Облокотившись на стол, подпирая рукой голову, бабка Люба стала размышлять, где бы ей достать керосинцу. Она перебрала всех односельчан и пришла к выводу, что, пожалуй, никто ей не даст керосинцу, кроме председательши.
После керосинца мысли бабки Любы перекинулись на дрова, которых оставалось не больше двух охапок, потом на соль, потом на валенки, которые совсем развалились. В течение часа, пока не рассвело, мысли её прыгали с предмета на предмет. Наконец старуха задумалась.
— Почему это мне бог смерти не даёт? — прошептала бабка. Она стала думать о смерти, как о великом счастье, которое избавит её от всех хлопот и страданий и приведёт её к златым вратам рая.
— Да есть ли рай-то? — укололо бабку сомнение. — Может, ни рая, ни ада нет. Ребятишкам в школе говорят, что на том свете ничего нет. Совершенно ничего.
Бабке Любе стало до жути страшно. В слове «ничего» она увидела сырую вязкую глину, червей, ощутила промозглый холод, и ей сразу же расхотелось умирать.
— Чего ж туда торопиться. Туда никогда не поздно. Экая я глупая, прости меня, господи, — бабка Люба перекрестилась и постаралась подумать о чём-нибудь приятном. Но как нарочно с утра бабку оседлали тяжёлые думы. Вдруг она вспомнила чёрного кота Миху.
— Пора бы ему уж из леса вернуться, — сказала вслух бабка, и сердце у неё ёкнуло. Вот Миха для неё был страшнее смерти. Бабка покосилась на окно, где между рам лежало пол бараньей головы и жирное сердце.
— Не приведи, господи, если явится. Хоть бы его, разбойника, волки сожрали!..
Кот Миха появился у бабки Любы два года назад, а может, и три, она точно не помнит.
У председателя окотилась белая с чёрным хвостом кошка. Митьке было приказано утопить котят. Он сложил котят в корзинку, вышел из дому и сделал вид, что направляется к озеру. Но за домом он круто свернул и огородами побежал к бабке Любе.
Вначале бабка Люба наотрез отказалась взять котят. Митька уверял её, что его котята самые умные, самые красивые и что таких ещё на свете не было, и если бабка возьмёт себе котят, то она осчастливит себя на всю жизнь. Наконец, когда Митька пообещал носить для котят каждый день крынку молока, бабка Люба сдалась и взяла их. Бабка Люба мало рассчитывала на крынку молока и котят взяла из уважения к Митьке. Митька — сын председателя колхоза. Сколько председатель ей сделал добра!
Но бабка Люба оставила только одного чёрного котёнка и назвала его Михой.
Миха любил играть с бабкиным клубком, умел ловко ловить тараканов, и бабка Люба наглядеться не могла на желтоглазого шалуна. Но чем больше Миха подрастал, тем больше бабка печалилась. Из шаловливого котёнка Миха превратился в чёрного огромного кота, хитрого ворюгу. Ел он всё: и суп, и картошку, и пареную брюкву, и, к ужасу бабки, не наедался. А потом вдруг неожиданно исчез на всё лето и вернулся только глубокой осенью. Всю зиму Миха безобразничал и обижал бабку, а весной опять пропал…
Попросив у бога себе долгой жизни, а Михе смерти, бабка Люба успокоилась. Из щелей выглядывали косоглазые тараканы, свирепо шевеля усами.
Бабка Люба затопила печку, достала из-за окна пол бараньей головы с сердцем, положила на стол и долго любовно ощупывала и переворачивала мясцо. Потом взяла топор и разрубила голову пополам. Одну половину положила в чугунок, залила водой и поставила в печку. Другую — вместе с сердцем опять спрятала между рамами. Из жёсткой экономии бабка решила отказаться от тушёной картошки.
Когда печка истопилась, в избушке стало тепло, как в бане, и пахло супом с бараниной. Тараканы-прусаки ошалело носились по стенам, по лавке, храбро разгуливали по столу. «Кыш, кыш, проклятые!» — крикнула бабка Люба и, взяв тряпку, смахнула их на пол. Потом стала накрывать стол. Поставила крохотную миску и рядом положила ложку, вытащила из печки чугунок с супом. Когда она сняла крышку с чугунка, в нос ударил такой пар, что у бабки зашевелились ноздри и закружилась голова. Вынув из супа бараний черепок, она стала тщательно счищать с него мясо. Когда кость стала чистой и гладкой, бабка её облизала и опять положила в чугун. Мясо раскрошила и тоже положила в суп. Потом, всё смешав, подцепила полповарёшки и вылила в миску. Миска была почти полная. Однако бабка почерпнула ещё немножко и заполнила миску до верхней кромки. Это было много, слишком много, бабке хватило б полмиски, но уж сегодня был такой день. Потом она достала из горшочка кусочек хлебца, который хранился там от тараканов, и села обедать. Тараканы, на миг присмиревшие, вдруг как по команде ринулись на стол.
— Кыш, изверги! — прикрикнула на них бабка Люба и, подцепив ложку супа, хлебнула. «Вот это суп! Такого я, кажется, сто лет не ела!» — подумала бабка.
Тараканы наседали со всех сторон, они смотрели бабке в рот и ждали, когда она уронит крошку или капельку супа. От нетерпения они не только трясли усами, но и подпрыгивали. Бабка Люба держала хлеб крепко. Она знала, что стоит ей положить хлеб на стол, тараканы гуртом набросятся на хлеб и утащат. Поэтому она была настороже и ела очень аккуратно. Всё-таки один кусочек хлеба выпал из её беззубого рта. Находившийся рядом рыжий прусак схватил кусочек и бросился с ним наутёк. Наперерез ему ринулась орда тараканов. Они опрокинули прусака, отняли хлеб и организовали кучу малу. А сбитый прусак лежал на спине и беспомощно сучил лапками.
