалось взять себя в руки, – Саймона в те дни посещали ужасные сны. Ужасные.
– Однажды мне приснилось, что Прайрат – это кот, а Джошуа – мышь, но он не знал…
– Достаточно! – резко сказала Мириамель, сама того не желая. Когда Саймон и Бинабик удивленно на нее посмотрели, она лишь махнула рукой. – Сожалею, но я не могу вынести разговоров об этом.
Бинабик сочувственно нахмурил брови:
– Не думаю, что следует рассказывать всю историю, но у меня есть еще несколько вопросов. Следует ли мне отвести твоего мужа в другое место, чтобы мы продолжили разговор?
– Нет. Я в порядке. Если это важно, я хочу знать все. Продолжай. – «Ты королева, – напомнила себе Мири, – королева Протектората, и не станешь прятаться от чувств, каким бы мучительным ни был их источник».
– И сны вдруг перестали к тебе приходить, Саймон? – спросил Бинабик. – Или ты обратил на это внимание позже?
Саймон задумался.
– Когда я тебе рассказал о моих снах? В ту ночь, когда приехали Слудик с женой, не так ли? В день какого святого это произошло? – Он нахмурился и подергал себя за бороду. – Святой Вултинии, верно?
Бинабик улыбнулся:
– Боюсь, я не настолько хорошо знаю эйдонитских святых, если не считать того, что у всех статуй хмурое выражение лица.
– Едва ли стоит их винить, если вспомнить, что с ними произошло, – сказал Саймон. – У Лиллии есть книга, которую ей подарил другой дедушка. Вултиния, да, так и было – я запомнил. Императорские солдаты отрезали ей пальцы, но она заявила, что все еще чувствует присутствие Бога – я правильно запомнил, Мири?
Мириамель содрогнулась:
– Если ты так говоришь. Жуткая книга и совсем не годится для ребенка. Зачем ты спрашиваешь о таких вещах?
– Чтобы вспомнить, в какой день я обратил внимание на отсутствие снов. День святой Вултинии – это третий день аврила. – Он снова повернулся к Бинабику. – Значит, последний сон, который я запомнил, приснился мне в конце марриса. В ту ночь я поздно лег спать – ночь похорон Изгримнура, кажется, именно тогда, – и я увидел очень странный сон. Там была черная лошадь в поле, и она жеребилась. Но жеребенок никак не мог родиться, казалось, он сопротивляется, словно не хочет появляться на свет. Я не знаю, что это может означать. – Он покачал головой, вспоминая. – Черная кобыла кричала, кричала так ужасно, что я проснулся весь в поту. Ты помнишь, Мири?