Марото прожил без насекотиков почти год – ну, если не считать сегодняшний единственный раз, но суть была в том, что как раз прошлой осенью он, однажды с утра протрезвев, обнаружил, что Крохобора нет. София сказала, что приблизительно в то же время были убиты ее муж и все селяне. Значит, это единственное объяснение: Крохобор забрался в чей-то разум и склонил к убийству земляков Софии… Ад и демоны, да ведь палачи могли даже не знать, что мишенью была София.
А сейчас София готова разорвать империю в клочья, чтобы отомстить королеве Индсорит, и только что она поцеловала Марото в щеку. А он, освободив своего демона, практически собственноручно перерезал горло ее мужу – все равно что лично зарубил всех, кто еще там погиб. Он разрушил мир женщины, которую любил больше жизни, и все потому, что вдрызг накачался насекотиками и загадал желание, исполнения которого ни один смертный в здравом уме не попросил бы у демона, – оживить покойницу.
«Верни ее мне. Дай еще раз ее увидеть, и я тебя отпущу. Пожалуйста, пожалуйста, только верни ее мне».
Глава 18
Дедушка говорил, что Древние Смотрящие замечают людей, только когда им скучно и хочется развлечься, и по той же самой причине смертные впервые обратились к демонам. Дедушка говорил, это дело шаманов – толковать слова богов, приходящие в шорохе листьев свинцового дерева осенью и новой травы по весне, ловить шепот демонов в треске огня ночью жаркого лета или читать в ледяном кружеве на ночном горшке утром холодной зимы. Дедушка говорил, что, когда бормочет демон, смертный слышит, но ответить может только шаман. Дедушка говорил: когда вещает бог, только шаман может услышать, и мудрый шаман не станет перечить.
Но дедушка также говорил, что первое лакомство под небом – медоед в сливках, а Мрачный точно знал, что это жуткая гадость. А еще дедушка говорил, что путь и образ жизни Рогатых Волков – лучший, что все остальные народы всех прочих земель – злы, или порочны, или трусы, или просто сволочи… Но если это правда и Рогатые Волки – избранный народ, то почему они так возненавидели Мрачного и дедушку? Почему пытались убить их, лишь бы не отпустить?
И да, возвращаясь к самой реальной реальности: почему Мрачный продолжает считаться с дедушкой, хотя старик все больше наливается дерьмом? Когда они наконец нашли дядю Трусливого и дедушка почему-то воспользовался этой возможностью, чтобы городить всякие гадости про Чи Хён, пускай и превознося внука при этом, – разве Мрачный сбросил старого поганца с закорок? Кроме как в первую ночь в лагере, он больше ни разу не завел с дедушкой разговор об уважении к женщине, к которой он уже намеревался пойти на службу, что бы там ни вышло с дядей. Ему всегда казалось проще игнорировать брюзгливого старикашку, но, может быть, поступая так, Мрачный только подкармливал костер его высокомерия? В любом случае он действовал вовсе не на пользу себе, позволяя дедушке все отравлять своим языком.
Пора поговорить с ним, решил Мрачный, идя обратно к палатке. Дедушка велел ему следить сегодня за дядей Трусливым – надо же понять, что за человек этот Марото. Судя по наблюдениям Мрачного, он выглядел примерно так же, как любой другой: опозоренный Софией и оттого подавленный, дядя надеялся ускорить процесс заживления раненой гордости, ублажая себя выпивкой, курением и дружеским общением. Однако, когда София присоединилась к Марото на диване возле костра, Мрачный решил, что для одного вечера слежки достаточно.
Но по крайней мере хождение за недостойным дядей и женщиной, которую богиня приказала Мрачному убить, отвлекало его мысли от Чи Хён и возвращения ее красивого возлюбленного.
Хорошо для нее. Хорошо для них обоих. Мрачный желает ей счастья, в конце концов. Да и вряд ли дикарю удавалось хоть раз охмурить принцессу. Правда, в какую-то минуту казалось, что она собирается охмурить дикаря…
Мрачный осознал, что приближается к ее палатке, а не к своей, и резко изменил курс, как ни хотелось ему пройти мимо и посмотреть, горят ли лампы внутри. Что лучше: если бы они горели и доносились звуки разговоров и смеха или если бы там царили темнота и тишина?
В любом случае ему следовало подумать о более важных вещах. Например, о том, как «помешать Софии». Так выразилась Безликая Госпожа: помешать ей. Это могло означать вообще что угодно, не обязательно убить. Но опять же – возможно, и убить…
Проблема заключалась в том, что он, увидев эту женщину во плоти, больше не ощущал особенного желания что-либо предпринимать. Он ожидал, что почувствует некое глубинное побуждение, потребность прикончить ее и исполнит волю божества без малейшего колебания. Но он уже демонски запутался в этой истории и в себе. Мрачный, конечно же, не хотел, чтобы погибла куча детей, чтобы целый город был пожран жидким огнем, но, если быть честным с собой, вся эта ситуация скорее огорчала его, чем приводила в праведный гнев. В основном ему хотелось, чтобы София вообще никогда не появлялась… и не потому, что она вернула Чи Хён ее любовника. Он был рад за Чи Хён. Просто в восторге!
