— А там? — вдруг задал он вопрос, указывая на лощинку рукой с повисшей на ремешке палкой. — Ты не видишь? Там не след?
На подъеме, сразу после зарослей, Тамара без труда разглядела такую же неровную изрытую борозду в снегу.
— След… Но что это значит? — Она огляделась. — Все бросил, расшвырял.
Зиновий решительно взялся за палки.
— Домой! И — быстро! Быстро! Поскорее.
Он толкнулся и заскользил, поехал вниз, неуклюже растопырив руки. Лыжи внесли его в кустарник, он въехал и упал, зарылся в снег. Тамара, подъехав, свалилась рядом. Торчавший кустарник царапался и лез в лицо. Поднявшись на колени, она отплевывалась от снега и обламывала вокруг себя ветки. Зиновий, барахтаясь, подбирал из снега очки.
Одинокий рыхлый след пересекал заросли и уходил вверх, к дороге в город. Тамара тревожно оглянулась назад, на брошенные лыжи и палки. Зиновий даже не заикнулся, чтобы забрать их с собой. Едва удалось ему подняться и взять в руки палки, он немедленно полез вперед, продираясь и ломая лыжами кустарник. Взбираясь наверх, он с неожиданным проворством закрестил «елочкой» сыпучий мягкий склон.
След оборвался, и Зиновий ступил на твердое. Он нагнулся, стал снимать лыжи. Выбралась и обессиленно присела на бугорок Тамара.
Увязав кое-как лыжи, Зиновий отогнул рукав и посмотрел на часы. Дорога была тиха и пустынна.
— Наверное, только что проехал, — проговорил он. — Ждать минут двадцать, может, полчаса. Скорость, комфорт, черт подери! Ходят в час по чайной ложке.
Мягко ухнул, свалившись с сосны, пушистый ком снега, в воздухе еще долго висела серебристая морозная пыль. Нетерпеливо кривя губы, Зиновий прислонился спиной к столбу у дороги и закрыл глаза, подставил лицо редко падавшим снежинкам.
— Хоть бы сказал нам что-нибудь, предупредил, правда? — негромко и как бы виновато проговорила Тамара, поглядывая на спутника.
Не меняя позы, Зиновий стоял прямой и безучастный, как одинокий столб на остановке, к которому он прислонился. Вечером вчера он, не оставшись ужинать, поехал к Софье Эдуардовне. Те опасения, что высказал после осмотра Берзер… Нашла ли что-нибудь тревожное и Софья Эдуардовна?
— А, много я найду! — с пренебрежением к себе, к своему возрасту и медицинскому значению ответила старуха. — Я посоветовалась с Берзером.
— Ах, вот как! — насторожился Зиновий. — Ну и? Что он сказал вам?.. Тамара, надеюсь, ничего не знает? — добавил он скороговоркой.
Старуха расстроенно махнула рукой:
— Он еще спрашивает… А что он мог сказать мне? Что? Все то же, что и вам. Надежды самые поганые… Ну что неделя, что неделя? Как будто за неделю… Это же страх и бог… Это же страх и бог какое несчастье! В такие минуты стыдно за себя, за свое здоровье. Даже мне, старухе… А он? Что он, Зяма?
Зиновий сидел перед ней убито, не раздеваясь, стянув лишь шапку. Свой огромный портфель он держал на коленях.
— Вот видите! — заволновалась она и стала шарить по столику, отыскивая пенсне. — Бедный мальчик. Я читала его газету. Не ему надо было такое несчастье, не ему! — Она вскинула очки и свирепо глянула на притихшего Зиновия. — Все эти проклятые болезни, все их собрать в одно место, в один, как теперь называют, акваторий и — бомбами, бомбами! Ракетами! Бабий Яр!
— Я не уверен, что найдет через неделю Берзер. Наследственность? Вы знали его маму?.. Это будет страшно. — Страдальчески моргая, Зиновий помолчал. — Я боюсь, что он узнает сам. Догадается и… тогда…
— А, не говорите чепухи, Зяма! — рассердилась Софья Эдуардовна, и пенсне, блеснув стеклышками, свалилось. — Он же умный человек и не станет делать никаких глупостей!
— Он может сделать глупость! — твердо возразил Зиновий и, подождав, пока она водрузила пенсне, значительно посмотрел ей в глаза. — Такой, как он, может.
— Ну… если все умные люди станут делать глупости, кому же останется делать умные?
Зиновий вздохнул:
— Завтра стану договариваться с Берзером.
Он поднялся и отодвинул стул.
— Ну вот, он опять за свою шапку, за свой портфель! — закричала на него Софья Эдуардовна. — Что вы все бегаете, как таракан? А, вам всегда некогда посидеть со старухой. Вам подавай… Я знаю, что вам подавай! Вы думаете, мне легко все это? Посидите, грошу вас, как человека. Сядьте!
…Приоткрыв глаз, Зиновий незаметно понаблюдал за Тамарой. «Старуха молодец. Но ведь когда-то все равно придется говорить начистоту!»
— Слушай-ка, — с неожиданной вкрадчивостью позвал он, — Борис ничего не толковал тебе об исчезновении там… материи и прочего? О вечной жизни? О душе?
Тамара удивилась:
— Н-не помню что-то… А что? Что ты хотел сказать?
Ему стало неловко от упорного, доискивающегося взгляда Тамары, и он, раскаиваясь, сморщился, помаячил пальцами.
— Да нет, это так. Это не к делу… — И снова закрыл глаза.
Тамара неуверенно посматривала на замкнутое, отрешенное лицо Зиновия. Поведение его казалось подозрительным.
— Но я же говорила с Софьей Эдуардовной… Зям, а твое светило? Ты же обещал устроить. Ну что тебе стоит?
