Калинушкин заметно повеселел.
— Вам-то хорошо, а мне чемодан руки оттянул. Вот вам письмо от папы.
— Видишь, как нам хорошо… — рассеянно говорил Калинушкин, пробегая глазами письмо старого товарища. — Красиво?..
— Ужасно! — восторженно согласилась Галя, не понимая иронии. — Яблони в цвету и снег…
— Садись, нечего тут… — Он пропустил ее в машину и похлопал бумажным гусем. — «Гуси-гуси, га-га-га…» Помнишь, у вас на даче?
— «Пить хотите? Да-да-да…» — подхватила Галя.
— Может быть, продолжим? — сухо напомнил о себе Селивон.
— К вашим услугам.
Но в ту минуту новое событие отвлекло внимание обоих от разговора. Послышались голоса:
— Поберегись! Камни летят!
— Эй, очумел, что ли?
— Жизнь, видать, не дорога.
— А нынче ему что так, что этак.
— Человек смерти ищет.
6
Некрасиво выглядели обрывы Джурского ущелья там, где сошла лавина. Исполинские сосны расколоты в щепу. Лиственные деревья — березы, бук, рябины — изогнулись, точно сабли. На косогорах дочерна сорван грунт.
Но склоны еще жили лавиной: с обрыва летели, скакали камни.
Беспомощно ужасаясь, люди видели, как под грозным камнепадом с фатальным спокойствием ехал всадник. Он придерживал коня, чтобы оглядеться получше, выбрать безопасный путь. Храпела лошадиная морда, и пена летела с удил.
— Ну, Чубчик, Чубчик…
Похлопывая коня по шее, всадник понукал его двигаться дальше под свистящими осколками, как под навесом.
— Вот вам и автор проекта. Летягин, — сказал Калинушкин, и трудно было понять, чего больше в тоне: восхищения или усмешки? — Легок на помине…
— Что значит «ле-гок на по-ми-не»? — спросил Галю любознательный Дорджа и вынул блокнот из кармана, чтобы записать непонятное выражение.
Ведя в поводу Чубчика, Иван Егорыч Летягин шел в снеговой траншее. Искал кого-то в толпе рабочих. Крупный, седой, загорелый человек в сером кителе с зеленым кантом (в форме, давно вышедшей из употребления), в сапогах со смятыми в гармошку голенищами, он грыз на ходу яблоко.
— Эй, Огуренков, вот ты где! Собирай своих молодцов, сходим на Чалый Камень. — Летягин бросил в снег яблоко: кисловато…
Молодой лесоруб сонными глазами поглядел на блистающую под солнцем снеговую вершину Джурского хребта и тихонько присвистнул.
— Чего там не видали… Ветер да лед. Да камушки летят.
— Меня поведешь, — сказал Летягин. — Никогда там не бывал. Расставим рейки по гребню, выкопаем шурфы, нанесем на план контур лавины.
— Не пройдем мы с тобой, Иван Егорыч, там воздух редкий, — улыбнулся Огуренков.
Рабочие тоже посмеялись.
— Годы не те, Иван Егорыч!
— Туда и молодой не всякий взойдет.
— И для здоровья вредно.
Летягин взглянул на говорившего.
— Жить вообще вредно.
Разговор шел почти рядом с машиной Калинушкина, но Летягин не торопился кивнуть ему головой.
— Мы-то пойдем, — сказал Огуренков, — а ты и Афоню вербуй, он ходок легкий, по любому опасному полю пройдет.
Маленький мужичок освобождал улей от снега. У него огневая бородка, каверзные глазки — странная помесь мичуринца-опытника с попом-расстригой, из тех, что бродят по таежным тропам, ищут лучшего от хорошего. На длинных космах касторовая просаленная шляпа.
— Пойдешь с нами, Афоня? — спросил Летягин.
Афоня не принял шутливого тона, отвернулся.
