Опёршись на подоконник, Иван посмотрел в сторону горы. Отчего-то ему казалось, что если знак и появится, то там, у подножья, в обширном ельнике, где однажды уже что-то светилось.
Сейчас, однако, в том направлении не наблюдалось ничего необычного. Тучи висели низко над лесом, почти целиком заслоняя гору; за последние сутки они разбухли и уже не могли удерживать в себе влагу. Начал накрапывать дождь, и пейзаж чуть смазался, утратил резкость, к которой глаза привыкли за время ясной погоды.
Взгляд, скользнув по намокшим крышам, перескочил на улицу перед домом.
Иван вздрогнул и ощутил, как шевельнулись волосы на затылке.
Возле афишной тумбы растеклась лужа крови.
Он потряс головой, надеясь, что наваждение развеется и улица вернёт себе прежний благостный вид, но результата это не принесло — лишь усилился гул в похмельной башке, и тошнота подступила к горлу.
Поборов искушение просто задёрнуть шторы и всё забыть, Иван взял куртку и вышел на лестничную площадку. Всё-таки он по-прежнему был главным городским журналистом, а значит, не мог оставить происходящее без внимания. Как говорится, профессионализм не пропьёшь.
Вокруг тумбы собирался народ. Прохожие чесали в затылках; две пожилые кумушки шушукались под зонтом, глядя на асфальт. Как ни странно, в их поведении не ощущалось особенного испуга; Иван приблизился — и лишь тогда рассмотрел подробности.
Красная жидкость на тротуаре была не кровью, а краской, стёкшей с афиши.
Первым чувством Ивана было колоссальное облегчение, но спустя несколько секунд к нему прибавилась озадаченность — разум вычленил нестыковки.
У афиши имелся довольно-таки большой козырёк, то есть краску не мог смыть дождь. И действительно — бумага была сухая и без разводов. Более того, все чёрные буквы по-прежнему пребывали в целости и сохранности; пострадали лишь красные.
Переползли вдруг с бумаги на тротуар и там превратились в лужу.
Иван очень явственно представил себе это переползание, как будто уже видел нечто подобное. А в следующую секунду вспомнил — да, действительно видел.
Накануне, когда следил за Борисом Ильичом из окна.
Ведь именно такая картина ему тогда и почудилась — буквы стекают с афиши на асфальт, потом возвращаются, потом снова стекают…
А теперь тот вчерашний глюк материализовался, проник в реальность.
Как это понимать?
— Позвольте, господа.
Полицейский в блестящем макинтоше остановился рядом. Бегло оглядев место происшествия, он спокойно кивнул Ивану:
— Пресса уже на месте? Завидую вашей оперативности.
— Стараемся, — нейтрально сказал Иван. — Как думаете, что здесь произошло?
— Всплеск М-поля, конечно. Или у вас есть другие версии?
— Нет, просто интересно, из-за чего этот всплеск вообще.
— А вот это, Иван Егорович, нам и предстоит выяснить. И надо ещё понять, откуда такие странные внешние проявления.
— То есть раньше такого не было? Ну, чтобы краска вот так стекла?
— Я не припомню, по крайней мере.
— Забавно…
Полицейский внимательно посмотрел на него:
— Вы хотите что-то добавить? Если да, то слушаю вас очень внимательно.
Иван покосился на зевак и сказал:
— Да, есть кое-какие мысли.
24
Ещё один сотрудник полиции, подойдя, принялся рассматривать лужу через какой-то прибор, похожий на автомобильную фару. Во взгляде у эксперта порой мелькало недоумение, но сама процедура выглядела рутинной.
Публика держалась поодаль, в нескольких метрах. Что интересно, для этого не пришлось выставлять барьеры или натягивать кислотно-жёлтые ленты с отпугивающими надписями — хватило вежливой просьбы.
— Ну так вот, — сказал Иван сыщику вполголоса, — вчера я кое-что видел, как раз на этой афише…
Дослушав, полицейский спросил:
— А что предшествовало тем вчерашним видениям? Вы с кем-нибудь ссорились? Злились на кого-то, к примеру?
Иван замялся — не хотелось выставлять редакционные склоки на всеобщее обозрение. С другой стороны, нельзя было исключить, что Борис Ильич и его таинственный собеседник всё же как-то причастны к странностям, пусть даже без злого умысла. Обозреватель, конечно, вряд ли будет в восторге, если Иван натравит на него сыскарей, но отношения и так испорчены до предела…
— Только поймите правильно — я никого ни в чём не подозреваю… И вообще, понятия не имею, насколько всё это важно… Короче, ко мне вчера пришёл один из коллег и мы поговорили довольно резко…
Когда он закончил, сыщик заверил:
— Не волнуйтесь, Иван Егорович, мы будем действовать аккуратно. Побеседуем с Борисом Ильичом, уточним. Я его давно знаю, и он наверняка ни при чём, но формальности следует соблюсти. Спасибо, что рассказали… Да, и сделайте одолжение, не упоминайте пока в газете никаких конкретных имён…
— Я и не собирался. Но про эту растёкшуюся афишу написать всё равно придётся, скрывать нет смысла — куча людей уже её видела.
— Согласен. Даже попробую угадать — случай с афишей вы истолкуете как один из сезонных знаков?
