Откинув одеяло, Вадим Сергеевич спустил голые ноги. На горячей батарее лежали его высохшие носки.
— Подвинь, пожалуйста, табуретку, — попросил он, начиная одеваться.
— Мы с ним хорошо потолковали. Я уже кое-что взял на карандаш.
Поматывая головой и зевая, Вадим Сергеевич шнуровал ботинки.
— Сам все поймешь, без всяких там… Учись только наблюдать…
— Старик, ты даешь оскорбительные советы!
— Ах, да… Учи ученого! — Вадим Сергеевич рассмеялся и вдруг вскочил, сделал руками несколько энергичных движений и заинтересованно выглянул в окно. В глаза ему ударил царственный цвет склона под синим пологом небес.
— Да, денек как на заказ. Но — мороз. Представляю, что делается на склоне.
— На склоне полно народу. «Серенада солнечной долины».
— Как раз это-то меня меньше всего интересует…
Позавтракали они самыми последними. Журналист, низко склонившись над тарелкой, торопливо подбирал скользкие остывшие макароны. Перед тем как откусить хлеб, он каждый раз промокал ломтем испачканные губы.
— Ты заметил, какие сегодня горы? — говорил он, неряшливо жуя набитым ртом. — Изумительное освещение! Черт возьми, только сейчас начинаешь понимать, как много потеряно в жизни. Все-таки буржуем не так-то плохо быть, а? Мне этот Буцефал рассказывал: великолепный курорт, отборная публика. Кинозвезды. Вверху катаются на лыжах, а через несколько минут — трах! — и на фуникулере на пляж. Купайся на здоровье!
Вадим Сергеевич, потянувшись за компотом, промолчал.
— Слушай, старик, мне предлагают здесь изумительный свитер. Французский! Но дорого, черт… А пока смотри, чем я разжился. Правда, здорово? — Он достал шариковую ручку с игривым изображением женщины и стал поворачивать ее так и эдак, отчего женщина на рисунке одевалась и раздевалась… — Были карты еще… тоже, знаешь, такие… с картинками. Перехватили! Можно зажигалку достать. Хочешь? Очень оригинальную.
Допивая компот, Вадим Сергеевич насмешливо посмотрел на него поверх стакана:
— Это Купец… или, как ты его называешь, Голиаф твой благодетельствует?
Журналист смутился:
— Какая тебе, слушай, разница?.. Так не хочешь? А я свитер все-таки возьму. Черт с ней, с дороговизной!
Солнце уже поднялось, когда они вышли из столовой. Со склона, сверху, слышался ровный машинный шум, — это работал подъемник канатной дороги. По склону, далеко вверху, часто скатывались разноцветные фигурки лыжников. Многие только поднимались, все в яркой униформе — куртках и рейтузах, плотно обтянувших тело.
Застывшая ночью грязь уже отходила и ноги оскальзывались на кочках. Однако выше, сразу за домиками, лежал схваченный морозом снег, плотный, как асфальт. От домиков базы до канатной дороги, все время в гору, тянулась сильно ухоженная тропа. По неопытности журналист взял слишком быстрый темп, но Вадим Сергеевич остановил его, и они пошли медленно, один за другим, приноравливаясь к шагу лыжников. Все, кто поднимался, несли с собой увязанные ремнями лыжи. Вспыхивали искорки на отточенных металлических гранях. Лыжники тащились по тропе, монотонно переставляя ноги, обутые в неуклюжие массивные ботинки.
Начиная задыхаться, журналист сошел с тропы и остановился.
— Послушай, старик… это они вот здесь и развивают… свою дикую скорость?
Приподняв темные очки, Вадим Сергеевич огляделся.
— Нет, здесь километров под восемьдесят. Самое страшное выше. Во-он — отсюда плохо видно — «Верблюд». Видишь бугор? Но и это еще не самое… По сегодняшнему фирну опасно на Смычке. Особенно в «Трубе». Во-он, видишь, поворот и сразу вниз? Крутой раскат, почти обрыв? Вот там несет. Этот кусок как на Стратофане. Его все боятся.
— Любопытно… — Журналист из-под ладошки рассматривал склон. — Ты мне потом все это повтори. «Верблюд», «Труба»… Это что, условные названия?
— Домашние.
— Как бы мне хотелось хоть разочек, а? Представляю себе! Я же никогда подобными геройствами… Не бегал, не плавал. Даже не подрался ни разу! Представляешь? «Рожденный ползать летать не может»… Ах, черт возьми, как это, должно быть, захватывает!
Они посторонились и замолкли, пропуская мимо себя вчерашнего парнишку с Мариной. Затянутый в черные рейтузы с оранжевыми лампасами, парнишка нес тяжелые лыжи и ступал с отрешенным видом. В мыслях он был уже на трассе, бесконечно рассчитывая самый оптимальный вариант спуска по сегодняшней погоде. Марина налегке шла следом за ним в своих кокетливых изящных брючках, в просторной светлой куртке. Волосы ее были забраны под шапочку, лицо наполовину скрыто под очками. Близко взглянув на нее, журналист разглядел ровный и сильный загар на щеках и на шее.
Вадим Сергеевич молча поклонился ей, она придержала шаг.
— Что же вы? Идемте.
Он кивком головы показал на своего спутника и с улыбкой развел руками. Марина остановилась и взглянула на отдыхающего журналиста.
— А Сергей? — спросил Вадим Сергеевич. — Уже наверху?
— Давно.
— Как он? Спал?
