Но все не же быстрее пуль. Они пахали землю слева и справа, бились о Щиты, отступающие гардемарины огрызались огнем, отступая. Многие тащили раненых. Огненные плети хлестали буквально из ниоткуда, кромсая и опрокидывая на земли хрупкие тела. Мы отходили буквально по трупам, и будь у меня желание посчитать потери — цифра получилась бы страшной.
Я старался смотреть прямо перед собой: сейчас думать, что я недооценил противника, ошибся и отдал безумный и самоубийственный приказ не было уже никакого смысла.
К черту. Ругать себя, спецслужбы, аналитиков и Конфигураторов будем потом. Для начала неплохо бы выбраться из этой мясорубки, а то может статься, что ругать будет уже некого.
Я стиснул зубы, ухватился крепче за петлю и прибавил ходу.
Штаб разместили в заброшенном складе, метрах в восьмистах от периметра. Без окон, частично без крыши… Внутрь залетал ветер, пахнущий гарью, расплавленным металлом и чужой кровью. Угрюмая тишина, повисшая в помещении, прерывалась лишь стонами раненых и тихой руганью полевых медиков. Бригады реанимации и машины «скорой» разместились дальше примерно на километр, чтобы ненароком не попасть под удар, и теперь мчались сюда.
Минута, может быть две. Совсем немного — но кому-то это будет стоить жизни.
Корнилова положили в углу на штабеле досок. Вокруг него копошились фельдшеры. Один держал фонарь, другой хрипло командовал:
— Шину — не ту, эту! Крепче держи, что ты, как девочка⁈
— Площадь поражения — процентов тридцать, — выдохнул второй. — Надо в стационар. Сейчас же.
— Какой к лешему стационар? Он сейчас от болевого шока откинется! Обезболивай! Да где целитель, мать его за…
Я смотрел. Не вмешивался.
Камбулат сидел у стены. Спиной к бетонной кладке, руки на коленях. Бронежилет в трёх местах пробит, шея в копоти, волосы с одной стороны обожжены… Глаза смотрят в одну точку — туда, где минут сорок назад остались три гардемарина из его взвода.
И даже вытащить тела пока вариантов не было…
Жан-Франсуа стоял в стороне. Курил. С такой яростью, словно хотел сжечь дотла не табак с папиросной бумагой, а себя самого. Его пальцы дрожали, а зрачки были расширены так, что я уже почти не видел радужки. Еще в бытность свою курсантом Поплавским он не отказывал себе в алкоголе.
Но с сигаретой, кажется, я его видел впервые.
Жан-Франсуа произнес только одну фразу, глядя в пол:
— Их оттуда не выковырять.
Я кивнул. Это было очевидно. Уже не важно, как именно Морозов сумел добиться всего этого, кто ему помогал и откуда он набрал столько сильных Одаренных… Сейчас имел значение только его ультиматум. И то, что время, отпущенное на размышления, заканчивалось.
Впрочем, учитывая почерк… Я вполне мог предположить, кто надоумил мстительного старика на это мероприятие. Был у меня один знакомый, которому покоя не давали атомные электростанции. И сильных Одаренных у его господина наверняк имелось в избытке — включая тех, кто потерял под Ростовом детей или внуков.
Эх, дон Диего… Если выяснится, что из этой истории снова торчат твои уши — больше ты так легко не отделаешься. Слово офицера!
Позади меня негромкий разговор перешел на повышенные тона. Несколько офицеров, нагнувшись над схемой, о чем-то препирались. И, кажется, градус диалога постепенно нарастал. Я вздохнул и подошел к схеме.
— О чем спорим, господа?
— А я говорю, что у нас только один вариант! — Грузный полковник, кажется, даже не обратил на меня внимания. — Ударим высокоточным оружием — и дело с концом! Все лучше, чем биться лбом об их оборону!
— Нет, — сказал я.
Негромко, но веско. Так, что все замолчали и обратили на меня внимание.
Майор не отступил. Он вытянулся, как на построении.
— Прошу прощения, ваша светлость, но обстановку вы видели сами. Мы теряем людей. Они готовы. Они нас ждут. Времени — нет. Я не предлагаю ковровую бомбардировку, конечно. Но тактический ракетный удар по внутреннему периметру станции…
— Вы… — Я сделал шаг вперед, — Вы предлагаете ударить по ядерному объекту. Который находится в семидесяти километрах от центра столицы. Где проживают, на минуточку, семь миллионов человек…
— Но…
— Вы понимаете, что будет, если что-то пойдет не так? — процедил я, — Могу рассказать, господин полковник: через несколько часов, если мы последуем вашему плану, один-единственный вдох в столице может стоить человеку жизни. Через несколько дней на улице будут умирать собаки, не доходя до миски. Через несколько месяцев женщины — те, кого мы успеем эвакуировать — начнут рожать уродов. А карты губернии придется перерисовывать с учетом границ зоны отчуждения — лет этак на пятьдесят. Вы этого хотите?
— Я… хотел сказать, что мы готовы обсудить все последствия… — замялся полковник.
— Спасибо, — отрезал я. — Обсудили.
Майор побледнел и ретировался. А я развернулся, отошел в сторону и прижался лбом к холодной стене.
Думай, генерал, думай! Безвыходных ситуаций не бывает! А значит…
И в этот момент у меня в кармане что-то завибрировало.
