– Я не спросила, убьешь ли ты их, я спросила, как ты на это смотришь, – уточнила Портолес, привязывая лошадь и вьючного мула к самому толстому дереву. – Слезай, я тебя раскую.
– Вот что… – Еретик, похоже, по-настоящему занервничал – впервые с тех пор, как Портолес забрала его из Службы Ответов. – Буду откровенен с тобой, сестра: если это проверка, то я обязательно провалюсь. Если ты ищешь предлога, чтобы прикончить меня после всех наших совместных странствий, то лучше смотри в глаза, когда ударишь молотом по черепу.
– Еретик, – сказала Портолес, привязывая его лошадь, – если не хочешь сражаться плечом к плечу, я пришибу тебя прямо сейчас.
– Спешить незачем, – возразил Еретик, второпях даже не слезая – падая с седла.
Ему уже давно разрешили ехать с раскованными ногами, а теперь оказались свободны и руки.
– Бери два арбалета, которые я купила в Линкенштерне, и заряжай, потом клади вон на тот широкий пень, – велела Портолес. – В скатке короткий меч, он должен быть тебе по руке. Живо.
– Конечно, сестра. – Еретик потер красные запястья. – Но ты же сначала поговоришь с ними? Может, и не дойдет до драки?
– Сомневаюсь. В Цепном Доме и Норах мы выясняем отношения устно, но здесь, полагаю, говорить будут святые. – Портолес взвесила в руке свое оружие. – Святой Оракулум погиб в стычке на Окаянной Земле тридцать три года назад. Его кости питали кузнечный горн, и его дух продолжает жить в стали этой кувалды. Она будет веским контраргументом всем доводам моих собратьев.
– Вот оно что, – произнес Еретик, проворно доставая оружие из задних сумок вьючного мула. – Вот почему люди боятся Цепи. Если вы так разрешаете свои внутренние разногласия, то на что надеяться инакомыслящим из простого народа?
– Ты умнее, чем выставляешься, – заметила Портолес. – Я поговорю с ними, но ты очень скоро поймешь, куда дует ветер. Клади арбалеты на пень, меч – на землю рядом, а потом прикрой их чепраком так, чтобы было легко достать. И смотри, чтобы предохранители…
Арбалет, который дрожащими руками заряжал Еретик, сработал, стрела ушла в шелестящую листву тополей. Портолес не стала выяснять, где она упала.
– Впрочем, чепрак не нужен. Встань перед пнем и заслоняй их, пока не придется стрелять.
– Я думал, что Цепь запрещает использовать арбалеты, сестра?
– Ты еще не догадался? – сверкнула подпиленными зубами Портолес. – Я и сама немного еретичка.
– Да? – Еретик вытер пот со лба, чуть не уронив арбалет.
Дело шло к настоящей мученической смерти.
– Если дойдет до драки, то будем убивать, а если убьем одного, то придется валить и остальных. Упустим кого-нибудь – и он очень скоро вернется с местным отрядом самообороны, а то и с двумя. Тогда мои бумаги ничего не скажут неграмотным. Приготовься стрелять в тех, кто сзади. Так меньше вероятности попасть в меня.
– А… как я узнаю, когда…
– Узнаешь, – заверила Портолес и, взяв кувалду наперевес, вышла из рощицы на широкий грязный тракт.
Вверху по полуденному небу плыли крупные, пышные, сливочного цвета облака. Внизу, посередине дороги, побуревшая трава была примята бесчисленными копытами и ступнями. Впереди на холм поднялся всадник в капюшоне. Он остановился, а еще трое быстро нарисовались сзади и тоже натянули поводья.
Было бы время, она бы перекинула через дорогу веревку, с одной стороны закрепив ее на камне, а с другой – на дереве, чтобы Еретик натянул ее перед первой лошадью.
Было бы время, они могли бы даже выкопать траншею.
Было бы время, все грешники Звезды успели бы раскаяться, а когда Затонувшее королевство вернулось бы из пучин, ад стал бы ненужным.
Когда времени нет, остается только действовать – и верить в успех. Здесь, в бодрящий осенний денек, так похожий на тот, в Курске, Портолес убедила себя, что Еретик не выстрелит ей в спину, чтобы выслужиться перед преследователями. Поверила человеку, которого, когда они только отправлялись в путь, подозревала в готовности убить ее во сне. Как же дошло до такого: она вооружает откровенного еретика и предателя, чтобы помог в бою с ее собственными братьями и сестрами? Она сражалась бок о бок с ними на гражданской войне, потом служила империи, а теперь намерена расправиться с боевыми монахами, чтобы выполнить поручение королевы Самота.
Что ж, всякое бывает в жизни.
Как и ожидала Портолес, обошлось без притворства. Да и зачем оно между слугами Вороненой Цепи? Песни Цепи предупреждали: любой анафема может обладать даром читать чужие мысли. Монахи учли даже призрачную возможность того, что Портолес учует обман, а потому не стали рисковать и спешиваться для разговоров. Они ринулись вперед, намереваясь затоптать ее на дороге.
Предводитель был в анафемской маске, как и двое из троих позади. Над ним жужжал широкий дымный нимб – монах вращал кадилом, создавая смертоносный вихрь, и это объясняло, почему соратники держались от него подальше. Пока он мчался к Портолес, под копытами его жеребца пролетела арбалетная стрела, затем еще дальше просвистела мимо лошади и всадника вторая. А ведь было приказано стрелять по задним! Первый всадник уже почти достиг ее, рассекая воздух своим оружием.
