– Надо же, как за эти пять лет мужики изменились! – удивилась освободившаяся из мест не столь отдаленных красотка Натаха. – А то остались бы еще на ночку, вам с нами пятерыми весело было бы.
После такого предложения мужики за считанные минуты смотали удочки, упаковали свои рюкзаки и рванули так, что только пятки засверкали. Шесть километров по бездорожью с тяжелыми рюкзаками за спиной они покрыли марафоном за каких-то полчаса, ни разу даже не оглянувшись. Только уже на автобусной остановке троица смогла перевести дух.
– А чего мы убежали-то, мужики? А? Баб каких-то испугались, – удивлялся Валера больше самому себе, вытирая обильный пот со лба. – Так драпанули, что две непочатых бутылки водки и весь свой улов в воде у берега бросили.
– Щуренка жалко! Впервые в жизни щуку поймал. Я еще и очки свои там где-то оставил, – жаловался Толик. – Курицы какие-то, явно не из нашего курятника, шибко уж наглые. А та беленькая курочка-то ничего была, как раз под мой рост, – заулыбался он, став похожим на эскимоса.
– Ну дык, может, вернешься тогда? – возмутился Петя. – Я, можно сказать, вас, придурков, от рабства спас. Посмотрите на себя, один – лысая вздувшаяся опухоль, другой – шкелетина плешивая. Гиганты секса!
– Ну ты, Петя, артист! Герой! Быстро в ситуации сориентировался. Респект тебе и уважуха! – пожал ему руку Кощей Скелетович. – Че бы мы без тебя делали?
– Кто их знает, чего у них на уме? – усевшись на травке в теньке за деревом, размыслил толстяк. – Да и рискованно, на винт можно легко намотать. Нет уж, в нашем возрасте от таких женщин одни проблемы. Хрен с ней, с твоей щукой! Можно считать, еще легко обделались. Че бы такого мне теперь своей Тамарке наврать, почему я без рыбы приехал?
– Если правду скажешь – или не поверит, или засмеет, – советовал своими рассуждениями Толик. – Скажи лучше, что вернулись досрочно, потому что не клевало совсем. Рыба, мол, в озере вся сдохла.
За несколько дней до Нового года троица собралась в квартире вдовца на мальчишник, дабы подвести итоги года и поздравить друг друга с наступающим новым счастьем. За кухонным столом, сервированным разнообразными закусями, выпили за уходящий.
– А помните, как летом мы от молодых девок с рыбалки драпанули? – улыбаясь во весь рот, спросил друзей Петр Николаевич. – Вот же мы придурки, от такого удовольствия сломя голову убежали. Эх, сейчас бы их сюда!
– Да уж! Такая везуха нам теперь вряд ли когда подфартит, – с печалью проговорил хозяин квартиры. – Лоханулись по полной. А все из-за тебя, между прочим. Это ты сразу в панику-то бросился, и нас с Валеркой своим страхом заразил.
– Да полноте вам! Тоже мне, хахали нашлись! – наливая в рюмки, взял слово лидер. – Не от них мы бежали, а исключительно от самих себя. Все, отпердели мы свое, братишки. Видать, дожили-таки до мудрого возраста, когда не только сознание, но и самый главный орган чувств, заднее место, приказывает бежать от всякого грешного соблазна. Я и от лопатника, набитого баксами, лежащего на лавочке в пустынном сквере, точно так же бы сиганул. Уверен, верни сейчас сюда тот момент, мы поступили бы тютелька в тютельку. Предлагаю, пацаны, выпить за эту рыбалку, обозначившую наш переход в мудрый возраст!
Игорь КощеевРожки да ножки
Приключилась эта история в мою первую поездку «на картошку», в которую таких, как я, желторотых первокурсников лет сорок-пятьдесят назад отправляли пачками. В помощь советским колхозам и совхозам с целью наполнения закромов нашей родины. В те прекрасные времена две вещи были незыблемы в нашей стране – это поход 31-го декабря дружной компании Жени Лукашина в баню и осенний променад всех работников умственного труда, вкупе с учащимися ВУЗов, для сбора урожая хоть чего-нибудь. Сталевары и шахтеры были освобождены от данной повинности, а вот интеллигенция да студенты, как считало наше правительство, вполне могли месячишко без ущерба для плановой экономики потусить на колхозных угодьях.
На югах закрома родины наполняли сплошь арбузами да персиками, на северах студентам везло меньше – обычно это была какая-нибудь брюква или морковка.
И вот привезли нас, группу молодых да резвых, в какой-то дальний колхоз. В спортивном зале местной школы, где планировалось размещение, прямо перед нашим визитом прорвало трубы, и пришлось руководству распихивать всех по частным дворам. Меня и еще четверых сокурсников поселили к бабуле, которую, конечно же, звали баба Нюра.
Жила баба Нюра на дальнем конце села, рядом со старым кладбищем. Как по секрету сообщил нам школьный сторож, узнав, что нас к ней определяют, гнала баба Нюра чудесный самогончик, в чем мы смогли убедиться в первый же вечер нашей картофельной эпопеи.