Я даже не сразу понял, что означает это ритмичное жужжание. Достал телефон, посмотрел на экран.
Номер неизвестен. Интересно, кому это я сейчас мог понадобиться?
Хотя вариантов, если подумать не так уж и много. Точнее — всего один.
Я принял вызов.
— Ну что, наигрался? — спросил голос на том конце.
Хриплый. Надтреснутый. Без надрыва — просто усталость. И чуть-чуть злорадства. Капля, ровно столько, чтобы заскрипело на зубах.
— Ты ведь знал, что не выйдет, — продолжил Морозов. — И все равно полез. Стареешь, Володя. Раньше ты не был таким предсказуемым.
Я молчал. Молчали и все вокруг. Даже раненые, кажется, перестали стонать. Голос Морозова, звучащий в динамике, отчетливо разносился по всему штабу.
— Знаешь, почему ты не выиграл? — продолжил он. — Потому что все еще веришь, что можно выиграть честно. Штурмом. Ротами. Нахрапом. Как будто на дворе снова восьмидесятые, и против тебя — растерянная охрана Зимнего, а не люди, которым нечего терять.
— Ты, значит, из таких? — тихо спросил я.
— Я — человек, который все уже потерял, — Морозов мрачно усмехнулся. — Но могу кое-что вернуть. Для себя. Для Империи, если уж на то пошло. А ты… ты опять играешь в рыцаря. Только вот латы твои ржавые, а конь давно подох.
Я сжал телефон в руке так, что захрустел пластик.
— В общем, слушай меня, Володя, — продолжил Морозов. — У тебя есть два варианта. Первый — ты уводишь отсюда своих стойких оловянных солдатиков и делаешь все, как я сказал в сообщении, которое тебе передали. Буквально. Без лишней шумихи, без прессы, не привлекая внимания — насколько это вообще возможно после твоих выкрутасов. Получаешь гарантии, и мы расходимся, не пожимая рук.
Морозов смолк. За спиной у него что-то щелкнуло — может, замок, может, затвор.
— А второй?
— А второй вариант — это не телефонный разговор. Но я готов обсудить его с тобой. Лично. Приходишь сам, один, без игрушек, без прикрытия… И мы с тобой поговорим, как старые-добрые друзья.
Я стиснул зубы. Да уж, друзья, ага.
— А если я откажусь? — спросил я.
Уже без надежды, только чтобы протянуть время. Выиграть хоть несколько секунд в надежде, что умница Корф прямо сейчас разрабатывает у себя в голове очередной гениальный план, способный повернуть ситуацию на сто восемьдесят градусов. И спасти — если не всех нас, то хотя бы город на той стороне залива.
— А если ты откажешься… — Морозов сделал театральную паузу. — Как я уже говорил, мне терять нечего. Я не блефую. Еще одна попытка штурма — и сначала я положу твоих любимых гардемарин, а потом пущу в разнос реактор. И разгребай последствия, как только сможешь. Так что ты выбираешь?
Я молчал.
Вокруг — тоже тишина. Ни звука. Даже фельдшеры, кажется, затаили дыхание.
Кто-то выронил флягу, и она звякнула об угол ящика. Громко, как выстрел.
И тогда Морозов снова заговорил.
Спокойно. Без насмешки.
— Ты ведь сам всё понимаешь, Володя. Я дал тебе шанс. Один. Больше не будет.
Я поднял взгляд. Жан-Франсуа — белый как смерть. Камбулат чуть покачивается, словно только что получил удар. Невидимый, но куда страшнее всех тех, что ему приходилось ловить на соревнованиях.
Корф — у стены. Лицо в тени. Даже не смотрит.
— Жди, — сказал я. — Я иду.
И сбросил вызов.
— Ты… — Камбулат запнулся. — Ты действительно пойдешь туда? Один?
— Что-то подсказывает, что других вариантов у нас нет.
Я пожал плечами. Рисковать мне было не привыкать, да и сил напоследок сцепиться с Морозовым хватало — даже с учетом изрядно подточенного резерва.
Смущало только одно — на честь и репутацию старику уже давно было наплевать, и честный мужской разговор вполне мог превратиться в казнь. И даже если он все же состоится по всем неписаным правилам — реактор прямо сейчас уже может работать в аварийном режиме.
И тогда отсчет уже начался.
— Это наверняка ловушка! — вскинулся Камбулат. — Ну что вы там обсуждать будете? У старого дурака просто крыша поехала после смерти сына! Он же тебе отомстить хочет!
Я вздохнул.
— Даже если так. Я пойду в любом случае. Если ты прав… Матвея убил я, и отвечать за это должен тоже я, а не жители Петербурга. Так что…
Я усмехнулся и принялся стягивать броню. Без игрушек — так без игрушек.
— А что делать нам?
Кажется, я впервые видел младшего Гагарина растерянным.
— Вам? — Я швырнул на пол жилет с разгрузкой. — Полагаю, Особой роте все еще есть, чем заняться. Эвакуируйте столицу.
Гагарин молча кивнул. И потом медленно вытянулся по стойке «смирно» и ткнулся кончиками пальцев в низ шлема, изображая воинское приветствие. За ним козырнул Камбулат, потом Жан-Франсуа, потом тот самый майор, который предлагал ударить по станции ракетой. Жест повторили все — даже те, кто стоял без головного убора. Когда жить остается, возможно, всего полчаса, задумываться о регламенте нет уже никакого смысла.