Куда бы ни шагнула Портолес, уворачиваясь, он повернул бы лошадь, чтобы подъехать и обрушить на монахиню огромное железное кадило.
Поэтому она ждала посреди дороги, вынуждая его выбирать, с какого бока подступиться. В двадцати ярдах лошадь пошла по правой фургонной колее. На десяти ярдах Портолес метнулась туда же и пересекла колею, хотя лошадь неслась во весь опор, словно ангел мщения. Монахиня развернулась, вложив всю силу в замах и на миг перестав видеть все, кроме широкого пустынного холма, а затем ударила. Двуручная кувалда попала в несущуюся лошадь, но Портолес не поняла, куда именно, потому что оружие отскочило и она, не выпуская рукояти, полетела в ту же сторону.
От первого удара о твердый грунт она лишилась чувств, от второго очнулась, а третий уже перешел в перекат по траве. Портолес вскочила на ноги, но тут же снова шлепнулась на задницу, и мир завертелся так же яростно, как кадило первого всадника, цепь которого обмоталась вокруг него и лошади, пока они падали, сраженные кувалдой. Шатаясь, Портолес всмотрелась в это чудо: тело монаха было изломано и примотано к могучей лошадиной шее цепью, поймавшей их обоих, а дымящееся кадило частично утонуло в его боку.
Затем ее окружили трое других всадников; кони забили копытами, когда их придержали до шага, и время созерцания чудес закончилось.
Этого Портолес и боялась – они хотели взять ее живой, и первый собирался уложить ее или разоружить своим длинным тупым орудием, а не убить. Не вышло, и теперь они быстро соскакивали с коней. Один анафема бросился к деревьям, где прятался Еретик, а двое других медленно пошли к Портолес. Анафема в маске был хрупким, но проворным, и его ятаган взблескивал на солнце, а чисторожденный с открытым лицом почти не уступал Портолес шириной плеч и размерами булавы. Из тополей донесся вопль Еретика. Скоро двое на одного превратятся в троих, и Портолес поняла, что ее единственный шанс – не тянуть ни секунды, кружится у нее голова или нет.
Она притворилась, будто собирается обрушить свою массивную кувалду на чисторожденного, но когда про́клятый рванулся к ней, чтобы вспороть живот изогнутым клинком, изменила траекторию удара, подняв рукоять кувалды, а не боек. Длинная рукоять соприкоснулась с саблей и замедлила ее; когда же клинок скользнул вверх по рукояти к кулаку Портолес, он только срезал ей мизинец и безымянный палец, не причинив большего вреда.
Она простерла искалеченную руку, оставшиеся пальцы зацепили анафему за болтающиеся четки и дернули на себя. Голова Портолес опустилась со скоростью метеора, ударив противника между глаз. Острие ятагана ткнуло ее в бок, заерзало, и тут она врезала снова. Анафема обмяк, но к ней уже приближался чисторожденный с булавой. Пришлось выбирать между падающим анафемой и собственной кувалдой. Для раненой руки предпочтительней было оружие полегче, и она неуклюже метнула кувалду в летящую булаву. Оружие чисторожденного клацнуло по кувалде, отклонило ее в сторону и завершило собственную траекторию, круша кости руки, которой Портолес прикрыла лицо.
Она пошатнулась от боли, несмотря на всю закалку, невзирая на близкое знакомство с чувством, которое возникает, когда тебя уничтожает собственная церковь. Запустив оставшиеся пальцы единственной рабочей руки в шерстяную рясу обмякшего анафемы, так и болтавшегося в ее захвате, она уперлась пяткой и с разворота вынесла его перед собой. Снова ударила булава – быстрее, чем сестра могла заметить, но на сей раз столкнулась с бесчувственным телом, которое Портолес выставила между собой и чисторожденным. Анафема не издал ни звука, когда в него врезалась булава. Вместо того чтобы отшатнуться от столь неожиданного препятствия, чисторожденный продолжил наступление, намереваясь выбить соратника из ее руки.
Она отразила удар, толкнув наперерез окровавленное тело, и шатко шагнула следом, воспользовавшись остатком инерции. Убрав онемевшую раздробленную руку и выпустив анафему из второй, она схватила чисторожденного. Это был настоящий амбал, но все же меньше Портолес, и с помощью добавочного веса мертвого анафемы ей удалось повалить его наземь.
Хрипы и стон. Чисторожденный попытался выбраться из-под нее; залитый кровью анафема, оказавшийся между ними, сделал его скользким, как тангордримский сом… но до того, как Портолес взяли в церковь, она и ее сестры питались рыбой, которую голыми руками ловили в реке Тангор. Сестер Вороненая Цепь сожгла заживо, сочтя их слишком испорченными, чтобы церковные хирурги могли помочь. Портолес уже забыла их имена.
Когда чисторожденный выполз из-под анафемы, она ухватила его за пояс и, прыгнув, как проворная рыба, ловящая муху над водой, вновь оказалась сверху. У него был кинжал или что-то подобное, и он ударил ее в грудь и живот, но она взглянула ему в глаза… и сделала то же, что с анафемой.
Его череп оказался крепче, чем у того, но у Портолес был еще прочнее. После второго