Меня окружили Безымянные.
Одна усмехнулась:
– Мы пытались взывать к твоему сердцу, но его у тебя нет.
Вторая засмеялась:
– Мы пытались взывать к твоему разуму, но его у тебя нет.
Третья улыбнулась:
– Потому мы заберем свое силой. Яд был нашим первым ремеслом. Нашим первым призом. Это наше наследие. Мы боремся за него каждые сто лет. А в промежутках погружаемся под землю, дремлем и ждем, пока наше наследие крепнет и расцветает. Ты правда думала, что сможешь отнять его у нас?
Ааша окликнула меня по имени. Оглянувшись, я увидела в ее руке кинжал, который выронил Викрам. Она держала его неловко, с опаской, будто клинок мог в любую секунду укусить. Я думала, она бросит его мне, но вместо этого Ааша приблизилась. Лицо ее помрачнело.
– Это последний Турнир, девочка, – зашипели Безымянные. – Если мы не примем яд, яд исчезнет. Ты будешь сражаться со своими же? Лишишь возмездия своих сестер?
– Ни одна моя сестра никогда бы так не поступила, – тихо промолвила Ааша. – Мои сестры не называют это возмездием. Они зовут это благословением.
– Да будет так, – хором пропели Безымянные.
И рассекая воздух, бросились вперед. Я сжала флакон с ядом в кармане и отскочила. Ааша крошечным ветерком кружила вокруг меня, создавая живой барьер. А толпа застыла поодаль черным струпом, безмолвные глаза неотрывно следили за каждым нашим движением. Куда бы я ни повернулась – из теней выплывала одна из Безымянных. Я их не различала. Даже когда переводила взгляд с одного лица на другое, в голове не оседало никаких подробностей. Такова цена мести: ты медленно уничтожаешь самое себя, пока весь не обратишься в ненависть. Я взревела и ринулась в бой, размахивая клинком. Но лезвие проходило сквозь них, будто его и не существовало вовсе. Безымянные ухмыльнулись.
А в следующий миг исчезли. Затаив дыхание, я медленно повернулась по кругу. Алака смотрела во все глаза. Над толпой парили Кубера и Каувери. Все замерли в ожидании. Ааша перехватила мой взгляд и растерянно нахмурилась. И тут я поняла, что сделали Безымянные. Они толкнули нас в тень. Они не обменивались выпадами и ударами, они меняли свет на тьму.
На ступни мои наползала тень. Я отпрыгнула, но чья-то рука вцепилась в мою лодыжку. В ту же секунду рот наполнился вкусом смерти, погребального пепла и горящих лепестков. Наклонившись, я отчаянно – и тщетно – рубанула лезвием по запястью. Из тени выкатились Безымянные. Я подняла кинжал, но уже понимала, что все бессмысленно. С их лиц мне улыбалась сама смерть. Живот странно сдавило. Клинок. Самый обычный. Только в моей плоти. Изящные руки скользнули по моей талии, выискивая пузырек с ядом Змеиного короля.
– Он наш.
Я опустилась на колени, в глазах потемнело. Одним плавным движением Безымянные вытащили пробку и выпили яд. По коже их промчалась волна света. Голубые ленты, которые они носили в память о покойной сестре, засияли и узлом затянулись на шеях. Я нашла глазами Викрама. Он был не один. Прекрасная женщина в снежной короне склонялась над его телом. А я чувствовала лишь холод. Пустоту. Я вновь посмотрела на Безымянных. Ленты преобразились. На каждой из трех шей расцвела голубая звезда.
– Наконец-то, – прошептали Безымянные.
Я стала пуста и невесома.
Я исчезла.
Очнулась я на спине какого-то зверя. Пахло смертью. Не гнилью и кровью, а закрытыми дверьми и смеженными веками. Зверь взмахнул хвостом, фыркнул и повернул ко мне морду. Белая лошадь. Почти красивая, кабы не безумный блеск в глазах. Я огляделась, но пейзаж то появлялся, то исчезал, словно местами вырубленный топором. Сердце испуганно сжалось. Где все? Где Викрам? И тут разум пронзила жуткая мысль.
– Я жива?
Лошадь засмеялась, и от шока я чуть не сверзилась наземь.
– Что есть жизнь, как не одна форма, уверяющая другую форму, что она существует. По этой логике, я жива! Но, мыслю, это вряд ли. Хотя раз уж я мыслю, следовательно… следовательно, я что-то там… Хм…
Лошадь бежала дальше.
– Что происходит? Где я? Немедленно верни меня в Алаку!
– Смертная предъявляет требования? Пф-ф-ф. Нахалка. Должно быть, это в крови, – проворчала она. – Крайне жаль, что есть тебя нельзя. Я люблю играть с едой.
Лошадь, если ее можно так назвать, остановилась перед дверью из слоновой кости, появившейся прямо посреди пустоши. Затем сбросила меня со спины и мордой подтолкнула ко входу.
– Где я? – вновь спросила я, упершись пятками в землю и отказываясь сдвигаться с места.
– Везде! – хохотнула лошадь. – Ты в тени сна. В начале и в конце. Ты топчешься на стрежне, сухожилиях и хрящах, что делают историю достойной рассказа.
– Кто ты?
Она фыркнула:
– Самость так утомительна. Я давным-давно от нее отказалась. – Затем повернула голову к двери и добавила с оттенком нежности: – Они не обрадуются, увидев тебя. Но этого следовало ожидать.
