«Так говорят все тираны», – подумала Портолес, но в кои-то веки язык ее не подвел.
– Это вы так считаете.
– Это я так считаю, – кивнула София и встала. – Спасибо, сестра.
– Услышьте меня, – сказала Портолес, поняв, что надменная женщина собирается уйти. – Я… умоляю вас, София. Теперь, когда я доказала, что уполномочена, выслушайте послание. Верьте во что хотите, когда я закончу, но, молю, выслушайте, во имя ваших погибших людей.
– Думаю, я услышала достаточно, – произнесла София. – Разве что остался вопрос: почему Индсорит отправила именно тебя, а не кого-то другого? И почему боевая монахиня Вороненой Цепи стала выполнять повеления багряной королевы, а не своей Черной Папессы. Это правда, что по пути ты сражалась со своими? Как бы я ни хотела приписать это дело себе, но раны, от которых ты умрешь, нанесены не мной, а руками твоей любимой церкви. Не говори, что ты просто устала от того, что запрягшие тебя в плуг обращаются с тобой как со скотиной.
– Это была не Индсорит, – повторила Портолес, молясь, чтобы ее искренность переборола демонский язык и фальшивое спокойствие от укуса насекомого. – Любой, кто пожелал бы причинить вред королеве, постарался бы настроить вас против нее. Чем еще больше можно навредить ей, навредить вам обеим, как не спровоцированной войной? Разве вы не понимаете, что если бы она желала вам смерти, то старалась бы чуть больше? Пожалуйста, София, вы слишком умны, чтобы позволить водить себя за нос, вы знаете лучше всех, что война никогда…
– Я спросила не об этом, – перебила София. – Теперь скажи, почему тебя выбрали гонцом?
– Потому что я была единственной, кто точно знал, как вы сейчас выглядите. – Портолес закрыла больные глаза. – И чтобы убедить вас в ее искренности. Я пришла не одна.
– Не одна?
– Нет. – Портолес подняла взор на затуманенный слезами силуэт женщины. – В моей седельной сумке бумаги, которые, как я сказала, дают мне абсолютные полномочия действовать от имени королевы, но там есть кое-что еще. Список имен всех солдат, которые были в Курске вместе с полковником Хьорттом. Жертва. Как только я доложила, что случилось, до чего все это было странно и как выглядели вы и ваша собака, королева поняла, какое затевалось предательство.
– Жертва, да?
– Да, госпожа София, – чтобы предотвратить ненужную войну. Мы – дар королевы вам, знак ее скорби по вашей утрате. Клянусь Падшей Матерью, я служила с полковником Хьорттом с того дня, когда ему было вверено командование Пятнадцатым полком, и до того, как мы схватили и убили вашего мужа. Он ни разу не упоминал о подобном плане. Королева Индсорит полагает, что это сделала Вороненая Цепь, и потому, очевидно, священники послали за мной своих агентов – чтобы помешать мне сообщить вам правду.
– Хм, – произнесла София и, к восторгу Портолес, как будто и вправду задумалась. – Цепь послала имперского полковника, зная, что я обвиню королеву. Интересно. И потому твоя Черная Папесса отрядила за тобой убийц, а ты с ними сразилась?
– Я… не могу сказать точно, зачем она их послала, но я сражалась с ними, потому что они хотели мне помешать, – объяснила Портолес. – Я даже не знаю, откуда Цепь узнала о моей миссии. Мой брат в Доме Цепи… Он мог проникнуть в мои мысли после нашей с королевой встречи.
– Значит, у тебя нет доказательств, что Цепь приказала Хьортту напасть на меня и деревню?
– Никаких, – ответила Портолес, понимая, что сейчас, в конце миссии, она не должна отклониться ни на шаг от того, что поручила ей королева, не должна отступать от правды даже для убедительности. Кроме того, Борис прав: блефует она ужасно плохо. – У королевы нет никаких улик, которые указывали бы на Цепь или другого подозреваемого; единственное, в чем она уверена, – ее личное неучастие. Всематерь, смилуйся! Насколько я узнала Хьортта, пока служила при нем телохранительницей, этот идиот мог просто-напросто соблазниться лишним клочком земли, пока не рассеялся дым гражданской войны. Каким образом ни оказался бы он вовлечен в злодейский план, тот не был санкционирован королевой. Она вам не враг. И если вы не прикажете вашему непорочновскому генералу остановиться или, если она командует армией не только на словах, не убедите ее, то вспыхнет еще одна война, более страшная. Королева сказала, что на всей Звезде только вы и она знаете, какой бессмысленной будет новая бойня. Даже если вы только согласитесь взглянуть на мои грамоты и покажете их предводителю имперской армии, этого будет достаточно, чтобы предотвратить смертоубийство. Она доверилась мне и велела любыми средствами доставить вам самое мощное оружие на Звезде – правду.
Портолес била дрожь – такое количество слов перебивало дыхание не хуже быстрого подъема по лестницам Диадемы.
– Однако это только половина моего вопроса, сестра… Вижу, ты верующая, я это по запаху твоему чую… Так зачем идти против высших лиц своей церкви, особенно если выяснилось, что твоя королева получила корону предательством и обманом? Она заключила сделку с демоном, Портолес, а ты из цепей выворачиваешься, чтобы служить ей.
