— Какие новости с моря, дружище?
Пэграфф взял флягу и, прежде чем глотнуть самому, хорошенько отполировал ее рукавом. Моряки что сороки — обожают все блестящее.
— Мэйрибейнский бриг бросил якорь у порта Бэлинок. Мой приятель Гиллиф, он ловит там омаров, клянется, что на прошлой неделе среди ночи к бригу направилась шлюпка, набитая гэризонцами.
— А почем он знает, что это были гэризонцы?
— А что, недостаточно видеть, как они орудуют веслами? — Рыбак невесело усмехнулся. У старых морских волков вроде Пэграффа Гэризон, как всякая страна, не имеющая выходов к морю, вызывал подозрение. Они не сомневались, что любой правитель будет стремиться заполнить подобный пробел. И в отношении Гэризона были совершенно правы. — Гиллиф говорит, что пики у них были какие-то чудные. И еще он заметил, что все их солдаты теперь бреют бороды.
Райвис кивнул. Он сам ввел в употребление среди гонцов Изгарда пики нового образца, более широкие, чем раньше.
— Что-нибудь еще?
Пэграффа, похоже, задело, что такая интересная новость не удостоилась должного внимания. Он утешился еще одним глотком арло и лишь потом продолжал:
— Не все ладно между мэдранцами и истанианцами в Восточном заливе. Только за этот месяц на мэдранские баркасы двенадцать раз нападали пираты. Мэдранцы не сомневаются, что это работа истанианцев. Поговаривают, что надо послать галеоны в Галф.
— В Галфе не было военных кораблей вот уж... — Райвис осекся и задумался.
— Пятьдесят лет, — закончил за него Пэграфф. — Точно вам говорю, лорд Райвис, паршивые времена настают. Плохо будет на море. Плохие слухи ходят. На прошлой неделе Бей'Зелл удвоил пошлины, и гавань забита пиратскими галерами и военными кораблями. Дрохо вообще все клешни повыставил, точно краб в ведерке. Выслали военные шлюпки охранять гавань. Хуже всего, конечно, в Мэйрибейне. Из-за бейзеллских пошлин накрылся весь их экспорт. Они боятся, что Истаниа и Дрохо последуют примеру Рейза. Мэйрибейнцы перевели два самых больших своих галеона из порта Шрифт в Хэйл. Якобы чтобы защитить их от идущих с севера бурь. Но всем известно, что бури начнутся только в следующем месяце. — Пэграфф снова приложился к фляжке. — Я рыбачу в этих водах вот уж тридцать лет, у меня были неплохие уловы. И, честно вам скажу, не помню, чтобы мне еще когда-нибудь так не хотелось выходить в море, как в последние два месяца. Нехорошие времена настают, очень нехорошие — море говорит это, а море не ошибается.
Пэграфф покачал головой, вздохнул, почмокал губами, еще раз протер фляжку и допил остатки арло. Спрятав флягу под тунику, он повернулся спиной и начал возиться с удочками. То есть на свой рыбацкий манер показал, что разговор окончен.
Райвис поблагодарил и повернул обратно, к набережной.
10
— Гонцы, убившие твоего отца... не заметил ли ты в них нечто странное, сверхъестественное? — В ожидании ответа Райвис отвернулся от Кэмрона Торнского.
Они сидели в кабинете Марселя. Потрескивали буковые поленья, подогретый берриак дымился в бокалах, от порывов восточного ветра позвякивали с трудом закрытые банкиром жалюзи. Хотя в камине пылал яркий огонь, в комнате было полутемно. Бронзовая каминная решетка защищала дорогой шелковый ковер от случайных искр, абажуры из цветного стекла закрывали серебряные светильники.
Огонь внушал Марселю мистический ужас — ведь в пламени могли погибнуть его драгоценные бумаги. В Великом банковском пожаре двадцать лет назад уцелели все золотые слитки Марселя, но огонь пожрал массу документов, в которых заключалось целое состояние — приписки к завещаниям, платежные поручения, долговые расписки, обменные чеки, акты и договоры об аренде. И Марсель до сих пор не забыл этого кошмара и безумно боялся повторения.
В голове Райвиса промелькнула соблазнительная мысль — случайно задеть фонарь, опрокинуть его и полюбоваться, как керосин растекается по письменному столу Марселя и язычки пламени лижут его бумаженции. Посмотреть, как банкир будет отчаянно бороться с огнем, было бы забавно и хоть немного вознаградило бы его за вчерашнее унижение. Однако Райвис отказался от этой идеи. На многолетнем опыте он убедился, что месть приносит очень мало удовольствия. Только мимолетное злобное удовлетворение, которое в конечном счете оборачивается против тебя самого.
Отгоняя ненужные мысли, он решительно повернулся к Кэмрону и заставил себя сосредоточиться на их беседе. Прежде чем высказать собственное суждение, ему необходимо было кое-что прояснить.
— Когда я впервые увидел гонцов в кабинете отца, они показались мне настоящими чудовищами. — Он неуверенно передернул плечами. — Но все произошло так быстро... У меня сердце рвалось из груди, руки тряслись, я практически ничего не соображал. А потом я увидел... — Он покачал головой и провел рукой по волосам. — Потом я увидел отца — и ничто больше уже не имело значения.
