акже, конечно, в самых глубинах своей психики всегда боялся.
Вопрос.
Только то, что широко известно: первичная причина, почему прототипный сексуальный убийца насилует и убивает, – он считает изнасилование и убийство своими единственными жизнеспособными способами установить какую-то содержательную связь с жертвой. Что это базовая человеческая потребность. В смысле, связь – потребность. Но при этом пугающая и легко подверженная бреду и психозу. Это извращенный вид, в кавычках, отношений. Традиционные отношения его ужасают. Но с жертвой, когда он насилует, пытает и убивает, сексуальный психотик может установить некую, в кавычках, связь благодаря своей способности заставить чувствовать обостренные страх и боль, тогда как его восторженное ощущение абсолютного божественного контроля над жертвой – над тем, что она чувствует, чувствует ли вообще, дышит ли, живет, – оно дарит ему некий буфер безопасности в отношениях.
Вопрос.
Просто именно это в ее тактике сразу показалось мне оригинальным и изобретательным, несмотря на сумасбродность терминологии, – что она направлена на центральную слабость сумасшедшего, на его, так сказать, гротескную застенчивость, ужас, что любая традиционная обнажающая душу связь с другим человеком грозит ему поглощением и/или уничтожением – другими словами, что он сам станет жертвой. Что вся его космология заключается в простом принципе: «жри или сожрут тебя», – боже, как это одиноко, чувствуете? – и грубый, жестокий контроль, который он и его острый инвентарь удерживают над жизнью и смертью, позволяет мулату почувствовать стопроцентный полный контроль над отношениями и, таким образом, что связь, которой он так отчаянно жаждет, его не обнажит, не поглотит и не уничтожит. Конечно, он несущественно отличается от мужчины, который оценивает привлекательную девушку, подходит к ней и искусно применяет ту самую, правильную риторику и задевает правильные струны, чтобы побудить ее пойти с ним домой, ни разу не сказав и не сделав ничего без нежности, учтивости и видимого уважения, и нежно, уважительно ведет ее к своей постели под атласными простынями и в свете луны занимается с ней изысканной заботливой любовью, чтобы она кончала снова и снова – пока, в кавычках, не запросит пощады и не окажется под его полным эмоциональным контролем, и не почувствует, что она и он, по-видимому, в этот вечер глубоко и неразрывно связаны, раз все прошло так идеально, взаимно уважительно и удовлетворительно, – и затем он закуривает для нее сигарету, проводит час-другой в псевдоинтимной посткоитальной болтовне, лежа в развороченной постели, и кажется таким родным и удовлетворенным, тогда как на самом деле он хочет только одного – оказаться в абсолютно антиподном от нее уголке, – и думает, как бы всучить особый нерабочий телефонный номер и больше никогда с ней не видеться. И что слишком очевидная причина его холодного, меркантильного и, может, в чем-то виктимизирующего поведения – его ужасает потенциальная проникновенность той самой связи, над которой он так трудится. Знаю, я не говорю сейчас ничего, чего бы вы, как вы думаете, уже не знали. С этой своей тонкой холодной улыбочкой. Вы не единственная разбираетесь в людях, знаете ли. Он дурак, потому что думает, что одурачил ее, так вы думаете. Будто он что-то выиграл. Сатирозавровый сибаритский самец-гетеросапиенс, тип, который вы, стриженые катамениальные сжигательницы лифчиков, видите за версту. И жалкий. Он хищник, уверены вы, и сам себя считает хищником, но на деле это он боится, это он убегает.
Вопрос.
Я предлагаю вам осмыслить то, что психоз – не в мотивации. Психотична только подмена: изнасилование, убийство и умопомрачительный ужас вместо изысканной любви и фальшивого телефонного номера, фальшивость которого видна не сразу, чтобы не поранить чужие чувства и самому не переживать дискомфорт.
Вопрос.
И пожалуйста, знайте, что я вполне знаком с типологией за этими вашими ненапускными выраженьицами, вежливыми вопросиками. Я знаю, что такое экскурс, и знаю, что такое завуалированный сарказм. Не думайте, будто вытягиваете из меня мысли или признания, которых я сам не замечаю. Просто осмыслите такую возможность, что я понимаю больше, чем вы думаете. Хотя если будете еще, то я закажу еще, без проблем.
Вопрос.
Ладно. Еще раз, помедленней. Что буквальное убийство вместо бегства – психотически буквальный метод убийцы разрешить конфликт между своей потребностью в связи и ужасом перед ней. Особенно, да, с женщиной, перед связью с женщиной, которых подавляющее большинство сексуальных психопатов действительно ненавидит и боится, часто из-за извращенных отношений с матерью в детстве. Психически больной сексуальный убийца, таким образом, в кавычках, символически убивает мать, которую ненавидит и боится, но, конечно, не может буквально ее убить, потому что еще не избавился от детской уверенности, что без ее любви и сам почему-то умрет. Отношения психически больного с ней – одновременно и ненависть из-за ужаса, и ужас, и отчаянная тоскливая потребность. Он считает этот конфликт невыносимым и, таким образом, вынужден символически разрешать его через психотические сексуальные преступления.
Вопрос.