— Притворялся, что спал. Но я-то знаю… А трасса сегодня… — она посмотрела на замерзший плотный склон. — Лететь будут, как камни.
— Ему не скоро. К его номеру отпустит.
— Посмотрим. — Она вздохнула и пошла дальше.
— О чем это вы, а? — немедленно придвинулся журналист. — Что-нибудь такое?..
За время разговора он извелся от любопытства.
— Так. Пустяки. — Вадим Сергеевич отвернулся и продолжал подъем.
На тропе не прекращалось безмолвное мерное шествие навьюченных лыжами людей. Никто не торопился, никто не разговаривал. Молчаливые, в пестрых тесных одеждах, с запрятанными под очками лицами, лыжники напоминали обитателей какой-то иной планеты, не знающих здешнего языка.
Где-то на полпути журналист снова остановился и посмотрел вниз. Домики базы становились все меньше. У журналиста не было очков, и солнце беспощадно резало глаза. Похмелье сказывалось сердцебиением и омерзительным вкусом во рту, — собираясь в горы, он забыл зубную щетку.
Обгоняя молчаливых лыжников, сбоку тропы размашисто шагал плечистый Купец. Он легко нес лыжи с палками на одном плече. Поравнявшись с журналистом, он сдвинул очки на лоб и дружески помахал перчатками.
— Опаздываете… Здравствуйте, Вадим Сергеевич. Не узнаете?
— Привет, — обронил хирург, едва взглянув, и в такт шагу продолжал равномерно покачивать плечами.
Купец, круша ботинками подстывший комковатый снег, ушел вперед.
— Ты разве знаком с ним? — удивился журналист.
— Немного.
— Но так неприветливо!
— Не люблю молодца, — сберегая дыхание, скупо ответил Вадим Сергеевич.
Неожиданно журналист замотал головой и стал жадно хватать воздух раскрытым ртом. Он успел тронуть спутника за плечо. Вадим Сергеевич терпеливо остановился.
— Ты зря много разговариваешь, — с упреком сказал он. — Мы же на большой высоте.
Минуты две журналист стоял с испуганными глазами. Позади них уже никого не было.
— Сейчас это пройдет, — сказал Вадим Сергеевич.
Он посмотрел наверх. До подъемника оставалось совсем немного.
Журналист наконец отдышался и боязливо ощупал грудную клетку.
— Черт возьми, все-таки не мешало бы придумать какой-нибудь транспорт. Так и до инфаркта недалеко.
— На будущий год начинается большое строительство. Подъемники прямо от порога отеля. Несколько линий канатной дороги. Даже бассейны.
— Заманчиво, — улыбнулся журналист. — Современный курорт?.. Но ты заметил, старик, как поднимался этот… Голиаф? Вот сердце, надо полагать! Да и вообще… — он показал размер плеч и груди.
— Сейчас увидишь его на спуске, — насмешливо проговорил Вадим Сергеевич.
— А что такое? Трус?
— Пошляк. В каждом деле есть свои пошляки. Этот — в спорте. Ну, тронулись?
— Подожди. Я не совсем понимаю. Ты хочешь сказать, что он не рвется в чемпионы?
— А зачем ему рваться? Ведь чемпионом можно стать, а можно и сломаться. Причем шансов сломаться в сто раз больше. Так он уж лучше так, середнячком. Тренеры охотно берут его в сборную. Железный кадр для зачетных очков — никогда не упадет. Отсюда и поездки за рубеж и все прочее.
— Ну что ж, старик, не каждому же быть чемпионом. Сам же говорил — медаль одна, а претендентов — вон их сколько!
— Но если бы все были такими, как… этот, то не было бы ни Чкалова, ни Толстого… ну, кого еще… Есенина, Гагарина, И к пересадке сердца еще не приступили бы.
— О, ты что-то уж слишком серьезно, старик!
— А спорт и есть серьезное дело. Я имею в виду, конечно, настоящий спорт. И вот если хочешь написать что-нибудь стоящее, выкинь из башки все эти свитера, зажигалки, ручки с бабами. Не забывай, что у этого молодца, как и у каждого, кто выступает за рубежом, во всю грудь написано название страны. Вот тебе главная деталь и основной антураж.
— Ну, старик… — недоверчиво возразил журналист, — ты что-то совсем уж… Какая-то Курская дуга получается!
— Видишь ли, я считаю, что в любом деле надо выкладываться полностью и без оглядки. А иначе ни черта не получится. И я бы на твоем месте… А впрочем, смотри сам. Пиши как знаешь. Ты отдохнул? Идем?
Трогаясь за своим спутником, журналист спросил:
— И он всю жизнь выступает так вот — посерединке?
— Конечно. Такие люди считают, что молодость дана для того, чтобы обеспечить старость. Вот эти в спорте делают карьеру.
— Так, значит, старость и ему страшна?
— Н-не думаю… Видишь ли, он почти всего уже добился. У твоего Голиафа машина, прекрасная квартира. Говорят, дачу строит. Ну, а что касается зарубежных поездок, так он будет ездить еще больше.
— Позволь, а в качестве кого? И вообще — кем, ты думаешь, он станет?
— Как кем? Чиновником. Скорей всего, представителем. А может быть, и тренером. Не удивлюсь, если он даже диссертацию защитит.
— Хорош, однако, тренер!
— Так в этом-то и беда наша!
На бугор, откуда начиналась канатная дорога, они взобрались из последних сил.
— Воистину старость не радость, — только и проговорил, переводя дух, журналист.