— Житья от вас нету, дьяволов… Люди говорят: взыщут с тебя за недосмотр.
Наступило неловкое молчание.
— Мало ли, что бабы болтают, — сказал Летягин.
— Не болтают, а сказывают, — язвительно поправил Афоня.
— Сказывают? Ну, тогда, стало быть, взыщут.
Летягин собирался потянуть Чубчика за повод, когда Калинушкин вылез из машины — для разминки, что ли.
— А я предложил бы вам вертолет, так будет проще. — И он показал на висевший в небе вертолет.
— Спасибо, это потом. Сперва надо ногами пощупать.
— Потом, это смотря по погоде, — возразил Калинушкин. — А вообще что ж мимо ходите? Может, соберемся у меня, обсудим? «Что делать», ну и, конечно, «кто виноват»… Чья тут недоработка. Или, может, спишем на небесную канцелярию?
— Всегда в таких случаях виноват автор проекта. Так что виноват я, — сухо признал Летягин. — Хотите, чтоб подтвердил под стенограмму?
Калинушкин опешил:
— Нет, хочу поблагодарить: вы говорите громко. Всем хорошо слышно… Кстати, знакомьтесь — представитель прокурорского надзора товарищ Селивон.
— Пройду на Чалый Камень. Оттуда лавина — там и разберемся.
— Туда незачем. Лучше ко мне в кабинет.
— Главное, чтоб не повторилось. Надо думать, как преградить путь лавинам. Как спасти участок.
— Надо думать, как спасти… вас, — вполголоса заметил Калинушкин.
— Толстый вы стали, дядя Рика, — вдруг улыбнулся Летягин.
— Не слышу…
— Слышите, — нисколько не повышая голоса, отозвался Летягин.
Калинушкин поправил шнурок в ухе.
— Я вам добра желаю.
— Вам бы надо скромнее держаться, — наставительно заметил Селивон. — Придется дать объяснения. У хорошего инженера не каждый день такое бывает: обвал.
— Без разрешения начальства! — созорничала Галя.
— Вот видите — умница! — засмеялся Калинушкин. — Знакомьтесь: Галочка Устинович, единственная дочка главного…
Но Летягин не дослушал и молча потянул за собой Чубчика в знак окончания беседы.
Селивон поглядел вслед лошадиному крупу.
— Дошлый мужик, — заметил он. — На кривой кобыле не объедешь.
— Не слышу…
— Спился он тут, что ли?
— Нет, устарел, — быстро и небрежно аттестовал Калинушкин. — Человек на излете. А лавина просто так: аминь в конце молитвы.
— Просто так ничего не бывает, — сказал Селивон. — Он, кажется, находился однажды под следствием?
— Не с того конца ищете, молодой человек, — помолчав, сказал Калинушкин.
7
Арба в воловьей упряжи. Горная тропа. Ощущение соседства с небом.
Дорджа и Галя тряслись на чемоданах. Начальник партии Бимбиреков, озорной толстяк с распахнутой волосатой грудью, восседал на передке арбы, тыкал палкой в воловьи бока.
На базу изыскателей практиканты ехали без дороги, в обход аварийного участка. Их с собой взял инженер Бимбиреков. Дордже сразу не понравилось, как он поглядывал на Галочку.
Галя продрогла. Волны тумана, сырость. Галя решительно открыла чемодан и достала заграничный свитер. С мужским интересом, ничуть не таясь, Бимбиреков наблюдал, как она с головой и руками нырнула в свитер. Наглядевшись, инженер сказал, похоже, как утром шофер Володя:
— Вот у нас кручи какие. Не боишься?
— Скуки боюсь, — ответила Галя, вынырнув из горлышка свитера.
— Понятно. Ну, тут теперь не заскучаешь, начнут искать виноватого. Небо с овчинку покажется.
Дорджа достал блокнот и карандаш.
— Что такое: с ов-чин-ку?
