— Слушаюсь, ваше величество, — раза три низко поклонился Клейнмихель прежде, чем за ним закрылась дверь.
Потом Норов, позвонив в колокольчик, вызвал камердинера и велел ему сказать всем, кто ещё дожидался аудиенции в приемной, что сегодня император докладов больше выслушивать не будет. Он не знал, с каким облегчением «император», отдав такой приказ, погрузился в раздумье: «Нет, при помощи таких указов, мелких и ничтожных по своему значению, я не сделаю Россию счастливой, не приведу народ к благоденствию! Завтра же я соберу Комитет министров и на его заседании сделаю заявление огромной важности. О, это заявление будет похоже на взрыв пудовой бомбы, и никто из министров не посмеет возразить мне! Я видел их сегодня — все они трусливы, ничтожны, каждый, уверен, видит, что из Белоруссии в Петербург возвратился под именем царя другой человек, самозванец, но ни у кого из этих блюдолизов не найдется мужества, чтобы арестовать меня, подвергнуть строжайшему допросу, а потом — казнить или заточить навек в каземате Петропавловской или какой-либо иной крепости! Завтра, завтра…»
«…А после сего государь император имел верховой выезд прогуливаться»
(из камер-фурьерского журнала)
Он ехал на вороном жеребце по хорошо очищенным от снега дорожкам парка, а подле него на холеной рыжей кобыле, в амазонке, отороченной мехом, с куньей пелериной на плечах, скакала фрейлина Лидия Саблукова, и её песочного цвета волосы, завитые старательно, искусно, подпрыгивали на плечах и спине. Норов давно уже заметил, что молоденькая, очаровательная фрейлина за столом или на прогулке порой бросает на него долгий, вопросительный, едва ли не требовательный взгляд, а поэтому, не понимая, в чем же дело, был до холодности вежлив с ней. А сегодня сама Елизавета Алексеевна упросила Норова взять с собою на конную прогулку по парку Лидию, утверждая, что та готова развлечь государя, уставшего после государственных дел, какой-то смешной историей, случившейся с ней, покуда он ездил «в свой» Бобруйск.
— Так что же это за история, сударыня, о которой вы хотели мне рассказать? — начал Норов по-французски, глядя только вперед, на дорогу.
— История? — удивилась Саблукова. — Ах да, эта история! Но я уже поняла, что она будет совсем не интересна для вашего величества, впрочем, могу и рассказать… Один влюбленный в даму кавалер покидает её ради очень важных дел. Она, бедняжка, тоскуя невыносимо, ждет его возвращения, и вот он приезжает. Там, вдалеке от нее, он заболел, его внешность сильно изменилась, но влюбленная дама нашла кавалера ставшим ещё более интересным — будто помолодевшим, не похожим на того, прежнего. Он стал стройнее, остроумнее, решительнее, но его, увы, уже не прельщает ложе любви — он предан государственным делам, даже не слышит вздохов бродящей вокруг него дамы, не замечает её бледности. И даме остается лишь одно — напомнить кавалеру о своей любви к нему, или… или искать покоя на две какого-нибудь пруда.
— Но, сударыня, — все ещё смотрел на дорогу Норов, — та дама забыла, что сейчас зима и все пруды подо льдом.
— О, не сомневайтесь, ваше величество! — мотнула кудрями фрейлина. — Я хорошо знаю ту даму — яд или кинжал вполне заменят ей пруд, правда, она ещё недеется…
— Пусть надеется, — кивнул Норов и с улыбкой посмотрел на Саблукову, завтра, после того, как кавалер уделит время важнейшему в жизни государству делу, он заглянет к той милой даме, если она на самом деле искренне говорит, что изменившаяся внешность кавалера её ничуть не пугает.
— О! — сорвался от восторга голос Саблуковой. — Совсем не пугает наоборот! А если кавалер заглянет в её спальню, то увидит её все в том же платье яблочного цвета, покрытом черным шантилли с вышитой на нем гирляндой смородины!
— Кавалер будет счастлив, увидев даму в таком наряде, — сказал Норов, быстро посмотрел по сторонам и, наклонившись к Саблуковой, крепко обнял её за талию, привлек к себе и крепко, вкусно поцеловал её в раскрытые, дрогнувшие губы.
Когда вечером, незадолго до того, как отойти ко сну, Норов без стука зашел в покои лейб-медика Виллие, служившие ему ещё и лабораторией, то увидел доктора в рубашке с засученными рукавами, в фартуке, кипятящим на спиртовке жидкость бурого цвета в стеклянной реторте. Норов смело уселся напротив, закинул ногу на ногу и заговорил по-английски:
— Наш милый претендент на монашескую рясу не предупредил меня о своем наследстве, оставленном для меня. Да и вы забыли о нем рассказать.
— Не пойму, что вы имеется в виду. Какое наследство? — пробурчал Виллие, не отрывая взгляда от бурлящей жидкости.
— Ну как же! Оказывается Александр Павлович, живучи в миру, был заправским ловеласом. Недавно фрейлина Саблукова довольно решительно. хоть и в иносказательной манере, потребовала от меня, чтобы я восстановил с ней прежние, то есть любовные отношения, прерванные из-за отъезда в Ббруйск. Она даже сказала, что теперешняя внешность того самого кавалера её привлекает больше, чем прежняя. Что делать с таким наследством?
