Сестра Портолес предпочла отклониться от этого курса при первой возможности, дав необходимые салюты и сигналы стражникам у стены, чтобы пропустили ее в город. Этот обмен освященными временем жестами был почти формальностью – стражникам поручалось не допускать, чтобы горожане проникали в цитадель, а не мешать чиновникам от церкви или государства покидать ее. Внешняя дверь открылась, и за ней лежал бурлящий, перенаселенный город Диадема.
Кальдера была широка, но город, возникнув полтысячелетия назад, быстро расползся из центра и занял всю ее площадь; ничего не оставалось, как строить вверх. Рискованное дело и в практическом, и в социальном смыслах: заберись чересчур высоко – и более знатные соседи однажды ночью подроют твой фундамент. Ничего удивительного, что даже ненадежные столичные холопы пошли за Поверженной Королевой, когда она открыла сухие просторные пещеры замка Диадемы для всеобщего пользования. Эта реформа пережила свергнутую тираншу всего на неделю – королева Индсорит и папа Шанату выпроводили всех обратно в сумрачный город. По рассказам старых анафем, переживших эти бурные времена, потребовались многие месяцы, чтобы вонь ложной надежды и безнадежной нищеты выветрилась из крепости.
Ступив с черной лестницы в черную уличную грязь, Портолес улыбнулась черному дождю, падавшему на маску из черной ткани, которую носили такие, как она, когда общались с чисторожденными. По крайней мере, носили в столице – военные отменяли этот обычай, как только они отъезжали на дюжину миль от стен Диадемы: позволять фигурам в масках расхаживать по лагерю означало нарываться на неприятности.
Даже спустя века после того, как поднялось первое здание, стены каждого высокого и шаткого строения под дождем сочились черной кровью – пепел священной земли проникал в любую древесину, в кирпич и черепицу. Единственным цветом кругом был сине-стальной – оттенок грозовой тучи, который Портолес видела высоко вверху, между тесно сдвинутыми крышами. Отсюда, снизу, было невозможно разглядеть красочные наряды, которыми назло серым небесам щеголяли представители высших классов, гуляя по своим крытым мостикам, а здесь, внизу, толпы сутулых горожан на узких улочках, по которым проходила сестра, были облачены в темные промасленные балахоны, не слишком отличающиеся от ее рясы. Однако же никто, кроме Портолес, не носил маску ведьморожденного, и прохожие обходили сестру стороной даже в теснейшем переулке между выставленными на продажу домами, тянувшимися почти на сотню футов вверх и заметно качающимися под резкими порывами ветра. Даже сейчас, в полдень и под открытым небом, здесь было темнее, чем в освещенных свечами Норах.
Портолес поплутала в гетто ранипутрийцев и усбанцев, съела пирожок с жирной камбалой, купленный у тележки кремнеземца, кивком выразила сдержанное одобрение толпе исповеданных и заклейменных неофитов из непорочных, молившихся в грязи рядом с очередью кающихся, ожидая, когда их пустят в Западный собор. Пепельная грязь облепила ее ноги, так что сандалии стали похожи на сапоги. Наконец, взглянув на доску объявлений на крытой террасе заброшенной таверны, она нашла то, что искала, – бурый листок тряпичной бумаги. От двух слов Портолес бросило сначала в жар, потом в холод, и с нервирующим чувством вины сестра окинула взглядом унылый переулок, как будто это она приклеила листовку.
«ЗОСИЯ ЖИВА!»
На террасе лежало несколько закутанных тел, и, убедившись, что эти люди и вправду спят, Портолес потянулась к листовке дрожащими пальцами, как будто та могла обжечь. Листок отлепился от мягкой сырой доски – так подсохшая короста отходит под упорным ногтем. Сложив и сунув бумажку под рясу, в повязку, поддерживающую потную левую грудь, Портолес поспешила прочь. Нечто подобное королева предложила забрать из Службы Ответов, но, прежде чем собраться с духом и войти в это грозное учреждение, сестра хотела выяснить сама, так ли уж распространена революционная пропаганда в низах, как считает королева. И вот пожалуйста, стоило чуть-чуть побродить вокруг – и попадается листовка.
Не то чтобы у Портолес имелись причины не верить королеве Индсорит в этом вопросе или в любом другом, но после Курска боевая монахиня обнаружила, что сомневается буквально во всем. Эта всепроникающая неуверенность – частичная причина того, что она согласилась поставить клятвы, данные королеве, выше тех, которые давала церкви. Одна лишь королева Индсорит согласилась с ней в том, что грех казнить деревенских жителей и неподчинившихся солдат, кто бы ни отдал приказ об экзекуции. До этого освобождающего признания виновности каждый высший, которому исповедовалась Портолес, был в первую очередь озабочен тем, что одна из цепных анафем позволила умереть своему подопечному, имперскому полковнику, а сама преспокойно смотрела на это. Все встало с ног на голову: королева Самота спокойно рассуждала о духовных вопросах, а папесса Вороненой Цепи бесновалась из-за военной неудачи.
