— А почему трава жёлтая? До осени далеко ещё.
Дака засмеялась.
— Выгорела, — коротко ответила она. — Солнце соки выпило.
Странно изменились люди, которых Юлди успел хорошо изучить за время дороги. Тафелонцы — это было видно — напряглись, насторожились. Вон седой Берток проверяет, хорошо ли меч из ножен выходит, вон Винхо, приподнявшись в седле, озирается, пытаясь разглядеть, не подкрадывается ли кто. Хромой Ферко похлопывает по раненной шесть лет назад ноге. Габор, Карско и другие, никогда в степях прежде не бывшие, очарованно смотрят вокруг.
А остальные, Харлан, его сыновья, их сородичи Сил, Калин… как и люди Янака — они расслабились, повеселели. Будто домой вернулись. Сзади раздался женский смех, нежное материнское воркование. Некоторые дети в отряде никогда здесь прежде не были, они выросли уже в Тафелоне.
К телеге подъехал Фатей.
— Хорошо! — сказал он на тафелонском. Он ухмылялся, но Юлди заметил, что юноша странно напряжён.
— Что не так? — спросил монах прямо. Фатей фыркнул. Все знали, что шесть лет назад он продал душу Врагу, чтобы выучиться у его слуги подлым хитростям. Но с монахом юноша всегда был приветлив.
— Всё не так, — отозвался Фатей и вдруг перестал ухмыляться. Лицо его сделалось строгим и как будто даже сердитым. — Второй день людей не видим. Мимо Канева шли — видал, деревни сожжённые стоят?
Юлди смутился. Дорогой он любовался полями, лесами, небом, жалея, что ему не дано, как брату Полди, запечатлеть лечащую душу красоту. Действительно, за полем, которое они проезжали третьего дня, где-то вдалеке виднелись почерневшие развалины.
— Здесь всегда неспокойно, — припомнил монах разговоры Увара и Янака. — Князья…
— Князья знают: сожжёшь деревню, хлеба не будет, — перебил его Фатей.
Юлди вдруг вспомнил: то поле сплошь поросло бурьяном. Он ещё тогда подумал: отдыхает. Фатей покачал головой.
— Всё не так, — повторил он и снова заухмылялся.
Стоять на краю не стали, двинулись по дороге через степь. Что она наезженная, успокаивало, значит, тут часто ходили. Значит, можно пройти. Дака, покрикивая на Сагилла, чтобы не вертелся на краю телеги, рассказывала Врени:
— Ты не смотри, что в степи стен нет. Она не ровная. То холм, а то овраг. Умеючи можно близко подобраться, а мы и не заметим.
— Ты тоже не заметишь? — хмуро спросила цирюльница. — Иргай не заметит?
Дака мотнула головой и засмеялась.
— Иргай заметит, да. Если ты подкрадёшься, Иргай заметит. А если Акшин — нет, не заметит.
— Кто такой Акшин? — устало вздохнула Врени.
Дака перестала смеяться.
— Человек, — сказала она сердито. — Вот встретимся, я ему — ух!
И мотнула головой, как когда-то в девичестве, когда от этого движения чёрные косы хлестали её по плечам.
— Ха! — сказала Дака возбуждённо. Врени заметила, как в её глазах загорелся злой кошачий огонь. — Гляди! Заметили! Фатей! Фатей!
Передние всадники в отряде действительно заметно заволновались.
— Хей, — отозвался Фатей, в самом деле подъезжая к их телеге. Когда-то сестра заменила ему и мать, и отца, но теперь он смотрел на неё со снисходительностью взрослого мужчины. — Не кричи. Пыль на краю неба.
Он покосился на Врени — свою сестру в прозрении — и снисходительно объяснил:
— Пыль — кони скачут. Скоро тут будут.
Увар прокричал приказ и оба отряда остановились. Мужчины окружили телеги. Кто-то принялся взводить самострелы, кто-то изготовил к стрельбе лук, остальные обнажили свои кривые мечи — удобно с коня рубить — и достали из-за поясов топорики. Врени в тревоге посмотрела на Даку. Когда у неё так горят глаза, жди беды.
Чужих было немного — всего два десятка. Не таясь, они подъехали к ощетинившимся оружием всадникам, старший, в хорошем риканском доспехе и шлеме тернской работы — одному Заступнику известно, как они сюда попали! — выехал вперёд и что-то прокричал. Потом вгляделся в отряд и перешёл на родной язык Даки, который ни Врени, ни Юлди не понимали, но могли узнать.
— Он говорит, — немного удивлённо перевела Дака, — что они люди великого хакана. Что нас заметили на заставе, которую поставили волей Неба и по приказу его хакана. Требует рассказать, кто мы, откуда и куда едем.
Янак подъехал к Увару и что-то ему тихо сказал, указывая то на чужих, то на степь позади них.
Дака тревожно посмотрела на цирюльницу.
— Здесь никогда не было заставы! — сказала она.
Врени ответила подруге таким же встревоженным взглядом. У Увара в отряде — полсотни воинов, да с Янаком — бойцов двадцать. А здесь всего-то два десятка, к тому же только у троих человек железные доспехи, у остальных войлочные. Но если за ними — застава, если Хакан, кто бы он ни был, правит здесь…
— Кто такой — Хакан? — спросила Врени. — Ты его знаешь?
Дака коротко рассмеялась.
— Князь, — пояснила она. — Великий князь. Как Клос. Только лучше.
— Это таможня, — догадалась Врени. Значит, хакан — не имя, а титул. — Степная таможня. Да?
