Ту же насущность настоятельно демонстрирует задача использования и развития систем вооружения, которые соответствовали бы эволюции тактики и стратегии. Здесь тоже проблема использования не может быть отделена от проблемы автоматизации.
Важно понимать, что задача адаптации машины к реальным текущим условиям посредством правильного использования интеллекта переводчика, врача или изобретателя не является сиюминутной; мы будем с нею сталкиваться и должны ее решать снова и снова. Нынешнее состояние искусств и наук означает, что нам нельзя довольствоваться признанием за какой-либо отдельно взятой эпохой права на обладание абсолютной мудростью. Пожалуй, это наиболее очевидно применительно к социальному регулированию и внедрению обучаемых систем в область политики. В периоды относительной стабильности — если не в пространстве философии, то хотя бы в фактических обстоятельствах, создаваемых нами в окружающем нас мире, — мы благополучно можем игнорировать новые опасности наподобие тех, что стоят перед нынешним поколением, будь то проблемы бурного роста населения, создания атомной бомбы, широкого распространения медицины и т. д. Тем не менее, с течением времени нам придется пересматривать свои прежние оптимизации, дабы новая, уточненная оптимизация учитывала все проявившиеся факторы. Гомеостазис, будь то для индивида или для всего человеческого рода, представляет собой явление, самые основы которого рано или поздно подлежат пересмотру. Это означает, например, как я указал в статье для московского журнала «Вопросы философии»[29], что, пускай наука и вносит важный вклад в гомеостазис общества, оценка сути этого вклада должна производиться заново едва ли не каждым новым поколением. Позвольте здесь отметить, что гомеостазис на Западе и на Востоке в настоящее время достигается с намерением зафиксировать навеки концепции давно минувшего периода. Маркс жил в разгар первой промышленной революции, а мы уже давно живем в эпоху второй промышленной революции. Адам Смит принадлежал к еще более ранней и еще более устаревшей фазе первой промышленной революции. Перманентный общественный гомеостазис недостижим на основе жестких предпосылок о полной неизменяемости марксизма; в равной степени он не может быть реализован на основе стандартизованных представлений о свободном предпринимательстве и получении прибыли. Дело не в том, какова форма ригидности; смертоносна сама ригидность, какую бы форму она ни принимала.
В упомянутой статье мне показалось важным отметить гомеостатическую функцию науки и одновременно выступить против ригидности социального применения науки, будь то в России или где-нибудь еще. Посылая эту статью в редакцию «Вопросов философии», я предвидел, что мое отношение к ригидности вызовет острую реакцию; в результате мою статью опубликовали вместе с куда более длинной статьей, где со строго марксистских позиций объяснялись недостатки моего мировоззрения. Не сомневаюсь, что, будь моя статья впервые напечатана на Западе, я столкнулся бы с аналогичной, почти такой же строгой критикой с точки зрения наших собственных предрассудков, которые, пусть они, быть может, выражаются не столь догматично и формально, все равно сильны. Между тем тезис, который я выдвигаю, не является ни про-, ни антикоммунистическим; я выступаю лишь против ригидности, против догматизма. Потому здесь я высказываю свои идеи в той форме, которая не подразумевает конкретную оценку различий в опасностях, свойственных этим двум противоположным формам догматизма. Вывод, который мне хочется подчеркнуть, таков: трудности создания подлинного гомеостатического регулирования общества невозможно преодолеть, поменяв одну установленную схему, которая не подвергается постоянной переоценке, на другую установленную схему, аналогичную по форме и противоположную по содержанию.
Помимо переводных машин и тех, которые играют в шашки, существуют другие обучаемые машины. Некоторые из них могут быть запрограммированы на чисто механическую деятельность, а другие, подобно переводным машинам, нуждаются во вмешательстве человека-эксперта в роли арбитра. Мне кажется, что применение систем последнего типа должно намного превосходить использование систем первого типа. Более того, следует помнить, что в играх ядерных войн экспертов вообще нет и быть не может.
7
Мы выполнили задачу показать множество фактических аналогий между конкретными теологическими положениями и явлениями, которые изучает кибернетика, а также немало преуспели в том, чтобы убедительно продемонстрировать, что кибернетические идеи могут быть релевантными для решения моральных проблем индивида. Остается рассмотреть другую область приложения кибернетических идей к проблемам этического характера: кибернетику общества и рода человеческого.