Каждый раз, как расквартированные студентики обосновывались у нее на постой, в первый же вечер где-то после третьего стакана чудодейственного пойла, расправив крылышки и развязав языки, обязательно начинало младое племя заводить разговоры на тему находящегося поблизости старого кладбища. Наша прибывшая пятерка была образцово-показательным срезом всех первокурсников всех высших заведений Советского Союза. Поэтому, сам того не подозревая, ровно после третьего стакана удалой верзила Леха, не нарушая устоявшихся традиций, спросил, имитируя обращение бугая (Смирнов) к прорабу (Пуговкин) из фильма «Операция Ы»:
– А что, баб Нюр, на кладбище вашем какие-то страшные истории случались?
И баба Нюра скрипучим голосом поведала нам рассказ про черта, бродящего ночами в ожидании заблудших душ. Решит, мол, человечек дорожку сократить, чтобы быстрее попасть на другой конец села, свернет ночью, пойдет меж могилок и вдруг услышит где-то рядом, не то спереди, не то сзади, цоканье копыт. Цок-цок-цок, цок-цок-цок. Остановится человечек, обернется, оглядится по сторонам – ан нет никого. И тут услышит человечек, как зовут его. По имени зовут. И голос чей-то знакомый вроде. Кто жены слышит, кто друга своего закадычного. Только голос этот вроде как и не егошеньки. Как с того света голос. Из-под земли идет: хриплый такой да мерзкий. Прибавит человечек шагу, чуть ли не бегом побежит к выходу. А цоканье от его торопливости никуда не пропало, все так же где-то рядом. И все ближе и ближе. Ближе и ближе. И когда вроде вот он уже, конец кладбища, и человечек рад-радешенек, – оп, проваливается он в свежевырытую могилку, из которой выбраться самостоятельно уже так и не сможет. И находят человечка тока утром. Всего седого, потерявшего память и разум. Так что, ребятишки мои городские, не советую я вам подобру-поздорову на старое наше кладбище ночами ходить. Не спит нечисть рогатая. Шастает по округе в ожидании жертвы новой. Не буди лихо, пока оно тихо.
Были мы все передовыми комсомольцами восьмидесятых, авангард партии, так сказать, взращенные родителями, строившими метро и запускавшими ракеты в космос. Им доложили: ни тут ни там нет ни бога, ни черта. Представили мы Леху, имевшего метра два роста и косую сажень в плечах, убегающим от кого-то ночью, посмеялись, подтрунивая над деревенскими предрассудками, да начали обсуждать девчонок, что прибыли с нами вместе «на картошку».
А где-то через часик приспичило мне по нужде. Баба Нюра спала уже за занавеской на печке, и решил я, что самостоятельно смогу отыскать дворовый нужник. Вышел на улицу – тьма кромешная. Побродив в темноте меж сарайчиков и курятника и не обнаружив нигде постройки, похожей на туалет типа «сортир», я решил отойти в лесок. Конечно, я был несколько пьян, но справлять нужду на участке мне все еще не позволяло воспитание.
Только закончил я свои дела, как услышал поблизости: цок-цок-цок, цок-цок-цок.
Я сначала прислушался, но потом решил, что просто бабулин самогон решил поиграть со мной в какую-то игру типа «здесь слышу, здесь не слышу». Застегивая последнюю пуговицу на штанах, я услышал из темноты уже совсем рядом: цок-цок.
Дыхалку перехватило, и волосы пришли в движение на моей голове:
«Он! Тот самый!»
Когда в два часа ночи на заброшенном кладбище в пяти метрах от тебя раздается цоканье копыт, а за час до этого ты слышал душераздирающие истории деревенской бабули…
В поисках спасения, так и не застегнув проклятую пуговицу, я сломя голову ринулся в сторону дома. Но сивушные масла турнепсного первача совершенно смешали в моей голове все внутренние вешки, тщательно расставленные мной, когда отмерял шаги от дома бабы Нюры. Мой навигатор окончательно сбился и, насколько это было возможно, максимально накосячил с выбором направления. В итоге метров через двадцать бешенного пьяного бега, при котором ноги каким-то образом умудрялись задевать даже уши, я провалился в яму где-то посреди молодой рощицы, раскинувшейся на просторах заброшенного кладбища.
Яма была достаточно глубокая, потому, как мне казалось, летел я бесконечно долго, успев даже представить себя в образе Алисы из сказки. Плюхнувшись на мягкую, словно чернозем, землю, я моментально подскочил, чтобы бежать дальше, но уперся в вертикальную земляную стену. Понял, что выбраться будет не так-то просто, сделал пару шагов назад, приготовился разогнаться и подпрыгнуть, чтобы в полете умудриться зацепиться за край.
Цок-цок-цок.
Скажем так, сердце комсомольца от сердца любого другого человека по своим тактико-техническим характеристикам ничем не отличается. Снаряд этот влетает в район пяток с одинаковой скоростью у обоих. Тот, кто впервые употребил это выражение, явно был чем-то очень напуган, потому что именно так все и происходит. Я даже готов добавить: где-то в пятках оно бешено продолжает колотиться, требуя выпустить его, чтобы слинять еще как можно дальше.
За минуту я вдруг осознал, что вера – одно из главных составляющих человеческого бытия. И нет. Я поверил не в святой дух и непорочное зачатие. И даже не во Второе пришествие. В этот момент я перед всей комсомольской ячейкой факультета готов был признать существование черта, черной руки и даже гроба на колесиках.