Кэмрон Торнскнй выглядел еще хуже, чем во время их последнего свидания. Волосы висели космами, глаза были окружены темными кругами, а одежда мешком висела на исхудавшем теле. Райвис видел, что этому человеку действительно плохо, но не испытывал к нему жалости. Его мир был жестоким миром: в нем умирали люди, лгали друзья, а родные были готовы предать тебя в любой момент. Да, отец Кэмрона был варварски зарезан в собственной постели, но во многих отношениях это — далеко не худшая смерть. Кэмрон был единственным сыном единственного сына. Братья, кузены, дядюшки и мачехи не будут оспаривать его права на унаследованное богатство. Наследство его и только его. Так что с этой точки зрения Кэмрон Торнский куда счастливей его, Райвиса.
Райвис провел языком по рубцу на внутренней стороне губы. Почему-то он вдруг явственно ощутил жесткость и выпуклость шрама. Он сделал над собой усилие и спокойно продолжал:
— Я хочу знать подробности, все, что ты сможешь припомнить. На кого они были похожи, как себя вели, как пахли.
При слове пахли Кэмрон вздрогнул.
— Господи! — Марсель за своим столом атласного дерева зашелся от возмущения. — Зачем же такие бестактные вопросы? Лорд Кэмрон и без того расстроен.
Райвис сжал кулак — да так, что заскрипели кожаные перчатки.
— Слушай, Марсель, занимайся своими подсчетами и не суйся, куда не просят.
Марсель хотел было возразить, но Кэмрон жестом остановил его:
— Все в порядке, Марсель. Полагаю, если наш друг и склонен к праздному любопытству, он понимает, что здесь оно в высшей степени неуместно. — Он повернулся к Райвису. — Не так ли?
Райвису дела не было до тона Кэмрона — и все же он с неудовольствием отметил его.
— Вчера ты сказал, что гонцы напоминали животных. Что ты имел в виду?
Кэмрон провел рукой по лицу.
— Ну, эти зубы, десна... — Он судорожно пытался вспомнить подробности, потом сокрушенно покачал головой. — Они были в тени, я не смог разглядеть... но запах...
— Какой запах?
— Животный. Воняло, как в конюшне, когда жеребится кобыла, — кровью, потом, мокрой шерстью. Острый запах возбужденного зверя. — Кэмрон посмотрел на Райвиса. Взгляд его серых потускневших от слез глаз был тверд и решителен. — А почему это так важно?
Райвис оглянулся на Марселя. Банкир был ужасно занят — точнее, притворялся занятым. Он деловито перебирал бумаги, макал перо в чернильницу, старательно морщил лоб. Ну просто актер из погорелого театра.
Райвис наклонился к Кэмрону и понизил голос почти до шепота:
— Прошлой ночью, когда мы с Тессой расстались с Эмитом, на мосту Парсо на нас напали два человека. И еще минимум по двое караулили на каждом конце моста. Если бы нам не удалось сбить их со следа, прыгнув в реку, вряд ли я сейчас сидел бы здесь и наслаждался твоим обществом.
Кэмрон кивнул. Казалось, эта новость ничуть не удивила его. Марсель перестал выло притворяться, что занят своими расчетами, но взгляд Райвиса заставил его вновь уткнуться в бумаги.
— Ни разу в жизни я не сталкивался с такой бешеной, дикой силой, — продолжал Райвис. — Понадобилось все мое искусство, чтобы справиться с ними. Они набрасывались на меня снова и снова. Одного я раз двенадцать ударил ножом в грудь, и только тогда он наконец упал мертвым. Но после этого черты его начали меняться. Он опять стал похож на человека. Пахли же они оба действительно как разъяренные звери.
— Ты обучал их, — с кривой усмешкой заметил Кэмрон, — твоя работа.
Райвис впился зубами в шрам, как другие люди кусают губы, чтобы с них не сорвались опрометчиво резкие слова.
— Да, я обучал их. И засаду они устроили точно по моему рецепту — двое ждут жертву в укрытии, остальные перекрывают пути к отступлению. Но это были не мои люди. Я учил солдат убивать быстро и без лишней суеты, отступать, если кто-то из них ранен, и всегда сохранять хладнокровие. А они... они жаждали крови и не желали отступать, не удовлетворив эту жажду. — Райвис говорил нарочито бесстрастным тоном, хотя по спине у него прошел холодок.
— И к какому же выводу ты пришел? — Кэмрон пытался скрыть заинтересованность под маской безразличного презрения.
— С ними что-то сделали, как-то изменили их человеческую природу. Возможно, это было сделано с помощью колдовства.
Марсель подавился берриаком.
Кэмрон едва заметно кивнул.
Прошло несколько томительных секунд. Марсель Вейлингский зашелся в кашле. Райвис Буранский и Кэмрон Торнский мерили друг друга глазами. Погас один из фонарей. Янтарно-желтый абажур стал черным от дыма, а потом темная струйка поднялась к потолку. Ртутные часы Марселя оттикали час, и молоточек ударил по чугунному колокольчику. Раздался странный звук — не глухой и не звонкий, а так, нечто среднее.
Наконец Кэмрон заговорил:
— Я расскажу тебе, что увидел после того, как позаботился о теле отца. Я пошел в казармы посмотреть, кто из нашей охраны уцелел. Но мне пришлось считать не живых, а мертвых. — Кэмрон, не отрываясь, смотрел на Райвиса. Взгляд его оставался твердым, но голос дрогнул. — Погибло не меньше двух дюжин солдат. Это были хорошие люди. Я считал их своими друзьями. Некоторые были мне как братья. Один когда-то учил меня ездить верхом. И все они дорого продали свою жизнь. Никого не удалось убить с одного удара. Стены были забрызганы кровью, и по ним были размазаны мозги. А н