— Ишь ты, тоже жрать хотят, животные, — усмехнулась бабка Люба и вылила на стол ложку супа.
Суп был очень сытный, и бабка Люба объелась. Она почувствовала такую слабость и головокружение, что у неё не хватило сил прибрать стол. Откинувшись к стене, бабка прямо за столом задремала. Этого только и ждали прусаки. Они в три слоя облепили миску и в один миг вылизали её до блеска. Убедившись, что больше им ничего тут не обломится, расползлись по щелям и ещё долго о чём-то возбуждённо шуршали. А бабка Люба легонько похрапывала, и в носу у неё посвистывало.
Когда она проснулась, то день из белого стал серым. В углах избы сгустилась темень, предметы потеряли свои очертания, печка расползлась по всей избе и походила на огромное грязное пятно.
Бабка Люба вздохнула и, вспомнив, что в коптилке догорела последняя капля керосина, забеспокоилась.
— Эх, ведь старая тетеря. Голова-то совсем уже не соображает, — бормотала бабка, разыскивая бутылку. Потом она влезла в свою шубу и, закрыв избушку на два висячих замка, взяв палку, потащилась искать керосину для коптилки.
Глава III.Зима приходит в лес. Миха уходит в деревню. Радость вороны. Встреча с уткой. Переправа через речку Гуляйку. И прочие неприятности, случившиеся в этот день с чёрным котом Михой
Накануне моросил мелкий противный дождь. Миха отлёживался в дупле старой осины. Дупло было и широким, и сухим, и даже удобным: по крайней мере, Миха мог вытянуть лапы. В далёкие времена здесь жил дятел, потом белка, а когда лаз в дупло стал широким, поселилась сова. В один прекрасный весенний день Миха вытащил совушку из собственного дома, сожрал птицу и поселился в дупле сам. Так появился в этом светлом мирном лесу беспощадный смелый хищник. И не стало от него покоя бедным птицам и малым зверюшкам.
Во второй половине ночи ударил мороз, сковал землю, мокрые кусты обледенели, а бурая осока под осиной зазвенела, как стеклянная. Миха свернулся клубком и не мог уснуть до утра. С рассветом ещё больше похолодало. С севера поплыли чёрные тучи, полетел снег и летел беспрерывно весь день, завалил землю, опушил кусты и деревья белым холодным мохом. Наступила вторая ночь, а снег шёл и шёл. Миха с тревогой прислушивался к неясному шороху снежинок, который способны уловить лишь чуткие уши кота.
К утру третьего дня снег перестал сыпаться. Тусклый свет с трудом пробивался сквозь тёмные тяжёлые тучи, от которых белизна земли, запорошённые лапы елей, жидкие макушки сосен под пушистыми шапками даже при свете этой унылой зари блестели ослепительно.
Миха высунулся из дупла, и его жёлтые, как солдатские пуговицы, глаза невольно зажмурились. Потом Миха спустился на землю и увяз в снегу. Его круглая, словно ком шерсти, голова завертелась на снегу и напугала ворону. Ворона сидела на макушке ёлки. Ёлка, которую ворона выбрала себе для отдыха, походила на пилу: лапы у неё росли только с одной стороны. Ворона не заметила, как Миха вылез из дупла, и теперь с удивлением разглядывала шевелящийся на снегу чёрный комок.
— Кра-а-а?! — прокричала ворона громко и пронзительно.
Миха сделал невероятно высокий и длинный прыжок. Пролетев метров пять по воздуху, он уцепился за ствол упавшей берёзы, отряхнулся и покосился на ворону. Она не обращала на него никакого внимания и спокойно чистила клювом перья.
Зима?.. Надо отправляться в деревню. Миха повертел головой, потом хвостом и жалобно мяукнул. Идти в деревню ему очень не хотелось. Что там его ждало? Ничего хорошего. Жизнь впроголодь, вот что. Однако другого выхода не было.
Миха поточил о бревно когти, выгнул спину и, подняв хвост, пошёл в деревню. Ворона снялась с ёлки, пролетела над Михой и уселась на ольху. Она внимательно следила за котом.
Миха, казалось, не шёл, а плыл по снегу. Снег был хоть и глубокий, но рыхлый, как пух.
Миха не торопился. Да и куда торопиться? Кто его ждал в деревне? Он брёл тихо, часто останавливался, озирался и удивлялся, как изменился до неузнаваемости этот лес, в котором он знал всё, до единого кустика с кочкой. Вот камень, обросший жёстким, как щетина, коричневым мхом. Весной под ним какая-то крохотная зеленогрудая пичужка свила гнездо. Миха набрёл на гнёздышко, когда в нём было пять крохотных неоперившихся птенцов. Они, открыв свои огромные жёлтые рты, удивлённо смотрели на кота. Миха тоже на них смотрел и ухмылялся. Есть ему вовсе не хотелось. Он недавно задрал здоровенного крота. Миха просто так, из любопытства, накрыл лапой гнездо, а когда поднял лапу, то на когтях повис маленький птенчик. Миха поднёс его к усам, понюхал и… проглотил. Такой способ еды показался коту очень забавным. И он стал подцеплять птенцов одного за другим и отправлять их в рог. Когда птенцы были проглочены, Миха перевернул лапой гнездо. Прилетела зеленогрудая птаха, отчаянно заверещала, заметалась, как полоумная. А Миха, растянувшись около камня, блаженно щурил глаза и постукивал хвостом.