В тоне Софии вновь проступил голод, когда она сунула в кисет еще дымящуюся трубку и склонилась над кроватью, явно надеясь увидеть трещину в показушном спокойствии Портолес. Но не было никакой показухи, поэтому и трещины не было. Впервые монахиня вложила в свои слова червя, точившего ее со дня резни в Курске. Правда убивает вернее приказов, армий и замыслов смертных.
– Я пришла, потому что я виновата. Это я передала приказ Хьортта. Меня покарали, когда я привела кавалерию Пятнадцатого обратно в полк, но не за истинное преступление. Вышестоящие в Цепи сказали: в том, что я сделала в Курске с вами и вашими людьми, нет вообще никакого греха. Что в этом смысле я не совершила ничего дурного, потому что я сосуд Падшей Матери, я спасла души крестьян-язычников, убив их. Но королева Индсорит… Наедине, в тронном зале, она заявила, что это зло, что это преступление, какие бы оправдания я ни приводила. И она права. – Портолес беззвучно зарыдала; ее глаза слиплись от слез, пока она тряслась от стыда за содеянное, вспоминая, как уверенно взмахивала кувалдой, вышибая мозги пяти азгаротийцам, которые отказались подчиниться ее приказу. Вера так долго защищала ее от этой боли, и с каким же чувством освобождения сестра наконец ощутила ее полную силу – божественную, не меньше… Портолес исполнила свой долг, и, позволяя скорби сотрясать ее тело, слышала, как София тоже плачет.
Нет. Та вовсе не плакала. Она смеялась.
Не имея возможности сорвать с глаз плотную пелену, Портолес заморгала на Софию. Та овладела собой, встала на колени в изголовье и прошептала:
– Ты действовала с замечательной храбростью, служа своей империи, сестра Портолес, и я не могу винить тебя за события в Курске. Я прощаю тебе все.
Меньше всего Портолес надеялась на прощение. У нее вырвался всхлип, прежде чем она успела его перехватить.
– Будет, будет, – произнесла София, вытирая Портолес слезы. – Хочешь еще в чем-то признаться, пока у тебя имеется столь сочувственное ухо?
Да. Портолес хотела рассказать Софии, как приятно было смотреть на сгоравшего заживо Эфрайна Хьортта, как был сделан первый шаг к Языку Жаворонка, когда она решила предоставить ничтожного полковника огненной каре… Но тут сестра обнаружила, что свободна от гордости, которая всегда управляла ее языком. Было достаточно того, что она совершила нечто правильное; не стоит щеголять этим, особенно перед женщиной, которая сама разожгла пожар. Портолес же не сделала ничего, она просто не прислушалась к воплям горящего грешника.
– Я… думала, что знаю больше всех в Цепи, даже больше Черной Папессы, – сказала она, ощущая, как тяжесть этого последнего греха поднимается в груди, когда она наконец сформулировала то, что так долго жило без слов в глубине ее жаркого сердца. – Я восставала всеми способами, какие только могла придумать, грешила ради самого греха. Я делала все, чего ожидали от анафемы, потому что… хотела доказать, что они ошибаются. Что Падшая Матерь любит меня, что бы они ни говорили. Что если я зайду достаточно далеко, то она откроется мне, явится передо мной. Я просто хотела увидеть ее, узреть правду за Цепью, прежде чем отправлюсь к воздаянию, что ждет меня за пределами этой земли.
– О да, куча наград, сестра, и много-много земли. – София вновь хохотнула – вернее, издала злорадный лай. – Но раз ты так хочешь узреть некие истины, то я, пожалуй, могу помочь…
Размытое пятно, которое было Софией, приблизилось и вырвало сестре Портолес левый глаз. Огромная тяжелая ладонь упала на рот монахини, и, как ни пыталась та зажмурить глаз правый, сильные пальцы пробрались под веко. Еще один жесткий рывок породил в горле Портолес вопль, который придушила запечатавшая губы ладонь, пока большой и безымянный пальцы сжимали ноздри.
– У вас все в порядке, сестра? – раздался мужской голос снаружи, из-за застегнутого полога палатки, и другой ответил:
– Лучше веди цирюльника, парень, – у монахини, похоже, припадок.
Портолес забилась в цепях, но ее надежно приковали к койке. Палатка снова более или менее сфокусировалась, и, даже придушенная, сестра содрогнулась от облегчения, осознав, что в действительности ее глаза на месте. Они все еще горели, и, сморгнув с них липкую слизь, она увидела над собой не Софию, а Хортрэпа Хватальщика. Он крепко держал ее, душа, а между пальцами его свободной руки извивались две блестящие черные пиявки. Должно быть, их-то он и сорвал с ее глаз. Запрокинув голову, он швырнул тварей в рот.
– Раскрою маленькую тайну, сестра, раз уж ты так вольно обращаешься со своими, – прошептал он, жуя, с полным крови ртом. – Демоны приходят во всех формах и всех размеров, и если знаешь, что с ними делать, то возможно любое чудо. Единственная разница между Цепью и нашим братом в том, что нам, чародеям, хватает честности признаваться в своих обманах, когда фокус заканчивается и аплодисменты стихают. Эх, вот бы вся моя публика была скована и накачана насекотиками, когда я прихожу с пиявочными очками!