Дорджа в кабине растирал ладонью мазь на лыжах. Летягин и Бимбиреков отнимали друг у друга бинокль.
Были видны леса на склонах гор, проплешины вырубок, широкие просеки лесоспусков. Дымки костров. Вдали — облако лесного пожара.
— Ты смотри, смотри! — крикнул Летягин.
— Я-то смотрю. Вырубили лес, — подтвердил Бимбиреков.
С вертолета были ясно видны большие площади вырубленного леса.
— Здесь им дешевый лес, потому что близко! — крикнул летчик.
— Может, махнешь к прокурору? Дашь свое освещение? — умоляюще спросил Бимбиреков.
20
Под Чалым Камнем выгружали оборудование из вертолета. Работа шла на узкой скалистой площадке. Бурильными молотками долбили скалу.
Над костром закипал котел.
Летягин обходил работающих, присматривался, о чем-то советовался с Огуренковым. Между ними — дружба. Летягину нравились его сонные глаза, шапка волос, загорелая шея. Хороший он бригадир.
— А что — даст Калинушкин команду на взрыв? — спросил Огуренков.
— Будем надеяться, — сказал Летягин и потянул за уголок затрепанную книжку из кармана Огуренкова. — Что читаешь?
— Расписание поездов…
— Дальних?
— Люблю почитать, — засмеялся Огуренков.
У костра собрались Летягин, Дорджа, Бимбиреков, рабочие. Огуренков ощипывал голенастого петуха.
— Вырубить недолго… — сказал Огуренков. — Сводить лес — зайцам раздолье.
— А лавинам? — быстро спросил Летягин.
— Это бывает… — сказал Огуренков. — Это от людей бывает. Уж на что у нас зимовье глухое: трое нас было-то. Три зверобоя. Вот начали мы так-то порубку вести: нынче лесинку, завтра лесинку, да так две зимы. А на третью зиму ка-ак она пойдет!.. — он размахнулся петухом. — Лавина то есть! Аж скры-ыпит, страшно! Меня подхватило, понесло, дыхания нету… Я только руками — вот так, вот так… вроде плыву. Это чтобы головой не затянуло в снег…
Все засмеялись, глядя, как Огуренков «плывет» в лавине с петухом в руке. Заметив это веселье, Огуренков замолчал, смущенно разглядывал ощипанного петуха.
— Гляди: коленки-то не в ту сторону гнутся. Не по-людски, — заметил он как-то грустно и еще спросил: — А как твои дела, Иван Егорыч?
Летчик подошел к костру.
— Туман идет. Пора лететь…
В легких бегучих слоях тумана снова крутился винт вертолета.
Летягин и Бимбиреков снова отнимали друг у друга бинокль.
По снежному желобу, пружиня в коленях и приседая, тормозя «плугом», бороздя снег палками, мчался с горы на лыжах Дорджа.
21
Галя поднялась по горной тропе и вышла по лугу ко двору лесника. Волосы у нее были взлохмачены. Она остановилась, чтобы вытряхнуть камешки из туфли.
На лужайке шла вечерняя летучка. Все лежали на траве. Летягин и Бимбиреков — за алюминиевым столом, на котором карты и чертежи.
Дорджа поднял голову, молча позвал Галю.
— Василий Васильевич с Костей — на досъемку Красного кордона, — продолжал свою речь Летягин, — Симонов с Захарычем, гоните съемку дальше, попробуйте уложить с одной попытки. Время жмет. Я с Бимбирековым — в поселок. Всё?
— А практиканты? — спросил Костя, заметив Галю.
Она встала, ожидая указаний.
— Мы же договорились — вы будете у Калинушкина, — сказал Летягин.
Подавив обиду, Галя сжала губы.
— Я вернулась за вещами.
— Ну, коли все ясно — за работу, — сказал Летягин.
— Иван Егорыч, давайте разминочку. Одну партию! — попросил Костя.
Седой дядя с хохолком на макушке — вот и весь Летягин. И оттого, что он не собирался вникнуть в происшедшее, у Гали немного отлегло на сердце, но стало скучно. Может быть, Джек Лондон таких и описывал? Старуха за чаем о нем сказала — охотник: с коня рябчика бьет в шейку, чтоб тушку не попортить. А вот серый китель ни к чему, хоть и с зеленым кантом. И потертые до блеска синие брюки, заправленные в сапоги…
Удар по рюшкам.
Бита разбила фигуру.
Второй удар вышиб рюшки из круга.
Все обступили играющих. Бил Костя.
Летягин неторопливо надел старомодные очки в железной оправе.
— А ну-ка, Иван Егорыч, покажи класс! — крикнул Василий Васильевич.
— Ставьте «бабушку в окошке».
И Летягин нацелился.
Галя лежала в палатке. До нее доносился шум голосов, смех.
Слышался удар биты.
Треск рассыпавшихся рюшек.
Удар биты.
Удар биты.
Еще удар…
Потом стало тихо. Совсем тихо. Галя оглянулась. Дорджа спал. Только доносилось пенье захмелевшей стряпухи. Возле себя на земле Галя увидела записку. Это от Дорджи. Ну, просто трогательный товарищ. Она прочитала: «До завтра, Галочка! Я тебя не стал будить. Завхоз приносил термос. Спи спокойно, отдыхай. От работы кони дохнут. Я твой сподвижник».