— Чудак ты, потом объясню, — сказала Галя и погладила его по жестким волосам.
Волы остановились по своей надобности. Бимбиреков, желая смутить девчонку, показал на них.
— Вот ведь и пива как будто не пили…
— Думаете, умно?
— Каждый по-своему глуп, по-своему умен. — Бимбиреков почесал грудь. — Цоб-цобе! — прикрикнул на волов. — Тут у нас воздух прозрачный — глупость, она и заметней. — И, поглядев на Дорджу, спросил: — Что, зарубежник?
— Мой товарищ по курсу, его зовут Дорджа, — сказала Галя.
— Язык изучает? Ду ю спик инглиш?
— Я хочу говорить по-русски, — коротко ответил Дорджа.
— Похвально… А ты знаешь, что такое «под монастырь подвести»? Ивана Егорыча непременно попробуют подвести под монастырь.
И он со злобой хлестнул по воловьим бокам.
Самое трудное для Дорджи было вникать в русские поговорки. «Подвести под монастырь» — он этого не понял, но записал в свой блокнот.
Колеса арбы тяжело поворачивались на камнях. Лежа на спине, Галя тряслась при каждом повороте колеса.
— Далеко еще? — спросила она инженера.
— Часа два. Не успеем до темноты.
Соскочив на землю, Галя пошла рядом с арбой.
— Ну-ка, а не устанешь? — расплылся улыбкой Бимбиреков. — А ты, я гляжу, бедовая!
— Не тыкай — не лошадь, — неожиданно огрызнулась Галя и, помолчав, спросила: — Вы всегда такой? Наверно, от женского общества отвыкли.
— Женщин у нас маловато, не держим.
— Почему?
— Практически… Курица — не птица…
— Сами вы не птица!
Бимбиреков захохотал. Арба накренилась над пропастью.
— Есть у нас Лариса Петровна, но она больше в избушке пребывает, там ее муженек. И еще есть Прасковья Саввишна. Мы ее зовем «Леди Гамильтон»… Алкоголенькая. Ее Калинушкин прогнал из поселка, она к нам приблудилась…
8
А потом наконец приехали.
Изыскательская партия обитала в лесу, в одиноком доме лесника. Крутой и неудобный по рельефу двор с сеновалом, палатками и очагом под навесом. Устинович, усталая и продрогшая, ничего не видела, только вечереющий воздух казался ей неправдоподобно прозрачным не то после грозы, не то от высоты местности, от близости снеговых вершин.
Наконец-то распахнулись долгожданные ворота.
Ни вывески никакой, никакого оживления на дворе. Дряхлый дом ушел окнами в землю. Тишина… Встреча могла быть и более оживленной.
Из дверки в чердаке сарая, где угадывался сеновал, выглянул какой-то малый в ковбойке. Из комнат дома в подслеповатые окна смотрели мужские лица со сплющенными носами. И был еще один наблюдатель — медвежонок. Он звонко потряхивал цепью — нельзя его не заметить! Мокрый, почти дымящийся, в бурых ососках шерсти, он глядел на Галю смеющимися глазами: куда, дескать, тебя занесло!
Галя выскочила, стесняясь своего дорожного вида — на ней были кофточка, черные шаровары, подвернутые до колен, и заграничный свитер. И некуда спрятать грязные руки. Высокая, длинноногая, устремленная вверх, стояла она сконфуженно на крохотном, прижатом к обрыву дворе. Ее личико, неопределенно круглое, с расплывчатым носиком, еще как бы по-детски смазанное, совсем безбровое и только с сияющими из-под длинных ресниц глазами, несколько секунд было беззащитно открыто для всеобщего обозрения. Смотрите, я приехала!.. Потом Устинович опомнилась, отчего сразу подурнела. Вытаскивать вещи ей помогал Дорджа. Бимбиреков деловито пошел за конюшню. И все было буднично на этом вековечном дворике, наверно в тысячу первый раз омытом грозой.