– Катастрофическим? – Подобная перспектива для Пятнадцатого полка никоим образом не устраивала Доминго. – Говорите проще, Ван, чтобы понял даже старый богохульник. Если вы не можете гарантировать безопасность моих людей, то мы ни в коем долбаном случае не воспользуемся вашим маслом.
– Елей, полковник, – это не оружие, – терпеливо разъяснил Ван. – Елей защитит наши войска, когда ритуал будет завершен. Гнев Падшей Матери обрушится на поле боя, и любой, на ком нет метки ее всемилости, рискует, что его перепутают с Кобальтовым отрядом.
– Хм, – протянул Доминго. Все его сомнения по поводу этого плана вернулись… но разведчики донесли, что Кобальтовый отряд многочисленнее, чем ожидалось, и, коль скоро Уитли находится по другую сторону Языка Жаворонка, будет слишком опасно атаковать, не пользуясь цепным оружием. Без него, да при том что кобальтовые закрепились на высоте по другую сторону долины, бой может пойти и так и этак, особенно если удар Уитли с тыла по какой-либо причине задержится.
– Уверяю, они будут в полной безопасности, если только получат наше благословение и помазание, – настаивал Ван. – Все мои братья выйдут на поле боя, и я не попрошу ваших солдат подвергнуться тому, что не грозит моим людям.
– Может, дождемся полковника Ждун? – В голосе Ши прозвучала молящая нотка, и это возмутительное сомнение добило полковника.
– Значит, все получают масло, – решил Доминго. – Сегодня отдыхаем, а за три часа до рассвета вы начинаете свои ритуалы. Мы воспользуемся цепным оружием.
– Сэр, я искренне считаю…
– Вы свободны, капитан Ши, – перебил ее Доминго, обращая взор к Языку Жаворонка, чтобы не видеть самодовольной ухмылки Вана. – Как можно скорее отправьте совомышь к кобальтовым. Нельзя заставлять старых друзей ждать.
Чума на всех и каждого могильного червя, и королевская чума – на Дигглби. Марото случалось чувствовать себя и хуже, например после побоев или употребления некоторых веществ. Но такого кошмара он не припоминал. Варвар не считал себя склонным к преувеличениям, но, чем терпеть эту пытку еще хоть секунду, искренне предпочел бы, чтобы его расчленили мясники. Сгодятся даже слепые, с тупыми топорами.
Он наконец собрался с силами и издал стон.
– Кто-то перепил? – Пурна сунулась в палатку, направив жгучий свет прямо в мозг Марото, взорвав его глазные яблоки.
Он натянул пропотевшее одеяло на голову.
– Кто-то что-то съел, – возразил он. – За выпивкой я уследить могу, женщина.
– Разумеется, – сказала Пурна, и сквозь тонкое одеяло он почувствовал, что она опустила полог, изгнав ненавистное солнце. Марото снова высунулся, поскольку она поднесла кружку к гнезду, которое он соорудил на полу. – Притащила тебе старое угракарское средство. Будем лечить подобное подобным.
– Ухх! – Марото содрогнулся, не в силах поверить, что она настолько зловредна.
– Да это просто талая вода. Самое то, чтобы поднять тебя и подготовить к встрече с утром. Или с полднем, уж как получится. Эй, что это? Думала, ты больше не куришь трубку – не говори мне, что в таком состоянии ты кого-то сюда приводил!
Трубка? Ах да, трубка!
– Это единственная трубка, которую я любил и которую потерял, – ответил Марото, когда Пурна положила ее обратно на кучу одежды. – Она сделала ее для меня, изготовила по трубке всем нам, и как-то… не знаю как, но ухитрилась вернуть ее мне.
– Неужели это одна из трубок Софии? – присвистнула Пурна. – Тогда курение с стоит последствий. Научишь меня? А можно набить ее мускусным цветом?
– Нет, – сказал Марото. Нечто худшее, чем злейший отходняк, поднималось в нем при мысли о Софии – некая тень в раскалывающемся черепе. – Мне нужно закинуться чем-нибудь плотным, Пурна, а то я, подери меня демоны, совсем помру.
Слова вызвали еще один спазм: меньше всего ему сейчас хотелось есть, но он знал из богатого опыта, что без этого зла не обойтись.
– Может быть, ломтик вороны – я же предупреждала насчет того червяка? – Должно быть, Марото выглядел жалко, поскольку она немного смягчилась. – Чхве и София ищут тебе что-нибудь горячее.
– София. – Имя прозвучало стоном: зловещее облако предчувствия на краю сознания было изгнано завывающим ветром реальности – Марото вспомнил все. Он с превеликим усилием сел, взял кружку восхитительно холодной воды. Отхлебнув, попытался сфокусировать взгляд на Пурне. – Она здесь?
– Только что упустил ее, герой, – был слишком занят. Выворачивался наизнанку за палаткой. – Пурна кивнула в сторону источника вони, и Марото только тогда сообразил, что та исходит не от его липкого тела. Эге, да он не наблевал на себя – жизнь-то налаживается! – Похоже, вы все утрясли? – спросила она.
– Да вроде. – Марото передернуло.