Ее манера казалась почти или даже совсем не… она словно просто рассказывала, что случилось, никоим образом не комментируя, не реагируя. Хотя и без абстрагированности или монотонности. В ней чувствовались неискре… невозмутимость, полное самообладание или такой тип безыскусности, который напоминал, напоминает некий тип пристальной концентрации. Это я заметил еще в парке, когда впервые увидел ее, пришел и присел рядом, ведь высокая степень не направленного на себя внимания и концентрации – не совсем стандартная черта роскошной гранолоедки на шерстяном пледе, сидящей напро…
Вопрос.
Хм, ну, это же не что-то эзотерическое, все ведь в наши дни витает в воздухе, общеизвестные вещи в популярной культуре о связи детства и взрослых сексуальных преступлений. Боже, да хоть новости включите. Тут особо не нужно быть фон Брауном, чтобы связать проблемы связи с женщинами и проблемы детских отношений с матерью. Все витает в воздухе.
Вопрос.
Что это была титаническая борьба, говорила она, в том «Катлассе», пока они забирались все глубже в уединенную местность, потому что стоило ужасу хоть на миг ее пересилить или стоило ей по любой причине потерять пристальный фокус на мулате, даже на миг, как ее воздействие отразилось бы очевидным образом на связи между ними – его профиль расслабится в ухмылку и правый глаз снова опустеет и омертвеет, психоз даст рецидив, и мулат тут же снова заладит психотически напевать об инвентаре в багажнике и о том, что он для нее устроит, когда найдет идеальный уединенный уголок, и она понимала, что из-за любой зыби в духовной связи он автоматически вернется к разрешению своих связевых конфликтов единственным способом, который знает. И я ясно помню, как она говорила, что к тому времени, когда стоило поддаться и на миг потерять фокус, как его глаз и лицо вернулись бы к жуткой психотичной бесконфликтной радости, она с удивлением обнаружила, что уже не чувствует парализующего ужаса за себя, но только душераздирающую грусть о нем, о психически больном мулате. И скажу вам, что примерно в этот момент прослушивания истории, еще голый в постели, я признал, что это не только примечательный посткоитальный рассказ, но и что это в каком-то смысле на редкость примечательная женщина, и я почувствовал легкую грусть или тоску, что не заметил в ней этот тип примечательности, когда она впервые привлекла мое внимание в парке. Тем временем мулат нашел уголок, отвечавший его критериям, и, шурша, притормозил на гравии обочины в уединенной местности, и попросил ее, как будто с какими-то извинением или неоднозначностью, выйти из «Катласса», лечь ничком на землю и положить руки за голову в позиции одновременно и полицейских арестов, и бандитских казней – пресловутая позиция, очевидно и без сомнения избранная из-за своих ассоциаций и предназначенная акцентировать одновременно и идею заключения под стражу, и идею насильственной смерти. Она не колеблется и не умоляет. Она уже задолго до того решила, что не поддастся искушению умолять, рыдать, спорить или как-либо сопротивляться. Она все поставила на сумасбродную на первый взгляд веру в связь, благородство и сострадание как более фундаментальные и первичные компоненты души, чем психоз или зло. Замечу, что эта вера кажется уже не такой избитой или вялой, если кто-то готов поставить на нее свою жизнь. Тем временем он приказывает ей лечь ничком в придорожном гравии, а сам идет к багажнику покопаться в своей коллекции инвентаря для пыток. Она говорит, что очень ясно чувствовала, как к этому моменту связывающие силы игольчатого фокуса подпитывались из духовных источников куда более великих, чем ее собственные, потому что, хоть она и лежала ничком, лицом и глазами в клеверах или флоксах, растущих в гравии у машины, с зажмуренными глазами, но все равно чувствовала, как духовная связь между ней и мулатом держится и даже крепнет, слышала внутренний конфликт и растерянность в том, как он шел к багажнику «Катласса». Она раскрыла новые глубины фокуса. Я слушал очень внимательно. Не из-за саспенса. Пока она лежала беспомощная и связанная с ним, говорит она, ее чувства приобрели почти невыносимую пронзительность, ассоциирующуюся с наркотиками или предельными медитативными состояниями. Она отличала запахи сирени и сорго от флокса и лебеды, водянистую мяту первого клевера. На ней были corbeau[104] леотард и широкая хлопковая юбка в сборку, и на одном запястье множество томпаковых браслетов. Она могла вычленить из запаха гравия под носом сырую свежесть весенней почвы под гравием, и различить вес и форму каждого камешка, прижавшегося к лицу и большим грудям сквозь леотар, она чувствовала угол солнца на спине и легкое завихрение прерывистого ветерка, что дул слева направо по легкой пленке пота на шее. Другими словами, то, что можно назвать почти галлюцинаторной акцентуацией деталей, как в некоторых кошмарах вспоминаешь точный размер каждой травинки на лужайке отца в день, когда мать ушла от него и забрала тебя жить к сестре. Вроде бы многие из браслетов на запястье были подарками. Она слышала, как, остывая, щелкает в темпе ларго авто, и пчел, мясных мух и стрекочущих сверчков у отдаленной опушки, тот же спиральный ветерок в деревьях, что чувствовала у затылка, и птиц – представьте искушение отчаяться от пения беспечных птиц и жужжания насекомых в каких-то метрах от тебя, пока ты лежишь, как туша на гамбреле, – нетвердые шаги и дыхание средь лязга инвентаря, чью форму можно вообразить, когда они звякают друг о друга, потревоженные растерянной рукой. Хлопок ее юбки – такой легкий сплошной неочищенный хлопок, что почти газовый.