Нет сомнений, мы входим в охраняемую зону, однако дети и цветущий лес скорее радушные хозяева, нежели стражи. Мы не враги. Нас ждут. Среди ветвей открывается тропа. Только сейчас мы видим, что ветви покрыты миллионами крошечных шипов, на которых виднеются зеленоватые капельки — вероятно, фатальные дозы яда для неосторожных и незваных гостей.
То, что находится внутри этого шара, для кого-то очень важно — хотя бы для нее. С другой стороны, у Матери должна быть охрана, верно?
— Ничего не трогай, — говорю я Киму. — Вокруг нас кобры.
— Что такое «кобра»?
— Змея.
— A-а, длинная, с зубами?
Этот нелепый разговор мы ведем отчасти для того, чтобы скрыть свое смущение, — нам неловко, что мы будто под охраной отряда девочек. Они раздвигают ветви совершенно невозмутимо; похоже, шипы не причиняют им ни боли, ни вреда.
От светящихся цветов исходит восхитительный сладковатый аромат, совсем не ядовитый, более того, он похож на персиковый. Нас влекут в персиковое сияние. Наше сопротивление слабеет. Чары Матери очень сильны.
Заросли темно-зеленых ветвей окружают полость в лесном шаре, и в самом ее центре, на помосте, устеленном подушками, находится длинное, плотное, невероятно привлекательное существо. К гостям оно обращено спиной, однако нет сомнений в том, что это женщина — хотя поначалу человеческого в ней я нахожу мало. Она чем-то похожа на змею, но ни у одной змеи нет такого числа грудей, упорядоченно расположенных на мясистых кольцах туловища. Ее сосут многочисленные девочки — меньше и моложе тех, что мы уже видели.
Надушенная, выделяющая молоко плоть идеально соответствует ее функции. Мать может двигаться ровно столько, сколько ей нужно, а если понадобится пойти дальше, ей помогут девочки — ее выводок, ее дети, которые рождаются постоянно, заменяя тех, кто погибает при выполнении задач. Интересно, грустит ли она по ним? У Матери столько дел…
Она поворачивает голову — крошечную по сравнению с огромным волнообразно изгибающимся телом — и одаривает всех лучезарной улыбкой.
Подожди.
Аромат уже действует на меня. Это лицо мне знакомо.
Нет, пожалуйста…
Мы здесь!
Это лицо из моего Сна — женщина, которую мне суждено обнять во время высадки на новую планету. Сон поднимается из глубин памяти, накрывает меня стремительным, теплым и влажным потоком. Накатывает мощный приступ тошноты, вызывающий судороги и дрожь. Девочки пытаются меня удержать, но я сопротивляюсь, отталкиваю их руками и ногами.
Я снова похож на младенца — холодного и несчастного, которого вытащили из утробы в страшный мир. Я хочу вернуться в прежнее, невежественное состояние, к своей дурацкой драме. То, что здесь происходит, неправильно. Это не она. Это возмутительно — даже они не посмели бы сделать такое с ней, с нами!
Мы плохо подготовлены к жизни на больном Корабле; искалеченной штуке, которая создает, защищает и убивает нас, отделяет нас от вакуума, радиации и космической пыли, словно раковина — глупых моллюсков.
Девочки оказываются на удивление сильными. Потрясенный моей реакцией, Ким не сопротивляется — напротив, он поднимает руки, демонстрируя покорность. Забыв про него, девочки окружают меня и в конце концов усмиряют.
— Лучше не дергаться, Учитель, — негромко рычит Ким. — Ты же сам сказал — кобры.
Ее губы шепчут только одно слово — и девочки нехотя ведут меня вперед, к той, чье изображение нарисовано кровью в далеком Корпусе-1. К той, кому беззаветно верны надзиравшие за моим рождением.
И моим созданием? Неужели это одновременно и моя женщина, и моя Мать?
Я выгибаю шею и оскаливаюсь. Мы едва не соприкасаемся носами. Это настолько неправильно, что я боюсь взорваться. Но этого не происходит — нет ни поцелуя, ни наполовину желанной смерти.
Ее глаза закрываются.
— Да, — говорит она, принюхиваясь. — Я тебя знаю.
Она протягивает мне руку. Кисть, пальцы — все слишком человеческое, даже изящное; ногти подстрижены и отполированы — несомненно, ее детьми. Я замечаю, что ее короткие волосы завиты, а кожа — безупречно чиста и посыпана зеленоватым порошком, возможно, сделанным из листьев и цветов ее будуара.
— Целуй, — шепчет девочка.
Я уже не чувствую страха. Этот аромат… Если не противиться, он опьянит меня, заставит потерять голову.
— Ты Учитель, — говорит Мать.
— В другой жизни, — шепчу я. — В той, другой жизни моя женщина должна была стать главным биологом Корабля. Здесь она стала той, кем могла быть, и даже больше. Вероятно, Киму отводилась роль ее ассистента, заведующего лабораторией и генофондом.
— Мы были вместе, — говорит она. — Мы создали дочерей. Тебя отняли у меня. Я молилась, чтобы Корабль сделал других таких, как ты.
Ужас смешивается во мне с восхищением и трепетом.
— Не помню.
— Наши дочери искали тебя снова и снова. Я всегда тебя теряла.
Эти слова вызывают во мне боль, которую я не могу ни определить, ни принять.
— Я рожаю дочерей, а они молятся Кораблю и приводят тебя ко мне, — говорит Мать. — То, что ты видишь в пути, заставляет тебя созреть, словно фрукт. Я рада, что ты здесь.
