— Наломаем сирени, — предложил Лапоть.
— Куда она такая, — сказал Локоть.
— Дома поставишь в крынку с водой — распустится.
Стёпка пренебрежительно махнул рукой.
— Возиться тут ещё с ней.
День был ярким. Солнце припекало. У счетовода под шляпой взмокли волосы, с ушей капал пот.
— Хоть бы шляпу снял. Такая жарища, а он в шляпе франтит-финтит, — сказал Сенька Врун.
Стёпка посмотрел на солнце.
— Жгёт. Ещё так три дня пожгёт — землю в самый раз пахать, — сказал он, снял кепку, взял за козырёк и запустил в небо. Кепка, описав дугу, шлёпнулась на дорогу. Митька тоже подбросил свою кепку. Самовар долго вертел в руках свой картуз с лакированным козырьком. Очень было жалко картуз и очень хотелось запустить его в небеса. Он запустил, и картуз упал в канаву с протухшей водой. Самовар выудил его палкой, выжал, напялил на голову и сказал:
— Ух, как приятно.
— Айда купаться! — закричал Коршун.
Витька Выковыренный возразил:
— Вода холодная.
Коршун презрительно смерил его взглядом с ног до головы и передразнил:
— Хо-лод-ная! Можешь не ходить. Никто тебя не зовёт. Айда, ребята! — и помчался прямо по полю к реке. Ребята, перегоняя друг друга, понеслись за ним. Позади бежал Витька-счетовод, размахивая шляпой.
Откуда ни возьмись выскочили Лилька с Аркашкой. Они обогнали Витьку. Лилька закричала:
— Эй, куда?
Стёпка остановился.
— Купаться.
— И я с вами!
— Только тебя не хватало.
— А тебе что, жалко?
— Не жалко. У нас трусов нет.
— Мы будем нагишом, — пояснил Лапоть.
— Эх вы, шантропа несчастная, — язвительно сказала Лилька и помчалась назад в деревню, только пятки засверкали.
Река неширокая. Вода неслась стремительно, крутя воронками. Торопливо стащили рубахи и выстроились у воды.
— Кто первый? — спросил Стёпка.
Лапоть сунул в воду ногу и сразу же её выдернул.
— Страх какая холодная, — сказал он.
— Ещё бы, на озере лёд не стаял, — пояснил Митька.
Аркашка зачерпнул пригоршню воды и выплеснул её на Лаптя. Лапоть охнул и столкнул Аркашку в реку. Аркашка выскочил из реки, как пробка.
— Хороша водичка? — насмешливо спросил Коршун.
— Вода как мёд, вылезешь — бр-рр, — и, лязгая зубами, Аркашка запрыгал на одной ноге.
— Эх, была не была! — крикнул Коршун, разбежался и как камень пошёл на дно. Вынырнув, поплыл сажёнками на ту сторону реки. Выскочив на берег, Стёпка замахал руками.
— Локоть, давай сюда!
Митька разбежался, нырнул, и ему показалось, что он прыгнул в кипяток, так его ошпарило. Митька высунул из воды голову. Над ним стремительно вертелся синий купол неба, плясало солнце и раскачивались берега. Ледяной холод сжал сердце. «А что, если утону?» — с ужасом подумал Митька. Он поплыл изо всех сил, по-собачьи, громко хлопая по воде ногами.
— Куда ты? — закричал Стёпка.
Митька повернул на голос. Он из последних сил работал руками. У берега ноги начала сводить судорога.
— Тону! — истошно заревел Митька и поднял руку. Стёпка схватил её и вытащил Митьку на берег.
— Думал, что утону, — прохрипел Локоть. — Ужас какая вода.
Братья Вруны и Лапоть барахтались у берега.
— Давай к нам! — крикнул Коршун.
— Не хотца, — ответил Лапоть.
— Они умней нас, дураков, — сказал Митька. — Ну, как теперь поплывём обратно?
— Доплывём, — успокоил его Стёпка. — Ты не крутись в воде, а плыви прямо.
Передохнули и поплыли обратно. Доплыли быстро, легко, и вода уже не казалась такой холодной. Но когда вылезли на берег, долго не могли согреться. Губы у Митьки посинели, нос заострился, и весь он дрожал, как камышинка на ветру.
— Эх, жаль, что спички не взял. А то бы костёр развели, — сказал Коршун.
Витька Выковыренный похвастался, что у него есть спички. Он сидел в сторонке и насмешливо смотрел на посиневших купальщиков. Развели костёр, согрелись и стали просить Коршуна рассказать, как он съездил на фронт. Митька назубок знал этот рассказ, однако слушал с интересом. Стёпка рассказывал его по-новому.
После рассказа опять искупались и стали играть в чехарду. Потом организовали турнир по «классической» борьбе. Боролись на вылет. Аркашка уложил Самовара. С Аркашкой в один миг расправился Сенька Врун. Сеньку разделал под орех брат Колька. Локоть швырнул на лопатки Кольку. Но против Лаптя оказался слаб. Лапоть сгрёб его в охапку, придавил к земле, и Митька прохрипел: «Сдаюсь».
Борьба Лаптя с Коршуном была долгой и упорной. Лапоть стоял на ногах, как чугунная тумба. Стёпке никак не удавалось свалить его. Он же Коршуна без труда бросал на землю. Но положить на лопатки не мог. Стёпка каждый раз выскальзывал из-под Лаптя. В конце концов оба выдохлись, и судья объявил ничью.
Не заметили, как солнце скатилось за лес. Ребята проводили его грустным взглядом, посмотрели на свои измятые, испачканные грязью наряды и пошли домой притихшие и унылые.
