Что, кстати, не спрашиваете, красивая ли Хюррем? Нет, она не красивая. Я красивая. А она так. Она бабка старая. Ей за сорок. У нее трое сыновей на выданье и четвертый подрастает, дочка замужем за визирем, а рожено было еще больше, да не все дети дожили.
Хюррем мне и говорит:
— Давай Оксана, тебе побег устроим. Скажем Сулемайну, что ты скверная девчонка и евнухов соблазняешь. Скажем, что зашили тебя в мешок и бросили в море.
— И бросите?
— Бросим, не обманывать же султана. Потом выловим, дадим денег, дадим подорожную и домой отправим. До Измаила на Дунае с верными людьми на корабле, дальше купеческими путями до Житомира. Расскажешь матушке с батюшкой как там мое житье-бытье. Султан, он хоть и нехристь, а человек уважаемый. И в законном браке живу, не в блуде.
— А давай, — я и так баба не промах, а по пьяни и вовсе отчаянная.
— Хоть сейчас?
— Да хоть и сейчас.
Думаете, Хюррем меня просто приревновала за мою красоту? Она двадцать лет за Сулейманом замужем. У него за двадцать лет баб было видимо-невидимо. И все красивые, будьте уверены. В конце концов, Мариам тоже ничего, хотя ей до меня далеко.
— Ведьме в гареме не место, — сказал кот с тремя полосками, который незаметно вернулся и слушал нашу беседу.
— Да, мягонький, я тоже так думаю, — погладила его Хюррем, — Отправим ее домой?
— Можешь и дальше отправить, — муркнул кот, — Нам с Сулейманом она не нравится.
— Султан на меня даже не посмотрел! — возмутилась я.
— Потому что ты ему не нравишься, — ответил кот.
— У вас что, кот во дворце решает, с кем султану спать? — спросила я.
— Кот не решает, а советует, — ответила Хюррем.
— И султан его слушает?
— Как его не слушать? Он моего Сулеймана от ифрита спасал, от безумного дервиша, от змеи-оборотня. У Сулеймана жизнь не сахар. Он в бане решетку за собой запирает, чтобы помыться спокойно. На моей памяти купленный евнух султана задушить пытался, наложница чуть не зарезала и ассасины как-то приходили знающие про кота, без колдовства. Там вообще резня была, кровища по стенам. Сулейману брюхо вскрыли, кот от него месяц не отходил, песни пел, чтобы заживало быстрее.
— Он еще и песни поет? Как кот Баюн из сказок?
— Что такого? Даже простая кошка может на больном месте полежать, чтобы легче стало, но у непростых это лучше получается.
— И что теперь, продадите меня?
— Только что же говорили. Не продадим, а спишем и домой отправим. По правилам из гарема один выход — вперед ногами. Сходи там, вещи собери, если есть что ценное. Я сейчас родным весточку напишу и начальству письма. Нет, писать долго. Отправлю с тобой арапа Махмуда, пусть до Рогатина довезет, про меня на словах расскажет и обратно заберет письма.
Представляете, я, как дура, сама залезла в этот мешок. У них там готовые мешки для казни. Нет, вы поняли? У них в кладовке лежит пачка сложенных мешков, чтобы в них топить наложниц. Они их оптом покупают.
Хюррем вручила мне кожаный тубус с притертой крышкой, якобы письмецо домой черкнула. Евнухи закрыли мешок и зашили большой иглой. Как не в первый раз и не во второй. У них, наверное, очередность расписана, кому наложниц топить.
Потом меня закинул на плечо большой арап, положил в лодку, выгреб в море, связал ноги через мешок и бросил в воду. Он ко мне камень привязал!
Я посидела-посидела в мешке, поняла, что вытаскивать меня никто не собирается. Достала ножик, потыкала им в узел, веревка лопнула, камень утонул, я всплыла. Правда, до берега далековато вышло, но ведьмы, как известно, не тонут. Сама не верила, пока не проверила. Грести устала, но поймала течение и выплыла.
Я на случай, если в гареме не понравится, сварила улетную мазь из травы терлич. На базаре в Истанбуле чего только нет. Намазываешься, садишься на метлу и взлетаешь. Метла — часть заклинания. Лететь только голой. Дождалась ночи, украла метлу, разделась, намазалась и улетела.
Как я узнала, какой корабль? Спросила в том доме в Галате, где мы с вами снимали угол. К вам посыльный от визиря приходил, приглашал на «Диван», все слышали.
Потом подумала, а что такое шуршит в кожаном футляре, который мне дала Хюррем? Открываю, а там дохлая змея. Была наверняка живая, на случай, если я раньше времени футляр открою, да задохнулась. Змея красивая, с красными полосками. Я ее засушу, на зелья пойдет.
— Так бы я, конечно, что-нибудь доброе сказала батюшке Хюррем. Но теперь хрен. Я ее семейке такого наговорю, мало не покажется. На весь мир ославлю, — закончила рассказ Оксана.
— Ты все-таки туда поедешь, в этот Рогатин? — спросил Вольф.
— Надеюсь, что нет. Но мало ли какая жизнь в этой Европе. Дома-то оно понятнее. Хотя меня дома никто не ждет, а зря. Я бы кое-кому показала, где раки зимуют.
— А Рогатин от твоего дома далеко? — спросил Ласка.
— Я так поняла, что он западнее Житомира. Хюррем мне дорогу через Польшу объяснила. Из Кракова на восток до Волыни, а от Волыни на юг. Ни на какой Волыни я отродясь не была. Но название слышала. К северо-западу от Житомира. Там еще Чар… Чор… рыльские какие-то живут.