Иван, не ожидавший подобной прямолинейности, ответил уклончиво:
— Может быть. А что, у вас имеются возражения?
Полицейский, в свою очередь, тоже несколько озадачился:
— Почему же вдруг — возражения? У вас, Иван Егорович, кажется, не совсем верные представления о наших законах. Полиция не имеет права ничего запрещать словесникам — если, конечно, не было соответствующих распоряжений суда. Я могу лишь о чём-то вас попросить, но решение остаётся за вами.
Иван хотел съязвить, что такие «просьбы» действуют зачастую не хуже прямых запретов, но решил не выпендриваться. Вместо этого сказал:
— Технический вопрос можно? На фоне всего остального — мелочь, но любопытно. Как получилось, что краска стекла вообще без разводов? Даже лист не запачкала?
— В её состав входит ауксилит, хоть и в очень маленьких дозах.
— При чём тут… Стоп, погодите, понял. То есть эта красная краска — она вроде как усилена магией?
— Да, это законный М-трюк, чтобы афиша лучше цепляла взгляды.
— А чёрные надписи — обычные типографские, поэтому остались на месте? Так…
Он снова задумался.
Магические всплески вокруг него, похоже, усиливаются. Напрашиваются два объяснения — либо недоброжелатели переходят к активным действиям, либо дело в самом Иване. Может, он эту кашу и заварил — самим фактом своего появления…
Да, но ведь местные тоже не дураки. Если бы иммигрант представлял опасность с точки зрения магии, вряд ли ему разрешили бы пересечь границу между мирами…
И вообще, он сейчас слишком плохо соображает из-за похмелья, чтобы решать теоретические задачи. Нужно думать о более конкретных вещах — и прежде всего о том, как осветить в газете происшествие с краской.
Выбор-то, собственно, невелик — публика уже рассуждает о новом знаке. Она не поймёт, если в статье напишут что-то другое. Решит, что власти и примкнувшие к ним словесники коварно утаивают подробности…
— Вы не против, — спросил Иван у полицейского чина, — если я в ближайшие дни буду к вам обращаться? Ну, в смысле, насчёт того, как там дела с расследованием?
— Обращайтесь, конечно. Надеюсь, что и вы, в свою очередь, поделитесь с нами ценными сведениями, если они появятся.
Промычав в ответ нечто неопределённо-утвердительное, Иван распрощался и вернулся к себе в квартиру. Если уж он собрался писать статью, нужна была свежая голова, а для этого требовалось поспать ещё хотя бы пару часов.
Мелькнула мысль — да, работа в еженедельнике всё же имеет несомненные плюсы. Есть простор для прокрастинации — не то что в онлайн-изданиях, где первую короткую новость надо выдать уже через четверть часа после события. А чтобы это событие не проспать, приходится ежеминутно отслеживать ленты информагентств, а заодно и всякие твиттеры с инстаграмами, где словесно фонтанируют личности, которых по необъяснимой причине принято считать крутыми ньюсмейкерами.
Ладно, всё это лирика.
Главное сейчас в том, что сезонный знак получается слишком мрачным. Лужа на тротуаре, как ни крути, была похожа на кровь, и следует как-то прокомментировать данный факт, подыскать ему объяснение.
Ну и как это сделать, чтобы не нагнетать?
Впрочем, за комментариями лучше обратиться к экспертам. С полицейским беседа уже была — тот ничего не знает или делает вид. Значит, пора потрясти учёных, причём сходить к ним на этот раз желательно самому, а не посылать репортёра Пашу.
Короче говоря, хотелось бы вникнуть и разобраться.
А бросить всё и уехать будет ошибкой.
25
Утром на редакционной летучке все выглядели немного пришибленно.
Собравшись к девяти в кабинете, расселись за столом и уставились на Ивана. Тот, обведя коллег взглядом, побарабанил пальцами по столешнице. На этот раз даже Катя явилась вовремя, а вот Борис Ильич, как писали в старинных пьесах, блистал отсутствием. Последнее обстоятельство нельзя было, естественно, игнорировать, поэтому Иван со вздохом сказал:
— Итак. Численность коллектива, как видите, сократилась. Наш уважаемый обозреватель уволился. Мотивировка — нежелание работать со мной. Говорю это прямым текстом, чтобы не было недомолвок. Я вообще-то рассчитывал, что он успокоится, передумает и придёт, но оказалось — нет. Сожалею, что так случилось. И да, не отрицаю — моя вина в этом есть…
Повисла долгая неловкая пауза. Сотрудники отводили глаза. Новость особенно удручила Павла — он сгорбился, свесил голову, будто сам был ответственен за все неприятности. Иван заговорил снова:
— Свежий номер вы все уже, наверно, прочли. А значит, оценили, какую глупость я написал. Насчёт «высокой палубы», да… Я, правда, и представить не мог, что Борис Ильич отреагирует так болезненно…
— Да ладно вам, шеф. — Катерина первой оправилась от смущения. — Мы все иногда ахинею пишем — и что теперь, застрелиться? Я, раз уж такое дело, честно скажу. Не жалею, что он ушёл, вот прямо ни капли. Пока он тут сидел, тоска была зелёная, сами помните…