— Целуй! — с надеждой твердит девочка.
Мать застенчиво поднимает руку. Я касаюсь губами гладкой кожи; пальцы чуть более пухлые, чем я видел во Сне. Многочисленные воспоминания о ней выстраиваются в ряд, словно жемчужины на нитке.
Разумеется, жемчуг делают моллюски… устрицы, которых выращивают на фермах.
Я целую ее руку. Все вокруг успокаиваются. Одна девочка восхищенно хлопает в ладоши, потом, заявляя о своих привилегиях в присутствии Матери, становится между нами и заглядывает мне в глаза.
— Мы очень беспокоились. Но ты пришел.
Мать легонько отталкивает девочку, и та со смехом летит прочь, к сестрам. Мы с Кимом остаемся парить в воздухе без посторонней помощи. Глаза Кима закрыты, руки сложены на груди; он похож на большого сонного джинна лимонного цвета.
— Потом будет пища, — говорит Мать. — А сейчас давай начнем. — Женщина, которой надлежало стать моей супругой на всех новых планетах, вращающихся вокруг новых солнц, томно потягивается. — Учи меня. Расскажи, что ты видел.
Ветви растут, превращая помещение в будуар. Здесь она хозяйка. Аромат сделал свое дело. Приятно быть у нее в милости.
Я начинаю рассказ.
Брифинг
Я пытаюсь вспомнить все, что видел и узнал, выкачиваю данные, словно автоответчик, однако все это удивительно эфемерно. Я по-прежнему вижу лицо своей женщины в другом теле, в другой жизни.
Я умолкаю. Прошло уже много часов. Золотой свет стал тусклым. Мать отдыхает с закрытыми глазами, но не спит. Возможно, она всегда бодрствует. Зато многие девочки спят; Ким, окруженный листвой, тоже дремлет.
Я наблюдаю за ними. В чем отличия между мной и теми, кого отняли у нее, между мной и теми, кто погиб? Чем я отличаюсь от истинных ее супругов вроде моего двойника, который сейчас ждет в носовом отсеке… того, кто родился уже способным выполнять ее приказы?
Вынесла ли она свое решение? Возможно, она сама еще точно не знает.
Мать открывает глаза.
— Не понимаю, где все пошло не так. — Ее голос нежный, тонкий. — Я вижу Корабль, вижу борьбу, знаю, кто срывает мои планы и убивает моих детей. Они столько раз отнимали тебя у меня… Почему они воюют с нами? — спрашивает она, а затем добавляет, изогнув бровь, словно осененная внезапной мыслью. — Почему мы такие разные?
Ну надо же, это действительно сон, и я еще не проснулся.
У нее голубые глаза — такие же, какими я их помню. Я не отвожу глаз от ее лица, но ее тело забыть невозможно. Красота — и в форме, и в назначении. Столько дочерей, столько обожания. Неужели все они станут похожими на нее?
— Дочери говорят, что есть еще один Учитель, но он не пришел. Почему?
— Мы хотели убедиться в том, что путь безопасен, — отвечаю я, надеясь, что она мне поверит.
Мать отворачивается.
— Дочери не молились ни об этом желтом, ни о других — только о тебе.
— Мы путешествовали и сражались вместе. Девочки привели нас всех в этот корпус.
— Не всех — многие умерли. Как я и надеялась, ты изучил записи Кладоса — но ты расстроен. Что тебя огорчило?
— Мне не нравятся воспоминания, которые он пробуждает. Это не тот Корабль, который я знаю. Совсем не тот.
— Да нет же. — Мать смотрит на меня из-под опущенных век. Проницательный, многозначительный взгляд, за которым скрыт мощный гормональный сигнал, не притупляющий, а направляющий ход мыслей. Она проводит пальцами по моей щеке. Запах усиливается. Здесь, в ее жилище, мы стали ближе друг другу. — Мы всего лишь защищаем Землю. Ты знаешь, что такое Земля?
— Да. — Она опьяняет меня. Земля опьяняет меня. На мгновение я забываю о том, что ничего этого в моей жизни не было, что все мои воспоминания — ложные.
Мать — мое зеркало. Глядя на нее, я вспоминаю…
Небольшая тихая поляна, залитая золотым светом. Я отдыхаю после долгой прогулки, сижу на поваленном стволе. На закате падающие снежинки кажутся бледно-желтыми. Изящный буроватый зверь с длинной шеей наблюдает за мной из-за черных деревьев. Олень. Внезапно он срывается с места и исчезает. Я знаю: здесь, в лесу, есть и другие животные — медведи, белки, а в стремительной ледяной реке водится рыба с радужной чешуей.
Моя спутница заканчивает исследования, а я ее сопровождаю, хотя и без особой необходимости. Скоро все это отправится с нами. Ее задача — сохранить данные о жизни на Земле и взять их в космос, а моя — радовать ее и снабжать колонистов данными о культуре и структуре общества. В некотором смысле мы — полная противоположность друг другу; она перевозит жизнь, я — историю и достижения человеческой мысли.
Моя спутница выходит из тени и садится на бревно рядом со мной. Я целую ее руку.
— Ты вернулась.
— «Меня пытались не мытьем, так катаньем донять…» — Она цитирует стихотворение из нашей любимой книги. Я прочитал эти строчки ей еще в центре обучения, там, где мы полюбили друг друга. — Узнаем ли мы когда-нибудь, что это значит?