Не зная, что делать, я шагнула в дверь и очутилась в тронном зале внушительного дворца, совсем не похожего на Алаку.
За окнами виднелись лишь голые заросли кустарника. Плитка под ногами пульсировала точно удары сердца. Я пыталась осмотреться, но никак не могла сосредоточиться, будто комната не хотела, чтобы ее видели.
Дверь распахнулась, и в зал вплыли двое. Сердце зачастило. Я не могла разглядеть их черты, но знала, что это не Кубера и Каувери.
Этот раджа, в угольно-черном шервани, двигался с хищной грацией, и от него во все стороны струилась темная, блестящая сила.
Шагавшую рядом с ним королеву окружали и озаряли осколки звезд и кольца ночного неба. А потом она повернулась, и сердце мое замерло.
Взгляд скользнул с босых ног королевы, у которых клубились грозовые тучи, по ее рукам, увитым молниями, к глазам, полным сумрачной тьмы. Я знала, что уголки этих глаз сужаются, когда королева нервничает. Знала, что она предпочитает прохладу в комнате и спит без одеяла. Знала, что ее любимый фрукт – гуава и что она всегда ест его с солью.
Я знала все это, потому что королевой была Майя. Глаза ее расширились, сначала от потрясения, затем от гнева.
– Что ты здесь делаешь? – возмутилась сестра.
Раджа шагнул к ней ближе, Майя повернулась, и во взглядах, которыми они обменялись, безошибочно читалась… любовь. Он смотрел на мою сестру так, словно она чудо во плоти. А потом раджа посмотрел на меня. Я опустила голову. Казалось, если встречусь с ним глазами, то это станет моим последним поступком в жизни. Раджа заговорил, низким насыщенным голосом:
– Прошу простить мои манеры, принцесса, но я отнюдь не рад нашему знакомству и предпочел бы пока с вами не встречаться.
Из уст любого другого это прозвучало бы дерзостью, но я чувствовала, что мне сейчас оказали огромную услугу.
– Может, в другой раз, – выдавила я.
Раджа улыбнулся:
– Неизбежно.
Он поднес пальцы Майи к губам и исчез. И вот остались только мы. Мне хотелось плакать, обнимать ее, смеяться. Хотелось сказать, что я ищу ее в каждом созвездии, а не только в нашем. Сказать, что я устала и напугана. Майя улыбнулась и протянула ко мне руки.
– Ты так старалась, милая Гаури, – промолвила она. – И я знаю, как терзается твое сердце, как болит душа. Я могу навсегда стереть тревоги из твоей памяти. Или ты можешь вернуться, но я не в силах предсказать, чем это обернется. Лишь вижу, что выбор за тобой. Ты хочешь быть храброй?
39Вера как хлебВикрам
Над Викрамом склонилась женщина, с волос ее осыпался снег. Она прижалась к его щеке спасительно холодными губами. В голове вспыхнуло воспоминание: Викрам веселится, рассказывая Гаури, что в Уджиджайне успех празднуют поцелуями. А затем, в ответ на ее насмешку, целует валун в форме женщины.
«За свою жажду она проклята до тех пор, пока поцелуй не коснется ее каменного лба».
Он знал, кто сидел рядом. Тара. Проклятая королева ванар.
Тот поцелуй…
Освободил ее.
Мысли путались. Вязкие, медленные. Викрам смутно помнил, как клинок отделил плоть от кости. Смертельное жало. Тара склонилась к нему, светящаяся нить натянулась меж ее пальцами. Смотрела королева с теплом, с благодарностью.
– Это дар жизни? – спросил Викрам.
– О, принц, – рассмеялась она. – Существование – это дар. Жизнь – это выбор.
А затем накрыла его глаза рукою.
Викрам чувствовал, что она несет его куда-то, баюкая, как младенца. Мимо проплывали залы. Двери. На пол его опустили лишь в золотой комнате, к уху тут же прижались холодные губы, и властный шепот скомандовал:
«Существуй».
Викрам открыл глаза и, вдохнув полной грудью, не выпускал воздух до тех пор, пока внутри не разгорелось пламя, пока не убедился, что это все действительно его, его, его. И только потом выдохнул. Сухо. Единым махом. Подняв взгляд, Викрам понял, что стоит на коленях перед Куберой и Каувери. Разум охватила паника. Гаури. Где она? Но если за пределами этой комнаты и существовал еще кто-то или что-то – толпа, море, зародыш еще не появившегося на свет мира, – то Викрам не мог этого увидеть. Кубера и Каувери избавились от своих человеческих обликов, и на них стало невозможно смотреть. И невозможно отвести глаза.
Викрам был ребенком и в то же время нет. Восьмилетним мальчишкой, что рыдает в подушку и пытается найти в жизни смысл. И тринадцатилетним юношей, погруженным в мифы и легенды, собирающим ключи к своему будущему и так плотно вцепившимся в надежду, что она проросла в его плоть, стала его костями, кровью и мечтами. Его надежда была холодной. Ядовитой. Затмевающей разум. И все же Викрам кормил ее, как обычно кормят по привычке просто потому, что в жизни больше не о чем заботиться и нечего растить.
Все это время он думал, что магия выбрала его. Но, возможно, она не выбирала. Возможно, они просто подошли друг другу. Как ключ и замочная скважина. Вероятно, в Викраме оказалось достаточно дыр, чтобы магия подцепила его за эти рваные раны, как шпоры цепляются за ткань.