Мосты были готовы, но скальные выемки запаздывали, нельзя было открыть движение рабочих поездов. После лавины пришлось прервать работы на две недели, пока шоферы сами не пробили себе путь. Машины шли и днем и ночью, хотя оползень снова ожил, видимо от дождей и гроз. Шоферы гнали машины на свой риск и страх — без предупредительных знаков. И Калинушкин должен был еще радоваться этой, грозившей бедой самодеятельности, потому что, где прошли колеса, там жизнь, там работа. А где оборвалась шоферская колея, там все замерло — только кочковатое поле да трясина.
Трасса не просохла даже в августе: водоотводные сооружения повсюду запаздывали. А укладка рельсов уходила далеко вперед. А еще дальше, в самую глубину тайги, уходили работы на просеках. Там комсомольцы жили трудным бытом пионеров-палаточников. Рубщики ушли на пятьдесят километров вперед, там не хватало болотных экскаваторов, нужны были вертолеты для связи, нужны были для зимы вагончики-столовые, вагончики-бани…
«В соответствии с проектом…» Калинушкин только придуривался: «Не слышу… Не слышу…» Но когда нужно было, он все отлично слышал. И тогда, в редкие минуты, его покидало чувство юмора, и тогда, в часы аврала, тучный человек становился подвижен, бегал по кабинету или ловко прыгал с камня на камень в горном ручье.
В то утро, о котором пойдет речь, была минута, когда Калинушкин потерял самообладание, и Спиридонов, на беду оказавшийся в кабинете, вжался в угол, где-то за стеклянным ящиком с игрушечной моделью электровоза, под картой-схемой трассы, и только надеялся, что его обойдет стороной гнев разбушевавшегося человека.
— Прекратите работы! — кричал Калинушкин в трубку селектора. — Какой там шпунт!.. Работы прекращайте, вам ясно?.. Какие там тросы, к чертовой бабушке! Банк закрыл кредиты! — Он хрипел, кашлял и задыхался.
В пальто нараспашку, уже выбегая из кабинета, он успел бросить Спиридонову:
— Этот прохвост добился-таки… Через группу заказчика… Банк закрыл кредиты на просеку…
На крыльце к нему сунулись было прорабы и техники, но он не пожелал с ними разговаривать. Два всадника подъехали к конторе: Галя и Дорджа. Они увидели только спину дяди Рики: он входил в машину.
— А где отец? — крикнула Галя.
Из-за шума мотора Дорджа не услышал короткого разговора. И вот уже машина отъехала. Галя была смущена и пролепетала в свое оправдание:
— Отец не приехал. Наплела мне Прасковья Саввишна… И вообще какие-то неприятности…
29
Калинушкин взбежал по лестнице в зальцу районной конторы стройбанка. Все почтительно уступили дорогу, из окошек за ним следили счетные работники. Он распахнул дверь с надписью «Управляющий».
Управляющий поднялся навстречу. У стола, заложив ногу на ногу, сидел Летягин.
Калинушкин уселся прямо напротив Летягина и с ходу прочитал лежащее на столе заявление Летягина с резолюцией на уголке.
— Вы отдаете себе отчет в своих действиях? — деловито-спокойно спросил он Летягина. — Отозвать лесорубов и оплатить им по среднему заработку… И это в разгаре строительного сезона…
— Я — автор проекта, — так же спокойно ответил Летягин. — И я обязан опротестовать любое не согласованное со мной изменение проекта и, разумеется, вызвать экспертизу. Что и сделано.
— Но вы понимаете, что я уже погнал за реку колонну экскаваторов. Там легкие участки, и можно до распутицы гнать программу. А что, если ваш эксперт до белых мух не появится?
— Тогда, может, одного из нас уведут под конвоем, — невозмутимо ответил Летягин.
Управляющий поспешно покинул кабинет, притворив за собой дверь.
— Хочу быть откровенным, — сказал Калинушкин, — еще неделя — в горах выпадет снег. Он будет сыпать и сыпать. И похоронит ваши шурфы и колышки, погонит с Чалого Камня ваших рабочих… Чем вы ответите за ваше неслыханное упрямство?
Летягин молчал, с интересом рассматривая кончик хлыста.
— А если экспертиза вас подкует? Как вы себя почувствуете? — спросил Калинушкин.
— Непривычно: я ведь не лошадь.
Они помолчали.
— Вы смелый, — сказал Калинушкин.
— Бывает смелость на подлость, бывает — на правду. Вы что имеете в виду?
— Подлость вам никто не вменит. Всем известна ваша честность…
— Ну, это уж вы оставьте, пожалуйста, берите вы меня не со стороны честности, а со стороны пользы. Кстати, вы прекратили вырубку леса на косогорах? — повернул разговор Летягин.
Мгновенно оценив смысл сказанного, Калинушкин пытливо поглядел на Летягина.
— А я уже раздобыл штук двести саженцев для посадок, — простодушно сказал Иван Егорыч. — Устроим воскресник. Приезжайте! Первое дерево вы сами и посадите.
— Вы в своем уме, инженер Летягин? Лес вырастет через двадцать лет, а поезда надо защищать от лавин через год, через два.
— А мы защитим. Зимой запроектируем железобетонные надолбы, весной расставим на косогоре. А лес… лес пока пусть растет.
Не скрывая волнения, Калинушкин отошел к окну. В эту минуту он был прост, без обычного наигрыша и шутовства, и, как всегда в таких случаях, вызывал сочувствие.