С самого зарождения моего интереса к кибернетике я отчетливо осознавал, что принципы управления и коммуникации, применимые, с моей точки зрения, в инженерном деле и физиологии, равно применимы в социологии и экономике. Впрочем, я умышленно воздерживался от какого-либо обособления этих областей, как и всех прочих, и вот какими причинами руководствовался. Кибернетика — ничто, если она не опирается на математику, пусть не in esse, то хотя бы in posse[30]. Я установил, что математическая социология и математическая экономика, или эконометрика, страдают от неправильного понимания того, как надлежит использовать математику в пространстве общественных наук и чего можно ожидать от применения математических методов. По этой причине я намеренно избегал давать какие-либо рекомендации, поскольку был убежден, что они вызовут целый поток поверхностных и плохо продуманных работ.
Математическая физика стала, как выяснилось, одним из величайших триумфов нашего времени. Впрочем, лишь в текущем столетии задачи физика-математика были наконец правильно поняты, прежде всего в их взаимосвязи с задачами физика-экспериментатора. До критического периода 1900–1905 годов считалось, что основные понятия математической физики были полностью сформулированы в трудах Ньютона: время и пространство, масса и количество движения, сила и энергия казались понятиями, установленными раз и навсегда; дальнейшая задача физики сводилась к построению на основе этих понятий моделей, способных объяснить явления, еще не «уложенные» в указанные рамки.
Благодаря усилиям Планка и Эйнштейна стало ясно, что задача физики далеко не столь проста. Категории физики перестали восприниматься как абсолютная истина, выявленная в начале восемнадцатого столетия, а задачей физиков нашего времени стало пойти вспять по шагам ньютоновской науки, перенести наши количественные измерения окружающего мира в порядок, который начинается с эксперимента, а завершается новыми прогнозами наблюдений и соответствующими способами применения открытий на практике. Наблюдатель перестал быть сторонним регистратором своих объективных наблюдений, сделался, отчасти помимо своей воли, активным участником экспериментов. Согласно теории относительности и квантовой теории, роль наблюдателя при проведении наблюдений следует рассматривать как весьма существенную. Это открытие привело к рождению современного логического позитивизма[31].
Успехи математической физики заставили исследователей общества преисполниться ревности, пускай они едва ли понимали отчетливо интеллектуальную основу этой силы. Использование математических формул сопровождало развитие естественных наук и сделалось модным в науках общественных. Первобытные племена перенимали у Запада лишенные национальных примет одежды и парламентаризм, пребывая в необоснованной уверенности, будто эти магические облачения и обряды мгновенно позволят им приобщиться к современной культуре и технике, а экономисты завели привычку облекать свои весьма смутные рассуждения в строгий язык исчислений.
Поступая таким образом, они демонстрируют ту же недальновидность, какая свойственна новым африканским государствам, притязающим на равные права с бывшими метрополиями. Математика, которой пользуются социологи, и математическая физика, которую они берут за образец, есть математика и математическая физика 1850-х годов. Специалист по эконометрике может тщательно разработать оригинальную теорию спроса и предложения, управления товарными запасами, причин безработицы и пр., выказав при этом относительное или даже полное безразличие к методам, посредством которых эти изменчивые величины наблюдаются и измеряются. Такие количественные теории сегодня принимаются с тем же безоговорочным доверием, с каким физики менее просвещенного века, чем наш, относились к положениям ньютоновской физики. Лишь немногие экономисты сознают, что, если они действительно намерены подражать процедурам современной физики, а не просто перенимать их внешние черты, математическая экономика должна начинаться с критического пересмотра количественных характеристик и методов их накопления и измерения.
Накапливать надежные данные в физике трудно, однако намного труднее накаливать обширные своды экономических или социологических данных, с тем чтобы получить однородные показатели. Например, данные об объемах производства стали изменяют свое значение не только с каждым новым изобретением, которое изменяет технологию сталеварения, но и при каждой социальной или экономической перемене, оказывающей воздействие на бизнес и промышленность в целом, а в особенности — при каждом появлении технической новинки, изменяющей спрос на сталь или предложение и свойства конкурирующих материалов. К примеру, даже первый небоскреб, построенный из алюминия вместо стали, может определить весь будущий спрос на строительную сталь, как в свое время первое дизельное судно покончило с неоспоримым господством пароходов.
Следовательно, экономическая игра есть такая игра, где правила подлежат существенному пересмотру, скажем, каждые десять лет, и она вдобавок подозрительно напоминает королевский крокет из «Алисы в Стране чудес», о чем я уже писал. С учетом сказанного попросту бесполезно уделять пристальное внимание точности измерения величин, задействованных в такой игре. Приписывать особую точность подобным, расплывчатым по самой своей сути величинам бессмысленно и нечестно; любая попытка использовать строгие формулы для этих вольно определяемых величин представляет собой постыдную трату времени.