— Чорторыльские? — уточнил Ласка.
— Как-то так.
— Так это просто. Краков город большой. Оттуда на Сандомир, Берестье, Полоцк, и по пути на Полоцк через пару дней у местных спрашивать.
Вольф сразу понял, про какую Волынь и каких Чарторыйских идет речь, но умничать не стал. Что до ведьмы, то вряд ли она в обозримом будущем доберется хотя бы до Кракова. Она красивая, искренне стремится забраться в мужскую постель и не рискует понести от случайного мужчины, но может понести по своему выбору. С такими особенностями можно хоть до королевской опочивальни подняться.
Оксана не сказала, как она опознала «Диван» по силуэту среди множества кораблей в проливе. Потому что она никак его не опознавала. Она на всякий случай запасла по пряди волос от обоих друзей, несколько раз приземлялась на берегу и гадала, в каком направлении они находятся.
5. Глава. Унести ноги из Рима
— Куда пойдем? — спросил Вольф, едва пройдя городские ворота, — Сначала к Бенвенуто или сначала к Папе?
— Что ноги попусту топтать, — ответил Ласка, — Идем быстрее к Папе, перстень сдадим, подорожную получим, а потом Бенвенуто порадуем.
— Серьезно? К самому Папе Римскому? — удивилась Оксана.
— Мы же говорили, — оба посмотрели на нее с удивлением.
— Да я не поверила. Подумала, хвастаете.
Вольф и Ласка пожали плечами.
— Так что, вы и правда потом к французскому королю, а после него к императору?
— Вот те крест.
— Тогда я с вами.
— Как хочешь, — сказал Ласка, — Мы тебя не неволим, за собой не тащим. Здесь страна христианская, если по душе придется, так и оставайся.
— Уже вижу, что не придется. Здесь половина мужчин латинские монахи, на каждом шагу по церкви. Меня местами аж передергивает.
— Нам ты говорила, что можешь в церковь ходить и хоть венчаться, — ответил Ласка.
— Могу-то я могу. Но я не говорила, что мне это нравится. Ты бы мог лягушку поцеловать?
Оказалось, что записаться на прием к Папе вот прямо сегодня невозможно. Хоть со Святым Граалем. Ласка от чужой бюрократии опешил, а Вольф не растерялся и потребовал встречи с Ученым Монахом Игнатием.
Игнатий, увидев вернувшихся посланников и перстень, удивился и протянул руку. Но перстень ему не дали.
— Отдадим Папе из рук в руки, — сказал Вольф, — В обмен на подорожную.
— Вы здесь не в том положении, чтобы условия ставить, — сказал Игнатий.
— Правда? Вот мы сейчас развернемся и к французскому королю поедем, — ответил Вольф, — Подарим ему вместо живописца перстень, а тебя на весь христианский мир ославим, что твоей милостью Папа без ветхозаветной реликвии остался.
— А если отберу?
— А если из перстня демоны полезут? Нам его султан из рук в руки передал, сказал, что такие вещи только по доброй воле хозяина меняют. Или в тебе гордыня пышет, хочешь сам демонами повелевать?
— Чур меня! — Игнатий перекрестился, — В мыслях не было!
— Вот и веди к Папе. Его Святейшество лично нас послал, мы и ответ перед ним должны лично держать.
По пути Игнатий черкнул какую-то записку и наказал монашку бежать со всех ног, а то худо будет. Сам же повел гостей к Папе короткой дорогой мимо секретарей сразу к камерарию. Камерарию показали перстень. Тянуть руки он не стал, перекрестился и повел сразу к Папе.
— Ты, раб божий Иван, как я посмотрю, честный человек, — сказал Папа, — Я этот перстень в руки не возьму. Отдай ему.
Ученый Монах Игнатий подошел и протянул руку. Ласка вложил в нее перстень. Перстень ярко вспыхнул, прожег ладонь насквозь и зазвенел по мраморному полу.
Все в очередной раз перекрестились. Папа взял в свои руки ладонь Игнатия и прочитал «Ave Maria». Когда ладонь снова показалась на свет, никакой дырки уже не было. Игнатий поклонился в пояс и отошел.
— Не нужен мне никакой перстень, — сказал Папа, — Не нужны мне никакие демоны. Пусть его просто у султана не будет, и на том спасибо. Возьми его и увези как можно дальше отсюда.
— В Москву достаточно далеко? — спросил Ласка, втайне надеясь, что Папа не отправит его за море-океан.
— Я бы тебя за море-океан отправил, — сказал Папа, — Да только не хочу, чтобы тамошним язычникам этот перстень в руки попал. Мы как раз крестить их собирались, да, Игнатий?
— Собирались, Ваше Святейшество.
— Московиты какие ни есть схизматики, а все равно христиане. Мы им планировали унию предложить, только не сейчас, да, Игнатий?
— Планировали, Ваше Святейшество.
— А крестовый поход на Москву мы не планировали.
— Совершенно не до того, Ваше Святейшество. Ни сейчас, ни при детях.
— Пусть перстень пока в Москве полежит, а дальше видно будет.
— Мудрое решение, — поклонился Ученый Монах Игнатий.
— Забирай и увози, — сказал Папа, — И Бенвенуто Белледонне увози. Без него найдется, кому ангелов писать, а портреты дам тем более. Все долги его я погашу, и вам на дорогу сто дукатов выпишу.