Как говорится — война все спишет. К примеру — внезапную и трагическую гибель иберийского посла, случайно угодившего под атакующий элемент запредельной мощности… Вряд ли дон Диего всерьез опасался за свою жизнь, однако желания дерзить у него явно поубавилось.
— Как вам будет угодно… господин советник. — Издевка из голоса, впрочем, никуда не делась. — Полагаю, вы знаете, зачем я здесь.
— Полагаю, для того, чтобы снова бросаться угрозами. — Я постарался, чтобы мой тон прозвучал не менее вызывающе и высокомерно. — Которые меня ничуть не страшат. И которые вы, вероятнее всего, даже не сможете осуществить. Будь у его величества Альфонсо достаточно желающих умирать за Матвея Морозова — об этом уже трубили бы на всех новостных каналах. Я, знаете ли, имею привычку следить за телевидением в солнечной Иберии. — Я коснулся лежащего на столе закрытого ноутбука. — И должен заметить, что ничего подобного в эфире не было. Ни сегодня, ни вчера, ни неделю назад.
— Это ничего не значит. — Дон Диего даже бровью не повел. — Мои друзья не из тех, кто любит шумиху. Я уже говорил это, и не поленюсь повторить снова: в Европе достаточно тех, кто готов сражаться за справедливость и честь сословия аристократов. К которому едва ли могут относиться те, кто нарушает свое слово… — Дон Диего изобразил на лице почти искреннее разочарование. — Как и те, кто поддерживает клятвопреступников. Когда-то я посчитал бы за честь пожать вам руку, господин советник, но теперь…
— Теперь вы пожмете руку любому — если на то будет воля вашего монарха. Мне, Матвею Морозову, ее высочеству Елизавете Александровне — кому угодно. И продолжите играть словами, притворяясь, будто вам есть какое-то дело до чести или клятв, которые не стоят ничего, когда дело доходит до интересов держав. — Я махнул рукой. — Впрочем, какая разница? Вы все равно блефуете. И, должен заметить — блефуете не слишком умело. Я достаточно хорошо знаю его величество Альфонсо — и он из тех, кто любит бряцать оружием. И если этого вдруг не происходит — значит, ваша светлость, никакого оружия на самом деле нет и в помине.
— Нет и в помине? — вспыхнул дон Диего. — Что ж, вы убедитесь, что ошибаетесь. И уже очень скоро!
Есть! Кажется, сработало — ибериец заглотил наживку. Годы карьеры в посольстве приучили его держать себя в руках и не говорить лишнего. Но характер никуда не делся. И теперь вся великосветская мишура стремительно облетала, и из-под маски учтивого дипломата проступал тот, кого я знал десять лет назад — прямой, как лом, военный моряк, который всегда предпочитал не болтать, а действовать.
Уязвленная гордность, к тому же помноженная на горячий иберийский темперамент, жгла беднягу изнутри, и дон Диего… Нет, конечно же, не принялся швырять свои козыри на стол одной колодой — и все же явно начал выдавать их куда быстрее, чем собирался, заходя в мой кабинет.
— Впрочем, не в моих интересах переубеждать вас, господин советник, — проговорил он. — Или я уже могу обращаться — ваша светлость?
— Сможете, — невозмутимо ответил я. — Как только ее высочество пожалует мне соответствующий титул.
— Не сомневаюсь, это случится очень скоро. — Дон Диего явно пытался сделать театральную паузу, но ему отчаянно не хватало терпения. — Ведь вам уже приходилось носить его раньше, не так ли? И будет очень неловко, если весь мир узнает, кто скрывается за личиной юного Владимира Острогорского.
Грубо. Очень грубо. Я ничуть не сомневался, что дон Диего уже давно и прекрасно осведомлен о некоторых моих тайнах, однако поспешно вываленная угроза оказалась нисколько не убедительной. Скорее даже наоборот — глупой и неуклюжей…
Похоже, я зацепил беднягу сильнее, чем думал — и этим определенно стоило воспользоваться.
— Собираетесь во всеуслышание заявить, что в теле юного прапорщика воскрес скончавшийся десять с лишним лет генерал Градов? Отличная идея, ваше сиятельство! Кстати, не желаете дать интервью? — Я чуть сдвинул вверх рукав кителя и демонстративно взглянул на часы. — У меня как раз намечается встреча с американскими журналистами.
Дон Диего сердито сверкнул глазами, но промолчал. Вряд ли он всерьез рассчитывал запугать меня оглаской, однако реакции наверняка ожидал совсем другой — и теперь судорожно соображал, как выкрутиться и направить разговор в нужное ему русло.
— Осмелюсь предположить, что возможность выступить в радиоэфире вас тоже не заинтересует? — Я с искренним удовольствием продолжал ехидничать. — Хотя бы потому, что вашей светлости не хочется выглядеть в глазах всей Европы посмешищем… А я, разумеется, буду все отрицать. Или не буду — в зависимости от того, что посчитаю выгодным для меня и моей страны.
— Какая разница? — огрызнулся дон Диего. — Рано или поздно они все равно узнают.
— Верно. И именно поэтому мне наплевать, кто и когда обнародует это. — Я пожал плечами. — А значит, ваша угроза — впрочем, как и все остальные — не стоит и ломаного сентимо.
— Дело не в угрозах. — Дон Диего сложил руки на груди и повторил: — Дело не в угрозах, друг мой. А в том, что непременно за ними последует.