За окном у крыльца был привязан Чубчик Летягина. Справа и слева от него, точно конвойные, сидели в седлах Дорджа и Галочка. Проезжая по улице, они узнали Чубчика и решили дождаться своего начальника.
Умное лицо Калинушкина высветилось доброй улыбкой.
— Послушайте, Иван Егорыч, куда вам со мной тягаться. Вы даже правил игры не знаете… Придет Устинович — вы куда-нибудь сплавьте эту Галочку от себя. Ну, хоть ко мне на просеку, — мягко уговаривал он Летягина, как малого ребенка.
— Простите, не понимаю. Вы сказали — сплавить? Так я вас понял: сплавить? — спросил Иван Егорыч.
— Неужели не понимаете, что эксперт, которого вы ждете, если поспешит на ваши снеговые кручи, то только ради Галочки?.. — доверительно объяснил Калинушкин. — Я, кажется, скаламбурил?.. Вчера Устинович звонил из Москвы, между прочим, интересовался дочерью. Думаю, ему кое о чем уже доложили.
Летягин молча пошел к двери, но внезапно остановился, вернулся к столу.
— Итак, вы хотите, чтобы я принял правила игры? Вы ведете трассу, как вам удобно, и заодно выручаете меня, как подследственного. Я закрываю глаза и подписываю нужные чертежи? — Голос его сорвался, он крикнул: — Рука руку моет и обе грязные!
— К чему так громко. Я же слышу.
Они вышли на крыльцо. Впереди Иван Егорыч. За ним Калинушкин.
Летягин с удивлением оглядел всадников.
— Это что же — конвой?
И улыбнулся горькому смыслу своей невольной шутки.
— Вам хорошо-о… шутки шутить. А мы ехали мимо — вашего Чубчика признали. Вот и ждем, — сказала Галя.
Не прощаясь с Калинушкиным, Летягин отвязал Чубчика. Втроем изыскатели отъехали от крыльца.
30
В харчевне играл баян и было дымно под низким сводом. За столами сидели геологи, заготовители, охотники, рабочие. Летягин и Галя выбрали стол у открытого окна — за окном была коновязь, до лошадей можно рукой дотянуться. Кто-то из шоферов все время нетерпеливо сигналил, вызывая засидевшихся в харчевне пассажиров.
Шумно было в харчевне. Рабочие обсуждали нехорошую новость, на баяниста махали руками, чтобы перестал играть, особенно выделялся злобный голос Афоньки и какого-то пьяного рабочего в спецовке.
— Топайте отсюда, пока не поздно. Заработков не будет, — приговаривал Афоня.
— Да перестань! Надоела твоя музыка! — крикнул баянисту рабочий в спецовке.
Дорджа, который брал стакан у буфетной стойки, услышал, как разговаривают за столами.
— Работы консервируют.
— Консервируют… Ему-то что. Он свой оклад получит.
Дорджа подошел к своим.
— Что такое? Вас очень ругают, — сказал он Летягину.
Иван Егорыч молча кивнул головой.
— Ага. Давайте за лошадей выпьем? Они выносливые… У вас в Монголии бывают лошадиные праздники? — Он налил в стакан Дордже. — А у нас когда-то бывали. Вот нынче день святых Фрола и Лавра. В старые времена в поле крестьянские работы кончались. За лошадей пили… Пей, Дорджа.
— Баярал-лы. Не хочется, — вдруг по-монгольски отказался Дорджа.
— Надо пить не когда хочется, а когда на столе стоит.
Душевное волнение Летягина как-то его молодило — он был озорной сегодня, на себя не похожий.
Галя понимала, что творится в душе Ивана Егорыча, следила за ним исподлобья. Она кормила свою лошадь хлебом, била по лбу Чубчика, который потянулся губами к цветам на подоконнике.
— Кто мог остановить работы? Зачем? — настойчиво допрашивал Дорджа.
— Трудный вопрос. Ты по-русски плохо знаешь, а то бы я тебе разъяснил.
— Вы попробуйте. Я выпил для ясности. Я пойму.
— Видишь ли, чтобы понять один поступок, иногда нужно брать в расчет целую жизнь.
Снова послышались голоса:
— Тоже еще старый инженер!
— Удумал штуку…
Летягин прислушался.
— Я, братцы, в других странах побывал, дурак там имеет узкое применение! — крикнул Афонька.
Злой смех покрыл его слова.
Галя посмотрела на Летягина.
Он молча слушал.
— Куды там! Общество там, может, и глупое, не спорю. Зато дурак безвреднее!
— Понимаешь, что я хочу сказать? Всю жизнь направляешь работы, — с видимым спокойствием заговорил Иван Егорыч. — В логах и оврагах, в трясинах, на кочках в болоте. Видишь, как люди вслед за тобой рубят просеку в лесу. Отсыпают земляное полотно. Борются с водой. Самое плохое — это когда стоят. Но ты видишь, как люди сами ищут дело, рвутся вперед. И ты живешь заодно с ними… Понимаешь?
— Понимаю, — Дорджа выпил до дна.
— И вы понимаете? — спросил Иван Егорыч девушку.
— За что люблю этот край — хлеб тут крупно режут, — с улыбкой ответила Галя, но, может быть, и слезы были в ее глазах, она прижала буханку к груди и нареза́ла ломти, точь-в-точь как Прасковья Саввишна.
Летягин выпил и продолжал свой рассказ:
— И вот однажды говоришь всему этому — стоп! Прервать работы. Прервать работы?.. Да, на этот раз оказалось необходимым. Другого выхода не вижу… Но это очень трудно, ребята. Это случается раз в жизни. Это хуже лавины…