— Это не наследство! — недовольным тоном проговорил врач, позволявший себе наедине с Норовым говорить с «императором» невежливо. — В вашей власти или забраться в постель к очаровательной Саблуковой, ненавидящей своего старого мужа, или отобрать её фрелйинский шифр и сослать в Сибирь. Ведите себя, подобно настоящему властелину, и пользуйтесь властью, неограниченной властью! Впрочем, вам, возможно, придется выдержать атаку и со стороны других фрейлин или даже камер-фрау — ваш предшественник любил женщин.
— И что же, после каждой такой атаки мне сдавать свои позиции? А вдруг кто-нибудь из этих амазонок узнает во мне… другого, или, вернее, не признает во мне Александра? В постели это сделать куда удобнее.
— Верно! — понюхал жидкость Виллие. — Они сразу поймут, что вы — Не Александр, но я также уверен, что ни одна из них не признается в своем открытии.
— Это почему же? Женщины болтливы, им приятно будет похвалиться столь необыкновенным открытием.
— Болтливы, но в то же время осторожны, боязливы, — обмакнул Виллие палец в жидкость и поднес его к носу, а потом и лизнул. — Кому из них захочется потерять ваше расположение? К тому же, я был хорошо осведомлен о мужских способностях Александра, изучил и ваше телосложение. Станут ли ваши любовницы выносить сор из избы, если в общении с вами будут счастливы вдвойне?
— Вдвойне? — улыбнулся и почесал на ухом Норов.
— Именно! С одной стороны, вы — государь, и общение с вами лестно женщине уже само по себе. С другой — вы сильный молодой мужчина, неутомленный долгим скучным браком или множеством случайных романов. Что касается вашей физиономии, то на это обстоятельство женщины обращают меньше всего внимания. Уж каким уродом был Мирабо, а ведь, как известно, даже умер в постели с двумя юными красавицами. Вам же надлежит быть ещё и щедрым любовником, женщины от мужской щедрости теряют рассудок. Блеск бриллиантов, плюс корона, плюс мужская сила — вот три вещи, три кита, способные выдержать на своих спинах тяжесть уродства и… присвоения себе чужого имени.
Норов хмыкнул:
— Вы подозреваете, что многие догадываются о том, что в Петербург вернулся не Александр, а кто-то другой?
— Многие, многие! — снова водрузил на спиртовку реторту лейб-медик. Меня уже не раз расспрашивали, могла ли оспа так исказить черты лица.
— И кто же рассрашивал? — обеспокоенно спросил Норов, который и сам видел, что многие лишь молчат, хотя догадываются о правде.
— Ну, ваши братцы, Николай и Михаил, к примеру. Ваша маменька, генерал-от-инфантерии Милорадович.
— А… Елизавета, моя жена? — отчего-то спросил Норов.
— Нет, ваша жена не спрашивала. Полагаю, её больше всех других женщин двора устраивает происшедшая перемена. С Александром Павловичем она не имела дел уже давно — вернее, он с ней не имел. Что делать, ранний брак охладил их чувства. Она рано поблекла, стала замкнутой, зная о романах мужа. Если вы вернете ей мужа, покажете Елизавете Алексеевне свою силу, вы обретете в её лице преданного друга, а вам без таковых не обойтись. Я слышал, что вы завтра собираетесь выступить на заседании Комитета министров. Это так?
— Все так.
— Посоветую вам не испугать или не насмешить министров. Пугая их, вы создадите партию, подобную той, что уничтожила вашего батюшку. К вам же противники будут ещё более жестоки, потому что их не остановит ваше мнимое помазанничество — они, зная, кто вы такой, свободны от присяги. Насмешив их, вы зарекомендуете себя как человек пустой, не способный к управлению, слабоумный, потерявший способность быть властелином России в результате болезни. Вам придется держаться, подобно канатному плясуну: упадете, наклонившись с избытком либо вправо, либо влево. будьте умнее, сударь! Случай дал вам возможность побыть государем великой страны, лично вы ничем не стеснены, молоды, у вас огромные денежные средства. Чего ещё надо умному человеку? Мой совет: забудьте о своих революционных намерениях. Вы ничего не исправите в жизни этой страны, где каждый элемент бытия — есть результат взаимодействия миллиона элементов. Вам не перебороть старины, силы традиций, устоев, психики этого народа. Право, любить прекрасных, любящих вас женщин, слушать оперу, вкусно есть, путешествовать, собирать коллекции каких-нибудь жуков или камней, эстампов или дамских локонов, куда умнее, покойнее, приятнее. чем что-то ломать, с кем-то ссориться и часто просыпаться ночью, услышав шорох за дверью.
Норов выслушал речь Виллие с волнением, но не радужная перспектива спокойной монаршей жизни взволновала его, а сомнение доктора в его силах, в его уме и честности. Норов резко поднялся и, направился к двери, сказал:
— Вы меня плохо знаете, баронет! Я не ради оперы, дам и вкусной еды пришел с пистолетом в спальню Александра в Бобруйске! Я ради блага России пришел арестовать его!
— Виллие загасил спиртовку, повернулся в сторону Норова и устало молвил:
— С этого начинали многие революционеры… — Потом, прищурив глаза, внимательно взглянул на голову Норова: — Подойдите поближе, ваше величество. Мне нужно тщательно пробрить вам макушку, чтобы господа министры завтра не имели возможности завидовать монархам и за то, что судьба благосклонна к ним и в деле выращивания волос на лысой голове.