Митька проводил Коршуна до дома и, когда Стёпка подал ему руку, шёпотом спросил:
— Ну, когда же?
— Скоро, — буркнул Стёпка и, вырвав руку, не оглядываясь, вбежал на крыльцо и хлопнул дверью.
Митька оглядел свой новый вельветовый костюм, измятый, измазанный глиной, болезненно поморщился и побрёл к дому. Уже темнело. В домах кое-где светились окна. А прошлый год в этот вечер в каждом доме пели песни, на улице ребята с девушками плясали под гармонь. Вот так прошёл этот Первомай в деревне Ромашки. Не весело он начался и быстро кончился. Завтра с утра опять на работу.
На четвёртый день после праздника колхоз «Красный самолёт» приступил к весенней пахоте и севу. Пахали плугом оставшиеся две лошади. В основном поля раскапывали лопатами. Работали все: женщины, старики, старухи, ребятишки. Митькина бригада: Лапоть, братья Вруны, Самовар, Лилька и ещё две девчонки — работали отдельно. Копали наперегонки — кто больше выработает. Победу в соревновании всегда одерживал увалень Лапоть. Самовар работал кое-как. Его уговаривали, стыдили, ругали и даже пытались колотить, но ничто не помогало.
Митька решил окончательно выяснить вопрос о побеге на фронт.
«Стёпка что-то нарочно тянет, — думал он. — Говорил, как потеплеет и поправится мать, так и рванём. Мать давно поправилась, на улице жара, а Коршун ни мычит ни телится. Сегодня же побегу к нему…»
В обеденный перерыв Локоть объявил бригаде, что ему надо сходить домой и что если он скоро не вернётся, то чтоб его не дожидались и продолжали копать. За себя он назначил Лаптя. Лилька возмутилась и сказала, что она не станет подчиняться Лаптю.
— Попробуй только, — сквозь зубы процедил Локоть и погрозил ей кулаком.
С поля Локоть направился к кузнице. Ещё издалека он услышал звонкий крик наковальни.
Стёпка махал кувалдой, дед Тимофей постукивал молоточком.
— Стоп, — сказал кузнец и, подхватив клещами железную пластинку, сунул её в горн.
Стёпка швырнул кувалду, вытер рукавом взмокший лоб и оглянулся. У входа стоял Локоть с лопатой на плече.
— Здоро́во. Чего прибёг?..
— Поговорить, — ответил Митька.
Стёпка сел на порог, Митька примостился рядом.
— Работаешь, значит? — спросил Локоть. — Чего делаете?
— К жнейке махало ладим, — ответил Коршун.
Помолчали. Стёпка догадывался, зачем пришёл Локоть.
Митька ждал, когда первым заговорит Коршун. Он не заговаривал первым. Митька встал, взял кувалду, стукнул два раза и бросил.
— Не под силу, — усмехнулся Коршун.
— Нам тоже достаётся немало. Посмотри, — и Локоть показал ладони с чёрными мозолями.
Дед Тимофей выхватил из огня раскалённую пластинку, швырнул на наковальню и крикнул:
— Давай, паря!
Коршун схватил кувалду, занёс её за плечо. Глухо ахнула наковальня, и посыпались искры. Дед, звонко постукивая молоточком, указывал, куда бить. Стёпка махал кувалдой, искры разлетались брызгами, пластина на глазах растягивалась, меняла цвет, а когда она посинела, дед крикнул «стоп!» и, подхватив железяку клещами, бросил в ведро с водой.
Вода зашипела и выбросила клубок пара. Стёпка размазал по лицу копоть, подсел к Митьке. Дед Тимофей вышел из кузницы, опустился на чурбан, вытащил из кармана кисет с махоркой и стал закуривать.
Стёпка толкнул Митьку локтем.
— Зачем прибёг?
— Как будто сам не знаешь, — буркнул Митька и оглянулся на деда. Он, согнувшись, жадно курил. — Когда же, наконец? Так и лето пройдёт.
Стёпка поднял ржавый гвоздь и нацарапал на земле: «Ни когда».
— Что же ты молчишь? — прошипел Митька.
Коршун кивнул головой.
— Читай.
— «Ни когда», — прочёл Митька и усмехнулся, — Грамотей. «Никогда» пишется вместе.
Стёпка нахмурился, сдвинул брови к переносице.
— А мне наплевать, как пишется. Только на фронт я теперь не побегу.
Митька опешил. Ему показалось, что он ослышался.
— Чего ты вылупил глазищи? — грубо спросил Коршун. — Сказал нет, и всё!
— Почему?
Стёпка не ответил и стал чертить гвоздём треугольники. Митька схватил его за руку.
— Почему ты не хочешь? Я столько сухарей насушил и…
— Потому что всё равно поймают и вернут. А потом, правильно говорит Выковыренный: «Надо и в тылу победу ковать». Понятно?
— По-нят-но! — по складам протянул Локоть и с горькой обидой добавил: — Тебе хорошо так говорить. Сам-то на фронте уже побывал.
Коршун вспыхнул.
Глаза у него заметались, он сжал кулаки и с ненавистью посмотрел на Митьку. Но потом притих, согнулся и глухим голосом выдавил:
— Не был я на фронте.
Локоть схватил Стёпку за плечи, с силой повернул к себе лицом и, задыхаясь, спросил:
— Значит, ты всё наврал?!
— Не всё. До Вологды — правда. А потом…
Стёпка рассказал, что случилось потом. Он действительно попал в эшелон с танками. Но что это были за танки? И куда шёл эшелон? В темноте он не рассмотрел, что танки-то были немецкие, горелые, подобранные с поля боя, и везли их в глубокий т