— Смотрю. И успехам твоим, дорогой племянник, все никак не нарадуюсь. — В голосе дяди особой радости я, впрочем, почему-то не услышал. Скорее даже наоборот. — Но сюда тебя позвал не за этим.
— А за чем тогда? — поинтересовался я. — Чаем не угощаешь, водки на столе я что-то тоже не вижу…
— Да обожди ты… — Дядя на мгновение замялся — и вдруг указал на фото на стене в коридоре. — Помнишь, кто это такие?
— Ты. И отец мой. — Я ответил, даже не повернув голову. — Ты ж мне сам показывал, когда я только приехал. Тогда, в сентябре…
— Показывал… А где я учился? — продолжал наседать дядя. — А отец где?
— В Тифлисском кадетском корпусе, — ответил я. — Отец — в классической гимназии в Пятигорске, а потом…
— А после корпуса — где?
— Во Владимирском пехотном. — Я закатил глаза. — Дядь Кость, ну правда — что ты за допрос тут устраиваешь?
— Допросом тебя не прошибешь. Что так, что этак… — Дядя тоскливо огляделся по сторонам и выдохнул, опуская плечи и разом становясь чуть ли не вдвое меньше. — Думал, хоть родные стены помогут.
— В чем помогут-то? — усмехнулся я. — Темнишь ты что-то. Если уж надо чего сказать — так лучше говори прямо, без этих самых…
— Если прямо скажу — ты меня, пожалуй, в желтый дом упрячешь. — Дядя поморщился. — Подумаешь — совсем старый из ума выжил.
— А ты за меня не решай. Я не…
— Да все хочу понять — кто ты такой. С виду Вовка. И шрам на лбу, как у Вовки — от того самого крючка на двери. И говоришь, как он, и ходишь так же, хоть и десять лет прошло. — Дядя улыбнулся — и тут же снова сдвинул брови. — А в глаза посмотришь — совсем другой человек. Будто тебе не восемнадцать лет, а все сорок.
— Жизнь такая, дядь Кость, — отозвался я. — Приходится взрослеть. Ударными темпами.
— Ты мне зубы-то не заговаривай. Небось, сообразил уже, что я спросить хочу.
Сообразил — попробуй тут не сообрази. О том, что в теле гардемаринского прапорщика с того света вернулся его светлость генерал-фельдмаршал Владимир Федорович Градов, знало уже слишком много людей. И еще больше — раз этак в сто — догадывались. Слухи ходили уже давно, а Сеть пестрила такими подробностями, будто над ними поработали не сыскари, а самые настоящие писатели-фантасты. Кто-то считал меня Мессией, кто-то — Антихристом, явившимся, чтобы спалить в огне войны весь мир. А кто-то…
Впрочем, вряд ли дядю интересовала болтовня на форумах.
— А если и так? — тихо спросил я. — Если верно все говорят? Если умер твой племянник Вовка, только и после смерти отечеству служит, тогда — что скажешь?
— Тогда скажу — чего уж теперь… И винить, кроме себя, мне тут некого. И знать больше ничего не надо, раз так. — Дядя отвел взгляд. — Только светлостью тебя величать не буду, уж извини.
— Можешь даже господином советником не называть. — Я пожал плечами. — По документам я твой племянник, и это, как минимум, надолго. Так что…
— А вот тут позволь не согласиться… дорогой племянник. — Дядя демонстративно вложил в родственное обращение весь имевшийся у него запас едкого сарказма. — Судя по тому, что сейчас происходит в столице, твоя тайна уже стала достоянием…
— Широкой общественности? — усмехнулся я. — Тоже мне новость. Но вряд ли хоть кто-то воспринимает всерьез ту ерунду, что пишут в сети или желтых газетах.
— Ну, если ее высочество Елизавета Александровна для тебя «кто-то»… — Дядя зажмурился и помотал головой. — За нас взялись, и взялись конкретно. И я готов поставить эту усадьбу и оба своих ордена, что дело именно в тайне личности прапорщика Владимира Острогорского.
Да твою ж…
— Так, — нахмурился я. — А вот отсюда поподробнее.
— А чего тут поподробнее? Вызвали в Зимний. Долго спрашивали, не замечал ли я чего-либо странного в твоем поведении. Просили сохранить беседу в тайне… конечно же. — Дядя будто выплюнул последние слова, собрав в них все презрение, которое честные вояки традиционно испытывают к офицерам тайного сыска и им подобным. — Если тебя это интересует — ничего содержательного они из меня не вытянули.
— Они — это кто? — на всякий случай уточнил я.
— Его благородие не представился, — ядовито ответил дядя. — А в лицо мне, простому гвардии майору, таких людей знать вроде как не положено.
— Значит, допрос… — Я откинулся на покрытую пылью спинку кресла. — И все?
— Через три дня мне сообщили, что ее высочество освобождает меня от службы в рядах Совета имперской безопасности. — Дядя протяжно вздохнул и добавил: — Личным распоряжением. И настоятельно рекомендует вернуться домой. То есть, в Ростов. И что это означает, ты, полагаю, уже понимаешь.
Я понимал — и, пожалуй, куда лучше самого дяди. Старый вояка прекрасно представлял себе значение слов «отставка» и «ссылка», однако вряд ли уже сообразил, откуда растут ноги внезапной… На самом деле, конечно же, ничуть не внезапной немилости будущей государыни.
