— Научи меня вашему фехтованию? — попросил Ласка.
— Я?
— Ты хороший боец. А я за что ни возьмусь, всему учусь. Сам говоришь, быстрый, сильный. Только знаний в голову вложить и готово. У меня даже меч есть, — Ласка так и таскал за собой трофейный меч, взятый с римского дуэлянта.
— Разве я учитель? У меня отродясь никаких учеников не было.
— Почему бы и не учитель?
Начиная с Турина итальянец взялся на каждом привале давать названному брату какой-нибудь урок по фехтованию длинным мечом. В основном, насчет шагов. Русские готовились не на пешую дуэль, а на войну верхом, поэтому теорией перемещений с оружием специально не занимались.
Все учебные приемы по обучению рубке саблей Ласке тысячи раз проделывал стоя. Рубку струйки воды. Рубку гибких веток. Рубку висящих ниток. Рубку пучка соломы толщиной с человеческую шею. Рубку стоящего на столе яблока, чтобы разделить его на части, не поцарапав стол. Прицельные уколы по точкам на деревянной мишени. Умные люди придумали сделать сабле острие, потому что воины не только рубили, но и кололи друг друга.
Потом ученики все это повторяли верхом. Настоящее сражение будет верхом, в конной свалке. Западные рыцари рассчитывают на копейную атаку в плотном строю, но это хорошо против таких же всадников или против любой пехоты. Легковооруженные татары на быстрых конях крайне редко попадали под таранный удар польской или венгерской тяжелой кавалерии.
Традиций сабельной дуэли не было ни у русских, ни у татар. Все понимали, что кроме битв в чистом поле есть еще штурмы городов, где конь не помощник. Но сабля есть, удар поставлен, а чего еще надо? Защит?
Защищаться на востоке учили просто и бесхитростно. Строгий учитель брал палку и бил учеников. Впрочем, и в западных школах часто поступали так же. В первую очередь ученик должен был научиться уворачиваться от ударов, а для этого быстро соображать, в какую часть тела прилетит палка. Не просто быстро, а интуитивно быстро, рефлекторно быстро, когда вот палка уже стронулась с места, и через мгновение она встретится с телом.
Потом переходили к изучению защит клинком. Защиты клинком саблей берутся отчасти как прямым мечом. Незаточенной почти прямой нижней третью. Иногда плоскостью, иногда обухом. На востоке многие даже и опытные воины важность защит недооценивали. Часто защита сводилась к встречному удару в клинок. Легкие сабли пружинили, а не ломались. Что зазубрина будет, так исправить — дело нехитрое.
От друзей Ласка умение говорить с лошадьми не скрывал. Бенвенуто раз-другой подметил осмысленный диалог, обратил внимание, что названый брат недолюбливает мулов, и однажды после урока фехтования осторожно спросил, что это за колдовство.
Ласка здраво рассудил, что донос в инквизицию ему не грозит, и рассказал про дар Ужиного короля, который с незапамятных времен передается по мужской линии.
— У меня тоже дар есть, — неожиданно ответил Бенвенуто, — Лежит на душе и поделиться не с кем.
— Какой?
Бенвенуто начал издалека.
Во времена оны стоял к северо-востоку от Рима старинный город Феррара. Долго ли, коротко ли, основали в городе университет, а в университете факультет искусств. Преподавали там начинающим студентам грамматику, логику и риторику, а студентам постарше арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Постигшие семь искусств могли продолжить обучение на юридическом, медицинском или теологическом факультетах. Но могли и не продолжить, а могли и не постичь.
Довелось мне провести там лучшие годы жизни. Отец мой — рыцарь, мать моя — епископская дочь. Жил я при матери как потомственный незаконнорожденный, но предки не забывали, подкармливали. Как вошел в возраст, отправили меня учиться, чтобы отцовскую законную семью не смущать. В рыцари меня, непризнанного бастарда, не взяли бы, в священники я сам не захотел. С пером и пергаментом я с детства дружил, поэтому выбрал идти в студенты. Ученые люди при знатных дворах нужны. Думал, выучусь и буду чертежи фортификаций чертить. Или к пушкам баллистические расчеты делать.
В университете постиг математику. Геометрию, механику, баллистику. И высокое искусство фехтования. Студенты такой народ, что без фехтования не прожить. Чуть что — сразу за мечи. Не ради убийства, а ради забавы. А если внимательно посмотреть, то фехтование включает в себя много других наук, в том числе и геометрию и все, что касается прикладной механики. Что такое есть фехтование, как не наука о перемещении твердых тел, которые имеют размеры, массу, скорость, ускорение, направление движения и момент вращения.
Была у меня тогда привычка на полях рисовать забавных чертиков. Для простоты объяснения и облегчения понимания. Тут чертики на звезды смотрят, там архимедову спираль рисуют, на веревке висят, свободно падают, в золотое сечение вписываются и чего только не делают.
В один прекрасный день ко мне пришел черт. Чтоб ты знал, если еще не видел, черт одевается как люди вокруг, только застежки на одежде у него на другую сторону. Морда у него со свиным рылом и козлиными рогами, ноги с копытами, а руки простые человеческие. На самом деле, я до сих пор не знаю, они правда так выглядят, или это морок такой, у каждого из них свой. Может быть, на самом деле они вообще другие, а к людям приходят под какой угодно личиной. Этот пришел как мои чертики с картинок. Может быть, они вообще никакую личину себе не колдуют, а каждый человек их видит по-своему.