Святые гребаные демоны, это что, и правда его работа? Неужели порожденное дурманом желание расшевелило все зло, приведшее сюда Софию? Несомненно, во всем случившемся усматривалось участие Крохобора. Эта крыса обожала нашептывать спящему, чтобы тот, проснувшись, вообразил, будто родил величайшую идею, или вспомнил, чего не было… вроде приказа уничтожить некую почтенную даму в отдаленном горном селении… Демоны, смилуйтесь, София сказала, что всю ее деревню вырезали, а мужа… Все, сейчас опять стошнит.
На этот раз он не потрудился блевать снаружи.
– Пойду взгляну, куда запропастилась Чхве с завтраком, – сказала Пурна тем неестественным тоном, какой бывает, когда силишься не дышать носом. – Тебе принести еще что-нибудь?
– Угу, – выдавил Марото между рвотными спазмами. – Гребаную голову этого долбаного Дигглби.
Трижды Мрачный приносил деда к палатке Марото, чтобы три поколения Рогатых Волков наконец спели друг другу, и трижды девушка, носившая шкуру их клана, прогоняла их. Пурна, что-то-там-Пурна называли ее, и она была не груба, а больше зла на своего капитана, на которого навалилось такое похмелье, что он весь день пытался выбраться из постели, но сумел лишь проблеваться и вырубился опять. Однако в последний раз она даже не подняла головы от карт, в которые играла со своими товарищами, разодетыми в шкуры и зубы рогатых волков, – только отмахнулась и сказала:
– Как только придет в сознание, я вас позову. Но до сих пор он и на пять минут не прочухивался, так что не ждите от бедняги поэзии.
– Поэзия Марото – вот бы послушать! – заявила герцогиня с тиарой из зубов рогатого волка поверх высокого парика.
– Ага, спасибо, – буркнул Мрачный и понес дедушку обратно к их палатке. – Нам так везет, что он ублюется до смерти и мы не услышим его песню.
– Так было бы даже лучше, – заметил дедушка. – Если он помрет, мы заберем его кости и перемелем, чтобы сделать тебе оружие, какое носила моя мать. Железо, смешанное с прахом предков, – самый могущественный металл на свете.
– Да? – Этой сказки Мрачный еще не слышал. – У прабабушки такое было?
– По ножу из каждой ее матери, – ответил дедушка, наклонившись так, чтобы шептать внуку на ухо, будто лагерь кишел шпионами, только и мечтающими узнать секреты старика. – Они никогда не промахивались, Мрачный, никогда.
– Ха!
– Это все, что ты умеешь сказать? «Ха»! Эй, парень, видишь вон тот холм?
Да, Мрачный видел: лагерь упирался в подножие зловещей горы и частично на него заходил, а там, где подъем становился по-настоящему крутым и палатки заканчивались, торчал клочок бурой травы. Наивысшая точка в округе, кроме самой горы и кряжей, стенами встававших по обе стороны лагеря. Мрачный, не нуждаясь в пояснениях, направился туда, где Язык Жаворонка пронзал садившееся солнце.
– Ну вот, – сказал дедушка, когда Мрачный наконец взобрался на холм; у его ног лежал грубый символ из камней, а дальше распростерся целый мир. – Есть на что посмотреть. Теперь твоя непорочновская девка влипла!
Так оно и было. Снизу из лагеря виднелся только край травянистого подъема по ту сторону долины, но отсюда холмы предгорий казались почти такими же плоскими, как равнины, в которые они переходили, и вся местность, проклятье, выглядела так, будто была покрыта какой-то опасной сыпью. Имперский лагерь был не вдвое больше Кобальтового, но находился близко. От ближайшей к ложу долины багряных палаток не более часа ходу; от начала долины до первой заставы кобальтов – и того меньше.
– Хорошего мало, – уныло произнес Мрачный.
Их время почти вышло: уже завтра может начаться битва, и какого демона они будут тут делать? И конкретнее: как быть с дедушкой? Он не ждал, что старик поймет его желание, даже потребность, сражаться на чужой войне, но и не мог бросить родича и идти в бой один: если он погибнет, что станется с Рогатым Волком, не ходящим на своих двоих уже больше десяти лет? После всех приключений они, похоже, упустили шанс поговорить с Марото, бой может начаться до того, как им выпадет вторая попытка. Нужно уходить в горы сегодня же ночью, если они не хотят впутываться в дела внешнеземцев, но это значит покинуть дядю, не дав ему шанса все исправить… и покинуть Чи Хён, что едва ли не хуже.
– Мало хорошего? – фыркнул дедушка. – Напротив, парень, все выглядит демонски здорово. Знай я, что они здесь вспомнили, как воевать всерьез, я бы еще в первый раз ушел из саванн с Марото.
– Да ну? – Мрачный ни разу не слышал, чтобы дедушка называл сына этим именем.
– Да, – подтвердил дедушка. – Я уже почти отказался от этой мысли, но у меня, похоже, еще остается надежда попасть в Медовый чертог Черной Старухи. Если такая свора имперских шавок не отправит меня к предкам, то я, чего доброго, воображу, что бессмертен.
– Ты что же, хочешь, чтобы мы протянули руку Кобальтовому отряду? – У Мрачного чуть полегчало на душе – это был наилучший выход. Он не видел Чи Хён с тех пор, как София привела к ней ее возлюбленного, – как будто Мрачному было этого мало, чтобы проникнуться неприязнью к особе, которая звалась Холодным Кобальтом, – и мысль, что появился повод навестить генерала, обрадовала его почти так же, как устрашила.