— Рано вам на пенсию, — ухмыльнулся Жан-Франсуа, не отрывая взгляда от дороги. — Как бы снова вашего дорогого сына из застенков вызволять не пришлось. После вашего сегодняшнего выступления, боюсь, его как минимум снимут с командования на юге. А как максимум…
Он не договорил. И правильно. Вариантов «максимум» было слишком много, и все — безрадостные.
Гагарин мрачно сопел, глядя в окно. Кажется, французу удалось подпортить настроение старику.
Я, воспользовавшись минутой относительного покоя, повернулся к Жану-Франсуа:
— А ты сам-то как вырвался? За тобой ведь наверняка тоже следили.
Тот лишь отмахнулся.
— Ну, следить следили, но не сказать, что пристально. Да и что они сделали бы? Франция — не Иберия. Как-никак, мы союзники, и дипломатический скандал никому не нужен. Да и в целом. От меня ждали, что я буду сидеть на приемах, пить шампанское и выражать озабоченность. А не носиться по Петербургу с парой беглых террористов. И уж точно не спасать какого-то там прапорщика.
— Ну, в целом логично. Но, как погляжу, на приемах тебе не сидится. И почему? — я внимательно посмотрел на Жана-Франсуа.
Он хмыкнул, ухмыльнулся и пожал плечами:
— Ну, я же поехавший, — сказал он весело. — Пора бы уже привыкнуть. Про нормальных людей кино не снимают, а я был бы очень не прочь, знаете ли.
— Не делай мне мозги, — буркнул я. — У тебя явно мотивация посерьезнее. И ты ее сейчас даже не особенно скрываешь.
Француз покосился на меня, но не ответил сразу. Только губы его дернулись, будто он чуть не сказал больше, чем хотел.
— А вы, милейший, не только буйный, но ещё и наблюдательный, — заметил он наконец. — Но давайте на сегодня оставим загадки при себе. Всё равно ответов сейчас не найти. А вот патруль на повороте — вполне.
Я молчал минуту. Потом ещё. Жан-Франсуа свернул в длинный переулок, пролегающий вдоль пустыря, где когда-то был рынок, а теперь — ничего, кроме растрескавшегося асфальта да светящих через один фонарей. Машина летела по этой мрачной змее, урча, как сытый тигр. А я кипел. Медленно, уверенно, как старая скороварка на углях.
— Если, по твоим словам, ответов сейчас не найти, — тихо произнес я, не глядя на него, — то давай-ка тормози, милый друг. Прямо здесь. И мы продолжим наш ночной моцион пешком, под вой сирен и стук ботинок по мостовой. А ты поедешь себе дальше, как полагается вежливому сумасшедшему на службе Республики.
Жан-Франсуа тяжело вздохнул.
— У меня нет полномочий выкладывать все карты, — произнес он, не сбавляя скорости. — Но скажу одно. Мой президент… как бы это выразиться… весьма заинтересован в сотрудничестве с молодым и талантливым политиком, а не с бестолковым солдафоном, чей сынок чуть не угробил целую державу ради эфемерного престижа и сомнительных союзов.
Я хмыкнул. Звучит логично.
— А Елизавета?
— На счет Ее Величества — развел руками француз, — мнения в руководстве расходятся. Кто-то считает, что она недоговороспособна. Слишком романтична, слишком упряма…
— А как считаешь ты сам? — я внимательно посмотрел на Жана-Франсуа.
Он на мгновение бросил взгляд на меня — оценивающий, с хитрой прищуринкой.
— А я считаю, что неважно, как я считаю. Потому что ты, mon ami, всё равно не предашь свою племяшку. Даже если она завтра объявит о всеобщей национализации кофеен или примет титул святой императрицы всея Солнечной системы.
— Рад, что ты так высоко ценишь мою верность, — буркнул я.
— А что мне ещё остается? — ухмыльнулся он. — В общем, если в этой стране и будет серый кардинал, подсказывающий и наставляющий юную императрицу, всем будет гораздо удобнее, если им будешь ты, а не Морозов.
— Угу. Вот только он уже начал, и итог ты видишь, — не очень-то довольным тоном пробурчал я.
— Милые семейные разногласия, — усмехнулся Франсуа. — Полагаю, вам нужно просто встретиться и поговорить один на один. В узком, так сказать, семейном кругу.
— И ты уже знаешь, как это сделать, да? — я не скрывал улыбки.
— Mais oui. Все по науке. Но всему свое время, — загадочно отозвался Жан-Франсуа и повернул на узкую улочку, где свет фонарей тускло отражался в лужах. — Для начала неплохо бы найти местечко потише. Где нас никто не будет искать. И где можно выпить. Желательно что-нибудь покрепче того, что в этой стране называют кофе.
Машина свернула вглубь двора, обогнув выщербленный угол гаражного бокса и проехав мимо ржавого грузовика, брошенного здесь, кажется, еще восьмидесятых. Машина качнулась на неровностях — и вот мы уже снова на асфальте, только теперь — в промозглой, почти безлюдной промзоне, где фонари светили вполнакала, будто стеснялись собственного существования.
Я прислушался — позади, вдали, где-то в другой части района, все еще завывали сирены. Но звук был далеким и не несущим в себе опасности. Мы действительно оторвались.
Жан-Франсуа сбросил газ и, заметив подворотню с раздвинутыми коваными воротами, ювелирно вкатил машину туда. Мы проскользнули вглубь и остановились.