В итоге именно сомнение привело Портолес к решениям, показавшимся простейшими в тот момент, но теперь ошеломляющими своей масштабностью. Сделала ли преданность королеве ее предательницей церкви? Падшей Матери? Это был неприятный опыт: довериться своей интуиции, как побуждала ее королева, ведь Портолес всю жизнь внушали, что ее душевные порывы исходят не от нее, что они пришли от Обманщика, чтобы закабалить ее душу. И все же она сделала первый робкий шаг по этому пути: начала поиски на грязных улицах, а не там, где предложила королева, и, доверившись инстинкту, теперь уничтожила одно из сомнений, бередивших ее разум. Похоже, и любопытству есть свое применение, как бы яростно ни высмеивала этот грех Цепь, считавшая его главным.
Портолес поняла, что заблудилась: безымянные улицы не давали ни малейшего намека, в каком направлении она идет, и сестра остановилась на грязном перекрестке. Но как только грудь ей сжала паника незнания, Портолес выдохнула ее, точно дурной воздух. Диадема – кольцо, пусть и огромное, и если она будет идти только вперед, то вовремя найдет обратную дорогу в замок. Наверное, этот город – самый увесистый символ, какой только был изготовлен из закаленного стекла, подумала она с улыбкой.
Она так углубилась в город, что очень не скоро удалось выбраться к окраине и снова войти в замок. Несколько раз, поднимаясь все выше и выше по внутренним склонам Диадемы, Портолес трогала крамольную бумагу, лежавшую у нее на сердце, и, показывая королевское предписание стражникам, часто преграждавшим ей путь, представляла, что дает им листовку. Она не могла решить, что собой представляют эти два слова: только измену или еще и отъявленную ересь.
Когда ее наконец пропустили на открытый этаж Палаты Истины, то при виде десятков людей, проходящих процедуру допроса, дыхание Портолес, уже сорванное подъемом по лестницам, пресеклось. Судя по тому, что людей, привязанных к кушеткам и стульям, насчитывалось куда больше, чем вопрошателей, Службе не хватало сотрудников.
– Устроили набег на кельи в Нижней Левиафании, – сообщил человек, которому поручили сопровождать Портолес. – Обычно мы не набиваем сюда столько испытуемых, но камеры полны, так что приходится.
Как и все сотрудники Службы Ответов, он ходил обнаженным в удушающе жаркой Палате Истины. Вопрошающим нечего было скрывать от своих гостей. В синеватом сиянии жаровен, отражающемся от пола из полированного вулканического стекла, Портолес разглядывала его, ища знаки демонической природы, хотя и знала, что ведьморожденных в эту Службу не берут. Портолес, в какой-то сумятице и еретических, и предательских мыслей, задалась вопросом: каково было бы Службе, умей анафемы, предположительно способные читать чужие мысли, проделывать такое с незнакомцами, а не только с теми, с кем уже сблизились.
Казалось, в последнее время только ленивый не читал мысли Портолес, и это вызывало у нее повышенную подозрительность. Она подпрыгнула, когда вопль какой-то старухи захлебнулся бульканьем. Жертве вырвали язык раскаленными щипцами, весьма похожими на те, которыми пользовались папские цирюльники для исцеления ведьморожденных. Оглядев другие инструменты, разложенные на столах или используемые, и лужи темной жидкости, утекающие в многочисленные дренажные решетки, она обнаружила много сходства с операционным театром, где ее очистили, насколько это было в силах церкви. К горлу подкатил ком дурных воспоминаний… или всего лишь съеденная на улице камбала, жаренная в арахисовом масле?
– Они все пойманы на месте преступления?
– Несколько зачинщиков и куча народа, просто искавшего легкой наживы и сухой постели. – Служащий вдохнул. – Вот всегда так. Не волнуйтесь, сестра, довольно скоро большинство испытуемых будет передано вашим людям.
– И все это было найдено в их комнатах? – Сердце застучало о бумагу, спрятанную под одеждой, когда Портолес увидела стол, заваленный одинаковыми листовками и потрепанными фолиантами. – Пропаганда?
– Это слово вполне годится, – сказал клерк. – Уверен, вы найдете и другое. Можем ли мы оказать вам помощь в поисках кого-то конкретного? Если он или они не здесь, доставить сюда – вопрос считаных часов.
Портолес взяла фолиант, полистала, положила обратно и взяла другой. Под маской, облепившей потное лицо, щеки пылали не только от жары. Имя Поверженной Королевы появлялось снова и снова, на каждой странице… Конечно же, авторы понимали, что рискуют очутиться в Службе Ответов. Текст говорил об их бесстрашии – либо о необходимости написать чернилами на бумаге, невзирая на цену, о Поверженной. Пергаментный фолиант в руках сестры был заполнен убористым, но четким почерком только наполовину – интересно, пальцы еще при авторе или раздавлены в тисках?
– Это я забираю, – заявила она, обращаясь скорее к себе, чем к клерку. – Нужно где-нибудь расписаться?
– Почтенная сестра, вы не можете… – начал клерк и сразу поправился, когда Портолес вонзила в него убийственный взгляд. – Дело в том, что Служба работает сейчас с этой книгой по прямому распоряжению королевы. Я собственноручно сделаю для вас копию…