— Хорошо, хорошо, — поспешил ответить Зиновий. — Я завтра же поговорю.
— Зям, ты что-то от меня скрываешь, — с жалкой, вымученной улыбкой просителя заговорила Тамара. — Слышишь?
— Вот глупости-то еще! — рассердился не на шутку Зиновий (вернее, сделал вид, что рассердился). — Семейка шизофреников. То тот, то эта. Сплошные подозрения!.. Автобус! — вдруг объявил он и хлопотливо засобирался.
Заскрипел снег, застонал тяжелый изношенный кузов. Пихая впереди себя лыжи, они влезли в пустой, настывший автобус. От белых, занесенных снегом окон несло холодом.
Зиновий прошел вперед и постучал в окошечко шоферу, — изо рта показался клубочек пара.
— Скажите, до города долго будем ехать?
Шофер что-то ответил, Тамара не расслышала. Зиновий опустился с ней рядом и затих, уткнувшись носом в шарф. Неряшливо пробритые щеки его будто постарели. Пока они ехали, Тамара тоже попробовала замереть и сжаться, чтобы незаметно скоротать ожидание, но пустой гремучий автобус мотало из стороны в сторону, и она, неохотно открывая глаза, всякий раз видела одно и то же: нахохлившегося Зиновия, стылые продавленные сиденья и спину шофера в окошечке. Судя по тому, что шофер сидел в одном пиджаке и мирно попыхивал папироской, в кабине у него было куда как тепло.
Перед самым городом, у больших новых домов, автобус остановился. Шофер напялил ватник и, не открыв пассажирам разболтанных, всю дорогу дребезжащих дверок, ушел.
Глубоко засунув руки в карманы пиджака и задрав воротник, Зиновий терпеливо посапывал в шарф На мохнатом от снега окошке Тамара продышала крохотное пятнышко, потерла его теплым пальцем, и яркий внезапный луч осветил и согрел промозглое помещение автобуса. Снаружи разгулялось солнце, искрились и голубели окрестности.
— Зям, дай-ка руку.
Он без всякой охоты зашевелился, выпростал из кармана руку и подал.
— Перчатку сними.
Она взяла его ладонь и подставила под луч света.
— Смотри, Зям! — оживилась она. — У тебя тоже просвечивает. Ты посмотри, посмотри!
Он хмуро оборотился к ней и ничего не мог понять. Затем стал рассматривать свою худую озябшую руку. Почему вдруг такая радость?
Тамара сама натянула ему на руку перчатку и отодвинулась.
— Не обращай внимания.
Он снова затих и еще глубже зарылся в шарф и воротник.
В окошко, в протаявшее отверстие, Тамара стала рассматривать сверкающий снег и яркое солнце. Она увидела шофера в подшитых валенках и куцей испачканной телогрейке. Попыхивая дымком от папиросы, шофер с пустым измятым ведерком в руке неторопливо поднимался к новым домам, стоявшим вперемежку с редкими соснами на пригорке. Какая-то девчонка, в беретике, с косичками, брякнулась животом на санки и, задрав ноги, шибко покатилась вниз. Проваливаясь валенками в снег, шофер остановился возле колонки и засмотрелся на огромного бритоголового мужчину, голого, в одних широких пижамных брюках. Туго подпоясанный полотенцем, здоровяк проворно наклонялся, черпал пригоршнями сухой колючий снег и бросал себе на голую мохнатую грудь, на крепкий живот и на плечи, еще сохранившие шершавый легкий загар. Мощно двигаясь всем телом, он растирал бока, грудь и живот, выгибал спину, стараясь достать до крутых мясистых лопаток. Судя по клубам пара, беспрестанно вылетающим изо рта, мужчина с наслаждением гоготал.
Шофер, с восхищением любуясь здоровяком, не вынимал из зубов папиросы и пускал синеватые густые порции дыма. Пар валил теперь не только изо рта гогочущего мужчины, но и от всего его огромного, полнокровного тела, от крепкой бритой головы.
— Вот ничего же не делается таким! — проговорила Тамара и стукнула по коленке. Неохотно зашевелился Зиновий, подался к окошку, взглянул и скривился:
— А!.. — Нахохлился опять.
О купающемся в снегу человеке Тамара перестала думать лишь на площадке перед квартирой. Она не могла справиться с волнением и не попадала ключом в тонкую извилистую скважину.
Когда отперлась дверь, Тамара не позволила Зиновию раньше себя проскочить в квартиру.
— Он дома! — крикнула она, пробежав по коридору и быстро взглядывая на обе стороны: в комнату и в кухню.
Мужа она увидела на кухне. Борис Николаевич сидел на табуретке и, навалившись на подоконник, устремил потухший взгляд в окно. Лыжная шапочка валялась на газовой плите, с ботинок натекло на пол. Он медленно обернулся. Зиновий и Тамара стояли на пороге кухни и смотрели на него, как на воскресшего.
— Слушай, старик, — нашелся наконец Зиновий, — у тебя довольно-таки идиотская манера исчезать…
Едва он заговорил, Тамара кинулась к мужу, припала, обхватила его колени.
— Борька… Милый… как ты напугал!
Борис Николаевич не стал ни поднимать ее, ни утешать. Он медленно провел рукою по рассыпанным волосам жены, затем подцепил и подержал на ладони большую роскошную прядь, как бы с сожалением взвешивая и оценивая.
— Ладно, ладно. Чего ты?
— Молчи! — Не поднимая лица и прижимаясь еще крепче, Тамара протестующе затрясла головой. — Не надо… Все еще будет хорошо. Вот увидишь!.. Мальчишки, милые, ну что вам стоит? Возьмитесь натираться снегом, а? Или еще что-нибудь. Гири купите. Я сама вам куплю!.. Зяма, ты-то почему молчишь?