22
Ночью Иван Егорыч работал в маленькой избушке в дальнем углу двора. Дверь с низкой притолокой в сенях была завешена ситцевым занавесом, и так искусно, что Галина тут же заработала шишку. Потирая лоб, она пробормотала: «Ничего, стало светлее…» — и с этими словами оглядела затененную просторную комнату с русской печью. Ходики стучали над постелью. Деревянные ложки занятно растыканы в ряд на стене. Над столом, покрытым клеенкой, свисал городской по виду оранжевый абажур. Свет вспыхнул, и бросилась в глаза лежавшая на лавке под окном фуражка с гербом лесничества — сверкнули дубовые листья.
От ветра шевельнулись бумаги — Летягин повернул голову. В двери стояла Галя.
— Что вам нужно?
— Я хотела узнать: пойдет завтра арба в поселок? Мне бы свезти чемодан.
— Пойдет. Что еще?
— Ничего.
— Ну? — спросил, не глядя, Летягин.
— Просто не спится. Пение мешает. Дома я обычно закрываю дверь: там вечно телефон звонит.
Она замолчала, и Летягин молча продолжал работать.
— Иван Егорыч, мне нужно выяснить наши отношения, — сказала Галя.
— В тайге медведи долго живут, потому что отношений не выясняют.
Галю нисколько не смутил этот ответ. Битва только начиналась, и она должна была ее выиграть. Усевшись на ящике, Галя принялась атаковать Ивана Егорыча:
— А ведь прав дядя Рика: памятника вам не поставят.
— Даже вам могут поставить.
— Хочу задать вопрос. Сколько лет вы проектируете эту дорогу?
— Начальству не полагается задавать вопросов. Двенадцать лет.
— Не надоело? Притерпелись, что ли?
— Странный разговор во втором часу ночи.
— Нет, не странный! Вы когда-нибудь отдыхали? Ну, хотя бы на Кавказе?
— Черта ль в нем… Там надо деньги платить за то, что по горам лазишь. А здесь тебе еще платят… Это дядя Рика посоветовал вам спровадить меня в отпуск?
— «Юпитер сердится». У вас много общего с Юпитером.
— Поразительное сходство, — сказал Летягин, покосившись в зеркальце.
— Нет, не с античным богом Юпитером, а с планетой. Она делает полный оборот вокруг Солнца как раз за двенадцать земных лет. Так что пока вы тут двенадцать лет подряжали проводников, искали корма для лошадей, шли вьючными тропами, летали на вертолете…
— Ссорился с избалованными девчонками….
— Да, ругались неприлично… Пока вы все это делали, Юпитер успел только раз обежать вокруг Солнца. У него круг замкнулся. И у вас тоже.
— Это в смысле служебной карьеры? Ну и что же? Хорошо это или плохо меня характеризует?
Галя промолчала.
— Осуждаете? — улыбаясь, спросил Летягин.
— Нет! Просто приглядываюсь к вам… Только не думайте, что вы меня воспитаете!
Летягин взглянул на Галю. Их взгляды встретились.
— Идите спать, — сказал он спокойно.
— До чего любезно. Вы тут просто одичали без женщин.
— Нет, Галя, тут когда-то была женщина… — помолчав, сказал Летягин.
Послышался тонко-щемящий взлет песни — это взахлеб пела стряпуха.
Летягин подтолкнул Галю к выходу:
— Идите спать.
Галя подошла к своей палатке, остановилась, обхватив руками плечи. Спать не хотелось. Улыбнулась и решительно вошла в палатку.
В палатке спал Дорджа.
Галя раскрыла свой спальный мешок, но легла поверх него.
Дорджа проснулся, спросил!
— Это ты, Галочка?
— У Ивана Егорыча задержалась. Ты спи, Дорджушка.
— Я сплю. Крепко сплю… Ты будешь работать в поселке?
Галя отрицательно покачала головой.
— А ты знаешь, почему сошла лавина? — вдруг вскочив, крикнул Дорджа. — Они же лес вырубили! Там, в горах… Я сам видел!
Глубокой ночью Галя тихо вылезла из спального мешка и вышла.
У коновязей, облокотясь на жердь, стоял Иван Егорыч. Справа и слева от него сверкали бессонными глазами добрые конские морды. Вдали белели снеговые горы.
Было слышно, как поет стряпуха.
— Не спится? — спросил Летягин.
— И вам тоже?
— Я здесь живу, потому что люблю эти горы, с коротким летом и долгой зимой, — как бы отвечая самому себе, сказал Летягин. — Чертежные столы, заваленные брусникой. Чай с дымком. Ну, что еще? Люблю лошадиные хвосты и гривы расчесывать — в компании, конечно. И когда конюх запьет на неделю… Так, за всем этим делом, и будущую дорогу успел полюбить. А любил бы я Большой театр, «Лебединое озеро» — черта лысого! — я тогда бы, разумеется, жил в столице, как ваш отец. Так что Юпитер с его орбитой вы припутали ни к селу ни к городу… Кстати, а спутник есть у Юпитера? Ну, вроде Луны?
— Целых пять! — с торжеством сказала Галя.
— Ну, это не для меня. Это для Бимбирекова.
Он бросил недокуренную папиросу и ушел.
Галя увидела, как он изнутри закрывает полог палатки.
23
Утром на дворе базы Летягин седлал Чубчика. Вышел Бимбиреков с полотенцем. Невдалеке у ручья умывалась Галя.
— Значит, оставляешь практикантов? — спросил Бимбиреков.
— Оставим, — покладисто ответил Летягин, поглядывая на Галю.
— Дорджа вчера здорово сбежал на лыжах — час пятнадцать минут.
— Я тоже думал… — сказал Летягин. — Что, если их обоих приспособить? Ведь наступят дни, когда не полетишь. И там в тумане не сядешь.