— Это и есть то самое место, в котором можно выпить что-то крепче, чем кофе? — спросил я, обводя двор скептическим взглядом. Заброшенные мастерские, металлический навес, пара перекошенных столбов… И тишина. Не гробовая, но вязкая. Как если бы сама улица затаилась, пряча нас от взгляда сверху.
— Нет, — отозвался Жан-Франсуа и вышел из машины. — Это место, где можно сменить транспорт. Думаю, на мою прелесть уже разослали ориентировки, — он с явным сожалением провел рукой по рулю.
Я вылез, потянулся — и только сейчас понял, как затекли плечи. Столько времени, сжавшись в кресле, в ожидании удара, выстрела или тарана, сделали свое дело.
Гагарин с глухим стоном выбрался с заднего сиденья, потирая колени. Седина на висках словно побелела сильнее за последние полчаса.
— Старею, мать его, — буркнул он. — Слишком много уже для одного вечера.
— По-моему, вы отлично держитесь, — сказал Жан-Франсуа, откатывая створку старого металлического сарая. Та с лязгом ушла в сторону, явив взгляду… мотоцикл с коляской, покрытый пылью и паутиной.
— Что за чертовщина? — удивился я.
— План «Б», — ухмыльнулся француз. — Прелестный маленький конек. Нашел его еще в прошлом году. Отреставрировал, поставил на учет по липовым документам. Выглядит, как игрушка, но двигатель зверский. И главное — вряд ли кто подумает, что мы втроем поедем на этом чуде техники.
— Мы втроём? — прищурился я.
— Ну, я за рулем, а кто из вас сядет в коляску — решайте уже сами. Главное, что никто не поверит, что их светлости уходят от облавы на таком чуде. Гарантирую.
Мы переглянулись. Гагарин пожал плечами:
— Был бы ты русским, я бы сказал, что ты рехнулся. Но поскольку ты француз — это ожидаемо.
— Voilà, — усмехнулся Жан-Франсуа.
Пока он заводил мотоцикл, я огляделся ещё раз. Где-то на западе снова зарычал вертолет, но уже далеко. Нас пока не нашли.
— Ладно, — сказал я. — Надеюсь, эта штуковина не развалится на ходу.
— Я знал, что ты оценишь, — театрально поклонился Жан-Франсуа и запрыгнул в седло.
Завелся мотоцикл с неожиданно плотным, низким рыком. Кажется, француз и правда над ним хорошо поработал. Раньше я за ним не замечал такой любви к технике — в основном к алкоголю и юным красоткам. Впрочем, раньше я много чего за ним не замечал.
Я залез в коляску, нашел под ногами шлем и напялил его, затянув ремень… Гагарин устроился за спиной водителя, вцепившись в поручень.
— Только не вздумай выпендриваться, — рявкнул он.
— Qui, monsieur le général, — пропел Жан-Франсуа и выжал газ.
Мотоцикл рванул с места, и в следующий миг нас уже качнуло, вихрем вынеся из подворотни и унося вглубь города.
Мы неслись по улицам, петляя между фонарями, прячась в тенях, сворачивая в самые неожиданные закоулки. Скорость, вибрация железного коня, ветер в лицо, чужие крики где-то за спиной… Петербург снова оживал — не для всех, но для нас. Он дышал ночной суетой, прохладой и надеждой. Для меня это была надежда на то, что эта игра в догонялки скоро закончится. Чем именно — понятия не имею. Сейчас остается только положиться на Жана-Франсуа. И делал я это без особой опаски. В конце концов, он уже не раз показывал, что на него можно положиться, и то, что теперь его звали не Виталиком, особой сути не меняло.
А если он действительно привезет нас туда, где можно расслабиться и выпить — будет вообще замечательно. Кажется, мне сейчас это жизненно необходимо.
Потому что я — Серый Генерал. Не Стальной. И мне иногда тоже нужно отдыхать.
Вот только боюсь, что покой в ближайшее время мне будет только сниться.
Глава 21
— Ну здравствуй, Володя.
Сначала я увидел Ноги. Именно так, с большой буквы. Не то чтобы я успел настолько оголодать вдали от столицы на юге, однако не смотреть…
Не смотреть оказалось невозможно. Совершенство вылепленной то ли Конфиругаторами, то ли самой природой загорелой плоти даже против воли притягивало взгляд. И обладательница этого совершенства, конечно же, не могла не понимать, какой эффект способно произвести ее появление в мужской компании — иначе вряд ли бы изволила нацепить столь вызывающе-короткое мини.
Проняло даже Гагарина, который за свои восемь с лишним десятков наверняка повидал немало смазливых мордашек, точеных фигурок и прочей прелести. Я и сам повидал не меньше — в прошлой жизни. А вот в этой почему-то сидел и пыхтел, как подросток.
И только вспомнив, какой хитрой и двуличной дряни принадлежит вся эта красота, смог, наконец, заставить себя отвести взгляд.
Оля — она же ее ее благородие титулярный советник Белова, она же любимая внучка покойного канцлера Мещерского, она же, черт бы ее побрал, с некоторых пор одна из самых разыскиваемых преступниц во всей Империи — улыбнулась, подмигнула и, явно от всей души наслаждаясь ситуацией, продефилировала мимо нас с Гагариным…
И уселась рядом с Жаном-Франсуа. На небольшом кожаном диване оставалось достаточно места, однако она нарочно устроилась совсем близко, прижимаясь загорелым бедром. Но и этого ей, похоже, показалось недостаточно. Для пущей убедительности Оля обняла француза. Тот протяжно вздохнул, но потом все же положил руку ей на плечо, попутно натягивая на лицо свою фирменную улыбку.