— Да, — медленно наклонила голову Дака. — Если правда — то да. Сагилл! Сагилл! Вараза от края оттащи! Смирно сидите! Я вам! Ольви! Ольви, не сметь! Дандак! Дай Ольви Санапи, пусть нянькает! Ольви! Ольви, расчеши Санапи волосы!
Сагилл, шестилетний бойкий мальчуган, со смехом ухватил самого младшего брата, Вараза, за пояс и рванул на себя, и они опрокинулись на спины. Дандак, средний брат, с натугой пихнул в руки Ольви полуторагодовалую Санапи. Ольви было около семи лет, но в человеческом облике девочка выглядела всего на четыре. Сейчас её трясло от страха и возбуждения, но она послушно достала деревянный гребешок и принялась расчёсывать мягкие волосики приёмной сестрички. Дрожь, которая сотрясала тело маленькой оборотницы, постепенно унималась.
Дака покачала головой.
— Нельзя, чтобы Ольви превратилась, — сказала она, повернувшись к цирюльнице. — Нет в степях такого, чтобы любили тех, у кого две шкуры. Убьют. Сагилл говорил — когда-то мохнатые по степи кочевали. Народ был. Потом их не стало. Давно не стало. На них все войной ходили. И мы, и братья Харлана и из Дарилики приходили. Всех убили. Нельзя.
Сагилл был погибший старший брат Даки, в честь которого она назвала первенца.
Пока Дака и Врени отвлекались на детей, Увар и Янак о чём-то договорились с чужим отрядом, и оберст приказал трогаться вперёд. Чужие разделились, один десяток поехал впереди, второй — позади людей Янака и Увара. Врени обратила внимание на то, какие они спокойные и уверенные, почти наглые. Им плевать, что они в меньшинстве. Это их земля, они здесь хозяева. Но, судя по словам Даки, раньше так не было. Давно ли хакан стал здесь править?
Они добрались до заставы, которая оказалась всего-навсего большим лагерем посреди степи. Женщин там не было вовсе и на отряды Увара и Янака снующие между войлочных шатров мужчины смотрели с неприкрытым любопытством. Со стороны доносилось овечье блеянье, видно, рядом пасли стадо. Возле лагеря треугольником были выкопаны три колодца. К Даке и Врени, привычно занятым шатрами, подошёл Фатей.
— Нехорошо, — сказал он, глядя мимо женщин. — Сказали, спокойно тут. Хакан велел, чтобы мир был везде. Хакана слушаются. Сказали телеги в стороне поставить, шатры не окружать.
— Ну и что? — не поняла Врени. Фатей сплюнул.
— Нехорошо, — повторил он. — Дака, смотри за дочерью. Пусть не боится. Пусть не превращается.
Он ушёл. Дака встревоженно смотрела вслед брату.
— Ой, плохо, — покачала головой она и повернулась к цирюльнице. — Телеги вокруг шатров стоят. Можно отбиться. Сейчас — нет.
— И Увар послушается? — недоверчиво спросила Врени. На оберста такая покорность была непохожа.
Дака невесело улыбнулась.
— Ты не видишь, нет? Большая застава. Вечером много вернутся. Куда мы от них денемся? Тут везде степь.
Дака оказалась права: вечером на заставу вернулось пять таких отрядов — и все без женщин. Увар и Янак остались в меньшинстве. Оберст, впрочем, держался спокойно и уверенно. Вечером его позвали к костру старшего на заставе, и он пошёл туда, взяв с собой Харлана и Янака. О чём они говорили до поздней ночи, никому потом не рассказывали.
— Хей, — сказал Фатей наутро, когда Юлди под руководством Врени осторожно разминал спину. — Тебя Заступник слушает? Поговори с ним. Скажи — помощь нужна. Пусть помогает.
— Я не могу указывать Заступнику, — распрямился монах.
— Зачем тогда ты веришь? — сделал удивлённые глаза Фатей. Врени была готова поспорить на свою долю от похода, что мальчишка смеётся над монахом.
— Вера даётся не зачем, — устало ответил Юлди. — Я верю в Заступника потому, что Он есть.
— Так поговори с ним! — обрадовался юноша. — В Толок не идём, к хакану идём. Хакан скажет — можно — пойдём в Толок. Скажет — нельзя — раз! Раз!
Он резко рубанул рукой, показывая, как отсекают головы. По спине Врени пробежал неприятный холодок. Фатей, похоже, не шутил.
— Откуда ты знаешь? — спросила она. Фатей покосился на неё, но так и не посмотрел прямо.
— Фатей много знает, — уклончиво отвечал он. — Поговори с Заступником, Юлди, пусть скажет хакану, чтоб пропустил нас.
Врени не стала напоминать мальчишке, что прозревший не должен ждать помощи от Надзирателя. Пусть с ним Медный Паук разбирается.
— Я буду молиться, — пообещал монах, — чтобы Заступник укрепил нас в этом испытании, как он укреплял нас в прошлых.
Фатей сплюнул.
— Видал, сколько их? — проворчал он уже без смеха. — Только первая застава — и так много. Янак говорит, дальше больше будет. Янак говорит, раньше заставы так близко к Каневу не стояли. Теперь стоят. Много. Твой Заступник закроет от их стрел?
Юлди осенил себя священным знаком.
— Кто знает. Тому, кто искренне верит, Он являет помощь в любых испытаниях. Я сам, хоть и недостоин, был свидетелем тому. Моя вера сломила злое чародейство Князя-Жреца и…