Он налетел на кучку пьяных солдат и буркнул слова извинения, но они шли не от сердца. Что за дурацкая ночь! Вот он прошагал пол-Звезды от саванн, словно какой-нибудь эпический герой, а чувствует себя точно таким же маленьким и глупым, как дома. Он мог прочитать сотню баллад, мог рассказать, как Черная Старуха перехитрила морского демона Зозобры, знал песни о похотливых приключениях Блудливого в Логове Минотавра и о том, как предок избежал ложа этого чудовища, но, когда дело доходило до его собственной песни, он будто забывал все слова и путал смыслы, не представляя, каким должен быть следующий стих. Они, похоже, неизменно знали, что делать, эти его предки, всегда были готовы заронить нужное слово или ударить кинжалом точно в нужное ухо; они учились на своих ошибках и охмуряли врагов… А Мрачный с трудом находил место, чтобы облегчиться, не огорчив кого-нибудь в этом шумном лагере экзотических чужеземцев, а если даже не знаешь, где справить самые низменные потребности, то какова надежда, что ты сможешь сориентироваться в задачах по-настоящему трудных?
Может, Мрачный попросту оказался в неправильной песне. Может, ему не выпала участь великого воителя или хитреца, а суждено вечно изображать олуха, вляпывающегося в неприятности на потеху слушателям. Песнь о Мрачном-полуумке, Рогатом Волке без мозгов в черепе и клыков в пасти. Эту-то песню он мог пробубнить, пусть даже слова ускользали…
Добредя до своей палатки, он увидел, что дедушка по-прежнему сидит у костерка, который внук разжег перед тем, как уйти за дядей. Прекрасно.
– Что скажешь нового, парень? – спросил дедушка, когда Мрачный взял себя в руки и вышел из тени.
– Ничего, дед.
Увещевания могли подождать до утра или еще дольше – зачем портить столь идеально дурацкий вечер, волнуя дедушку? Мрачный нырнул в палатку и в бессильном раздражении закрыл глаза, но старик позвал его:
– Выходи, парень, надо поговорить. У меня тут биди свернута, я готов к приятной беседе.
Мрачный пошарил в темноте, нашел пояс с солнценожами, потом флягу с водой и полоску вяленой конины. И только когда уже нельзя было больше тянуть время, он вышел наружу и тяжело опустился на землю по другую сторону костра.
– О, да ты сегодня в настроении, – заметил дедушка, когда Мрачный вытащил точильный камень и принялся острить многочисленные лезвия на растопыренных ножах.
– Что? – переспросил Мрачный с набитым мясом ртом, не отрываясь от работы.
– Я не ожидаю и не хочу слышать все проклятые подробности твоего ухаживания за этой напыщенной девицей, но если захочешь рассказать, что тебя так задело…
Мрачный встал, позволяя поясу упасть в грязь – кроме ножа, который он сжал в кулаке.
– Последний раз, дед. Кровь там или нет, последний раз. У нее есть имя. И она достойна лучшего отношения со стороны старых тощих собак, которым дала место у огня.
Дедушка презрительно ухмыльнулся снизу вверх, но в кои-то веки не сказал ничего остроумного, только коротко кивнул. Придется удовлетвориться этим. Мрачный уселся обратно, а дедушка запалил косичку из сосновой хвои и разжег биди.
– Тогда поговорим о твоем дяде? – произнес дедушка, втягивая дым и передавая горящий конус. – Или об этой женщине, Софии?
Как ни хотелось ему покурить, Мрачный отказался от сладко пахнущего саама. Сейчас он не мог вынести никакого сближения с дедушкой.
– О чем захочешь. Они вроде поладили. Пили у костра. Как ты.
– Что ж, это, конечно, трогательно, но мне любопытно, почему ты собираешься убить их обоих, – произнес дедушка, делая еще одну долгую затяжку; его пальцы были столь же темными и сморщенными, как лист, зажатый между ними.
Мрачный весь похолодел, не зная, что сказать.
– А?
– Ага, – ухмыльнулся дедушка. – Ага. Ты, может, и черный, как бог Шакалов для этих бледнозадых тупиц, но для меня прозрачен, как вода из ручья, щенок. Ты убивал их этими своими львиными глазами с тех пор, как впервые увидел, – так же пылко, как делал кое-что другое теми же глазами с той… с генералом Чи Хён Бонг, второй дочерью Джун Хвана и Канг Хо, будущей королевой Самота и как там дальше.
– Думаешь, если я на них смотрю, это что-то значит? – спросил Мрачный, смущенный тем, что дедушка увидел его насквозь, – смущенный, но испытывающий некоторое облегчение. Это было хуже всего: молчать, когда мысли запутываются. – Думаешь, если тебе кажется, что я на них как-то смотрю, это хоть что-то значит?
– Уж поверь мне, Мрачный, – сказал дедушка вопреки обыкновению примиряюще, а не язвительно. – Какими бы они ни были, мой сын и эта его подруга, но они не глупы. Я видел, что ты думаешь, а ты даже не про меня это думал. Я бы посоветовал быть поосторожнее, вот только слишком уважаю тебя, чтобы обращаться как с ребенком. Ты сам знаешь, о чем тебе думать. Но я просидел здесь всю ночь, размышляя о твоей суровой морде, мальчик, и, клянусь моей жизнью и жизнью твоей матери, не могу понять, почему ты желаешь кому-либо из них зла.