Этих слов в заранее приготовленном плане беседы определенно не было. Даже голос его светлости изменился: в нем вдруг появилась тревога, усталость и то, что при определенном допущении вполне могло бы сойти за искренность.
— Мы были знакомы много лет, Еще в те времена, когда я и сам носил форму и погоны. И я знаю, что вы за человек, Владимир Федорович.
На этот раз дон Диего весьма двусмысленно обратился ко мне по имени и отчеству. Которые, по иронии ее величества судьбы, у прапорщика Острогорского и скончавшегося десять с лишним лет назад генерала-фельдмаршала совпадали полностью.
— Чудесно. В таком случае, вы знаете, что угрожать мне бесполезно. — Я пожал плечами. — Однако почему-то все равно продолжаете этим заниматься, ваша светлость.
— Нет. Больше нет. — Дон Диего покачал головой. — Я всего лишь хочу — пожалуй, не меньше, чем вы — предотвратить катастрофу. Ведь если мы не достигнем соглашения сейчас — дело может закончиться войной. И рано или поздно вам придется пойти на компромисс.
— Ни в коем случае. Это вам придется пойти… К чертовой матери! — Я уже без особых стеснений возвысил голос и выругался. — Вместе со всем иберийским посольством и прочими прихлебателями. Так можете и передать его величеству Альфонсо.
— Вы делаете огромную оши…
— Нет, это вы делаете ошибку! — с нажимом возразил я. — И прямо сейчас я готов предоставить последнюю возможность ее исправить.
— В таком случае — я готов выслушать ваши предложения. — Дон Диего внимательно прщурился, чуть склонив голову набок. — Разумеется, мы всегда готовы к переговорам.
— Никаких переговоров не будет, — отрезал я. — От лица ее высочества Елизаветы Александровны я настоятельно рекомендую вашему монарху не лезть в наши дела. Неужели, черт возьми, так сложно заняться своими? Постройте в Мексике пару заводов, подавите восстание в африканских владениях. И наведите, наконец, порядок в Мадриде! Стыдно сказать, но столица единственной в мире трансатлантической империи выглядит… Впрочем, вы и так все прекрасно знаете. — Я махнул рукой. — Просто держите свои лапы подальше от России. Эта страна в девятнадцатом веке отправила на свалку истории Наполеона Бонапарта. В двадцатом — уничтожила Австро-Вегрию и Второй Германский Рейх. Если придется, в двадцать первом мы сделаем это снова — и на этот раз с вашим Иберийским Содружеством… И не стоит сомневаться в моих возможностях. Я собираюсь защищать свою страну. И если ради этого придется пустить на удобрения пару сотен благородных иберийских донов. — Я облокотился на стол и подался вперед. — То именно так и случится.
Когда я закончил, в кабинете вдруг стало так тихо, что я почти слышал, как тикают часы у меня на руке. Отповедь получилось гневной и чуть менее корректной, чем я сам рассчитывал — однако в ее убедительности сомневаться уже не приходилось.
Хотя бы потому, что дар речи вернулся к дону Диего только через несколько минут.
— Что ж… — хрипло проговорил он, отступая к двери. — Как скажете, друг мой. Но мы еще непременно увидимся снова — и продолжим разговор.
— Может быть. А может, и нет, — усмехнулся я. — А сейчас — убирайтесь к черту, ваша светлость. Или мне придется спустить вас с лестницы еще раз.
Глава 7
Летняя ночь была черной, густой и липкой, как отработанное машинное масло. Темнота стелилась по земле мягко, вязко, с той тяжестью, которая бывает только в час перед рассветом. Над зеркалом Дона полз туман — плотный, молочный, скрывающий под собой все: и густые заросли у берега, и бетонные пандусы водозабора, и даже отражение луны, превратившееся в тусклое пятно, будто брошенное на воду рукой неаккуратного художника.
Станция молчала. Стальные корпуса реакторных блоков Нововоронежской АЭС, сиявшие днем полированной белизной, сейчас едва проступали сквозь влажную муть. Крыши турбинного цеха терялись в дымке, как если бы их и вовсе не существовало. Где-то в глубине слышалось редкое щелканье реле и гул насосов, но даже они казались приглушенными — словно сама АЭС затаила дыхание.
Звук над водой зародился будто сам по себе, и в этой тишине он звучал неразборчиво и непонятно. То ли гул проносящихся по далекому шоссе машин, то ли эхо от работающего движка старой рыбацкой моторки, выбравшейся на промысел… В какой-то момент туман вздрогнул, расступился в стороны, пропуская сквозь себя несколько хищных, стремительных силуэтов, и только тогда стало понятно, что именно они являются источником приглушенного стаккато, разносящегося над спящей рекой.
Звук лодочных двигателей, переведенных на подводный выхлоп.
Пара минут — и первая продолговатая тень тычется носом в прибрежный камыш. За ней вторая, третья… пятая, седьмая…
Десант высаживался быстро и деловито. Без слов, приглушенной ругани, лишних движений… Темные фигуры, упакованные по последнему слову заграничной тактической моды — и вряд ли такую экипировку можно отыскать в официальных каталогах. Высокотехнологичный камуфляж, скрадывающий очертания и скрывающий хозяина от электронных глаз в инфракрасном и тепловом диапазонах. Легкие безухие шлемы, плейт-карриеры, напичканные электроникой очки, активные наушники, приборы ночного видения и тепловизоры…