Пришел черт и говорит человеческим языком.
— Прекрати рисовать смешных чертей.
— Почему? — спрашиваю.
— Потому что чертей должны бояться и уважать. Серьезно относиться. Кто понесет продавать бессмертную душу к персонажам с твоих полей в конспектах?
— А к другим чертям кто понесет?
— Бывают желающие.
— Может, я не хочу, чтобы у вас были такие желающие?
— Но ты же зачем-то рисуешь именно нас? — черт сменил тактику, — Хочешь, чтобы люди о нас думали, что мы всюду есть? Я потому к тебе и зашел, что ты, похоже, наш человек. Хотел по-дружески посоветоваться. Вот, вина принес. Пирога с мясом.
Черт достал из-за спины кувшин вина и пирог с мясом, хотя до сих пор держал обе руки перед собой.
— Не буду я с тобой хлеб преломлять и вино пригублять, — говорю.
Я бы, конечно, мог перекреститься, помолиться, и он бы исчез. Даже просто оговориться простой фразой с поминанием Господа, и достаточно. Но к тому времени жизнь меня уже научила, что откладывать нерешенные вопросы на завтра — неважная стратегия. Со временем они накапливаются и усугубляются. Потому, если уж черт пришел, то прогнать его ненадолго можно, но навсегда он не отстанет. Придется разговаривать.
Нет, не мог я его по матушке послать. Он бы, может быть, обиделся и ушел. Но мог бы и на дуэль вызвать, а черти всегда играют нечестно.
Нет, я не подумал, что они не могут мухлевать с холодным железом. Надо запомнить, в следующий раз пригодится. Более важно, что он бы попытался мне отомстить, а я не такой уж был праведник, чтобы настолько уповать на Господню защиту.
— Не будешь, так не будешь, сам съем, — говорит.
И убрал все за спину.
— Если же ты нас на самом деле не любишь и хлебом нашим брезгуешь, отчего рисуешь? — все черт не отстает, — Рисовал бы ангелов.
— Да тут же ситуации такие не ангельские.
— Ну, голых баб бы рисовал. К любой ситуации отличная иллюстрация.
— Неприлично как-то.
— Поверь мне, настанут времена, когда голыми бабами будут военные наставления иллюстрировать.
— Кто?
— Да вот хотя бы немцы.
— Немцы?
Не ожидал я. Да, я знаю, что пока вроде такой традиции нет. Или есть? Не видел никто? Немцам подражать я бы все равно не стал. Вся христианская культура — культура античного корня, а варварские племена суть подражатели. И никак не наоборот. Ладно, в том числе хорошие подражатели. Как Дюрер. Но все равно, они нам подражают, а не мы им.
— Ну и черт с ними, с немцами, — говорю, — Я бы может тоже баб рисовал. Но не умею. Ваш брат черт он как получится, так и черт с ним. Если и рука дрогнет — не беда. Кто знает, как вы на самом деле выглядите?
— Да многие знают, — отвечает черт, — Ты пей побольше, так тоже будешь получше знать.
Я не нашел, что ответить, а черт продолжил.
— Вот возьми карандаш и нарисуй девушку.
— Да я не умею. Я же начал говорить, что чертей рисовать просто, потому что вас мало кто видел как следует и никто умничать не будет, что не похожи. А девушек рисовать сложно, потому что все знают, как они должны выглядеть. Чуть ошибся — и все испортил.
— Вон оно что! — черт щелкнул пальцами, — А ты не задумывался, так ли важно, какие именно фигуры рисовать? Две руки, две ноги, голова и задница. Свет да тень, да складки на одежде. Ты уже на чертиках так руку набил, что и человека нарисуешь. Возьми, попробуй.
И еще раз пальцами щелкнул. А потом сел на табуретку и ногу на ногу закинул.
Я взял бумажку, карандаш. Смотрю на черта, а рисуется девушка. Хорошенькая такая. Сидит на стуле ногу на ногу. Увлекся. Сижу, объема добавляю, тени подрисовываю. Черт подошел, через плечо посмотрел, языком поцокал.
— Видишь, главное — практика. Тебе что в жизни больше пригодится, чертей рисовать или девушек?
— Ясное дело девушек.
— Обещай никогда не рисовать чертей.
— Что мне за это будет?
— Будешь девушек хорошо рисовать.
— Я вообще-то не только девушек рисую.
— Остальное как сам научишься. Мы просто мешать не будем. Ни под руку не толкнем, ни карандаш не сломаем, ни муху в краске не утопим. Пиши что хочешь, кроме нас.
— И дам, и рыцарей?
— И дам, и рыцарей.
— И ангелов?
— И ангелов.
— И механику?
— И механику.
— Подожди.
Тут я уже хороший лист взял. Карандаш подточил. Рисую. Рыцарь в доспехах. Верхом на коне. Наклонился к даме, она ему платочек на руку повязывает. Над ними ангел маленький с трубой. На заднем плане мельница водяная.
— Вот видишь, — говорит черт.