Сильные мира сего не любят делиться властью — иначе они вряд ли бы стали сильными. Елизавета же родилась с умением царствовать в крови. И наверняка смекнула, что бесстрашный и везучий прапорщик Острогорской слишком уж резво скачет по карьерной лестнице.
А если и не смекнула — ей подсказали. Желающих вставить мне палки в колеса хватало и раньше, а теперь их количество наверняка достигло буквально астрономических значений.
— В общем, я уж не знаю, в чем там суть да дело, — мрачно проговорил дядя. — Но считаю, так сказать, своим долгом предупредить.
— Понял, — кивнул я. — Благодарю.
Странно, но я почти ничего не почувствовал — ни злости, ни боли, ни даже обиды. Разве что легкое удивление, что за меня взялись так быстро. На месте Елизаветы я бы скорее дал господину советнику по особым вопросам закончить дела в Ростове и навести порядок на юге страны — а уже потом… Впрочем, сойдет и так. Морозов повержен, а на усмирение остатков его сторонников вполне хватит и пары гвардейских полков. Я проделал основную часть работы, а сливки будет снимать… Да хоть тот же младший Гагарин — вряд ли его сиятельство откажется принять командование.
Особенно если ее высочество обратится лично. А меня так же вежливо и ненавязчиво…
— А тебя, полагаю, попросят вернуться в столицу. — Дядя в очередной раз оказался куда сообразительнее, чем можно было ожидать от отставного гвардейского майора. — Причем уже в самое ближайшее время. Дня через три или…
— Завтра, — вздохнул я. И с усмешкой добавил: — Только не попросят, а настоятельно рекомендуют. Так настоятельно, что хрен откажешься.
Глава 15
Облака расступились, и под могучим крылом самолета показалась узкая серая посадочная полоса аэродрома. Военного, конечно же — летать в другие мне не полагалось. Да и сама машина была скорее под стать обычному… ладно, не совсем обычному прапорщику — но уж точно не советнику ее высочества великой княжны по особым вопросам.
Впрочем, я не жаловался. Какая, в сущности, разница, на чем лететь? В армии приказы обсуждаются исключительно после их выполнения, и попасть в Петербург как можно быстрее мне помог не частный борт с кондиционером и кожаными диванами, на поиски которого ушло бы часа полтора-два, а самый обычный транспортник. Старина «Антонов» поднимал в воздух до шести тонн полезной нагрузки, а уж с почтой, дюжиной раненых солдат и одним вполне себе здоровым гардемаринским прапорщиком справился и подавно.
Было во всем этом что-то символичное. Отбывал на юг я если не с помпой, то шумно и ярко, в парадном мундире и в окружении самых лихих в Империи вояк из особой роты. По прямому поручению ее высочества и с полномочиями, которые позволяли говорить на равных даже с седоусыми, громогласными и орденоносными генералами из Совета безопасности. Официально — наблюдать и представлять волю будущей государыни на совещаниях в штабе.
Фактически же я командовал всем воинством — и гардемаринским, и гвардейским.
А возвращался в столицу вот так — без шума и чуть ли не тайком, без распоряжений и гербовых бумаг с печатями, получив лишь короткий телефонный звонок. Среди тихо постанывающих от тяжелых ранений бедолаг в трясущемся и пропахшем керосином и машинным маслом нутре транспортника, который наверняка был вдвое старше моего нынешнего тела.
Ни пояснений, ни… Вообще ничего — только распоряжение явиться как можно скорее.
Будто в ответ на мои невеселые мысли корпус самолета дернулся и натужно застонал. Моторы на крыльях взревели, и меня наклонило вперед, так, что ветхие кожаные ремни врезались в плечи — «Антонов» заходил на посадку.
И примерно через полторы минуты неуклюже ткнулся колесами в «бетонку» военного аэродрома и уже без особой спешки покатился к ангарам. Я не стал дожидаться, пока он остановится полностью — лязгнул защелкой на поясе, поднялся с сиденья и на прощание кивнул усталому фельдшеру. Ему, как и раненым, моя помощь — в качестве Одаренного, офицера и просто человека с парой крепких рук — пожалуй, более не требовалась.
Вопреки ожиданиям, никакого медицинского транспорта у ангаров не оказалось. Зато имелись два здоровенных джипа. Обычных, гражданских — но с черными военными номерами. У одного паслись трое крепких парней в полевой форме и с автоматами, у второго — смуглый горбоносый здоровяк с четырьмя звездочками на погонах и шевроном Преображенского полка.
Он-то и поприветствовал меня первым.
— Здравия желаю, ваше благородие. — Гвардеец вытянулся, лихо вскинул руку и коснулся кончиками пальцев кепки над виском. — Капитан Давид Геловани. Назначен организовать вашу поездку в Зимний.
Что-то мне сразу не понравилось. Машины, сопровождение… Вроде бы ничего необычного. Все было на своем месте и вполне соответствовало и регламенту, и моим собственным ожиданиям, однако я никак не мог отделаться от тоскливо-неприятного ощущения. То ли обиды, то ли… Разумеется, ее высочество не приехала бы встречать меня лично, да и у почтенных членов Совета наверняка имелись дела и поважнее, чем мотаться по городу.
И все же.
— Вольно, капитан… Да чего тут организовывать то? Я уж справлюсь как-нибудь. А вы бы лучше ребятам помогли. — Я кивнул в сторону самолета. — Там раненых восемнадцать человек. Есть тяжелые.