Эдвард БрайантКорпускулярная теория [Теория частиц]
Мрак… Но каков размах — уподобить человека Вселенной!
Мою тень черным камнем швыряет на стену. Веранду заливает преждевременное лето. Все вспыхивает. Элиот ошибался; Фрост был прав.
Наносекунды…
Смерть так же относительна, как и всякая другая очевидная константа. Проносится мысль: «Я умираю?»
Я думал, что это пустой, избитый штамп.
— Вся жизнь спрессовывается в одно мгновение и проносится перед глазами умирающего. — Аманда налила мне еще бокал бургундского цвета ее волос. И в волосах, и в бургундском играли блики каминных всполохов. — Психолог по фамилии Нойес… — Она неожиданно улыбнулась. — Тебе интересно?
— Конечно. — Отсветы огня смягчают резкие черты ее лица. Проступает нежная красота тридцатилетней давности.
Я пью. У меня низкий порог опьянения.
— Почему это происходит? Как? — Мне не нравится надрыв в голосе. Внезапно мы отдаляемся друг от друга на расстояние куда большее, чем ширина стола между нами; в глазах Аманды я ищу напоминания о Лизе. — Жизнь уносится — или мы от нее удаляемся, — как неудержимо разносит Землю и межзвездный спутник. Взаимное разлетание на скорости света, и разрыв тут же заполняет пустота.
Я держал бокал за ножку, вращал его, смотрел сквозь искажающее стекло.
Потрескивают сосновые поленья. Аманда поворачивает голову, и то, что ей видится, погибает в пламени.
В тридцать лет я невнятно и обиженно выразил свое огорчение по поводу того, что последние годы я ошивался без толку и не сделал ничего значительного. Лиза только рассмеялась, доведя меня сперва до бешенства и вогнав надолго потом в мрачное настроение. Лишь позже я понял, что ее реакция была единственно верной.
— Глупо. Этакий байроновский герой, полный сентиментальной хвастливости и жалости к себе. — Она загородила выход из кухни и произнесла в миллиметрах от моего лица: — Словно в тридцать ты проснулся и обнаружил, что о тебе слышали только пятьдесят шесть человек.
Я с трудом выдавил слабый ответ:
— Может быть, пятьдесят семь?
Она засмеялась; я засмеялся.
Потом мне исполнилось сорок, и снова я пережил травму псевдоимпотенции. Год я не писал ровным счетом ничего и уже два как ничего хорошего. На сей раз Лиза не смеялась; она делала что могла, то есть не путалась под ногами, когда я попеременно хандрил и буйствовал в нашем прибрежном домике к юго-западу от Портленда. Гонорар от книги по термоядерной реакции синтеза помогал нам сводить концы с концами.
— Послушай, может быть, мне лучше уехать, — предложила она. — Тебе не мешает побыть одному.
Временные разлуки не были для нас чем-то новым. В самом начале мы обнаружили, что наш союз заметно расшатывается, если мы проводим вместе больше шестидесяти процентов времени. Но тогда Лиза внимательно посмотрела мне в глаза и решила не уезжать. Через два месяца я взял себя в руки и сам попросил одиночества. Она отлично знала меня — и снова рассмеялась, потому что поняла, что я выхожу из очередного периода умственной спячки.
Серым зимним днем Лиза села на самолет и направилась к моим родителям в Колорадо. Перед тем как подняться на борт, она остановилась на секунду и помахала с верхней ступеньки трапа; ветер разметал ее темные волосы вокруг лица.
Два месяца спустя черновой план книги о революции в биологии был готов. По крайней мере раз в неделю я звонил Лизе, и она рассказывала о своих новых фотографиях. Потом я использовал ее как слушателя для рассуждений об эктогенезе и гетерозиготах.
— И что мы будем делать, когда ты закончишь свой первый набросок, Ник?
— Предадимся восхитительному безделью. Месяц проведем во власти Трансканадской железной дороги.
— Ты знаешь, как я хочу тебя видеть? — спросила она.
— Наверное, так же, как я тебя.
— О нет, — возразила она. — Знай же…
То, что она мне сказала, безусловно, нарушало федеральные законы. От одного только звука ее голоса, доносящегося по телефонным проводам, у меня дрожали ноги.
— Ник, я заказываю билет. Сразу тебе сообщу.
Думаю, она хотела устроить мне сюрприз. Лиза не известила меня, когда заказала билет. Меня известили из авиакомпании.
Теперь мне пятьдесят один. Маятник вернулся в исходную точку, и я снова горько разочарован, что не достиг большего. Столько еще несделанного! Живи я столетия, мне все равно не хватит времени. Тем не менее вряд ли я столкнусь с этой проблемой.
Врач сказал, что в моей распроклятой крови повышенное содержание щелочной фосфотазы. Как банально звучит эта фраза, как стерильно; и как жалко себя становится. Разве я не могу позволить себе пустить слезу, Лиза?
Лиза?
Смерть… Я хочу сам определить свой срок.
— Очаровательно, — произнес я много позже. — Конец света.
— О Боже, твои вечные шутки! — вспыхнула Дентон, моя знакомая, молодой радиоастроном. — Как можно острить на такую тему?!
— Так мне легче не плакать, — тихо ответил я. — Что толку рыдать и бить себя кулаком в грудь?
— Спокойствие, такое спокойствие… — Она кивнула на меня странный взгляд.
— Я знаю врага. У меня было время все обдумать.
Ее лицо приняло задумчивое выражение, глаза смотрели куда-то за пределы тесного кабинета.
— Если ты прав, это может оказаться самым грандиозным событием за всю историю науки. — Она поежилась и посмотрела мне прямо в глаза. — Или самым чудовищным.
— Выбирай. — Я пожал плечами.
— Если тебе вообще поверить.
— Такова моя специальность — предположения.
— Фантазии.
— Называй как хочешь. — Я встал и подошел к двери. — Не думаю, что у нас много времени. Ты так никогда и не была у меня… — Я поколебался. — Приезжай в гости, буду рад тебя видеть.
— Может быть, — сказала она.
Мне не следовало выражаться так двусмысленно.
Я не знал, что через час после того, как я вышел из ее кабинета, Дентон села за руль своей спортивной машины и помчалась по горной дороге. Туристы видели, как она не вписалась в поворот.
Не такова ли цена веры, с горечью подумал я, когда до меня дошло известие. Я поехал в больницу. Родственников у нее не было, и благодаря помощи Аманды врачи разрешили мне стоять у постели.
Никогда в жизни не видел я таких успокоенных черт, такой умиротворенности, такой недвижности еще живого человека. Шло время, настенные часы тихо отсчитывали секунды. А я никому не мог рассказать…
Возвращаясь к началу…
Как личностей врачей я сносил; как класс они наводили на меня ужас, подобный страху перед акулами или перед смертью в огне. Но в конце концов я решился на обследование, в назначенный день приехал в сияющую белизной клинику и полчаса в угрюмой тоске читал в приемной прошлогодний номер «Научного обозрения».
— Мистер Ричмонд? — сказала улыбающаяся сестра. Я прошел за ней в кабинет. — Доктор сейчас будет.
Она тихо исчезла, а я прислонился к столу. Через две минуты дверь отворилась.
— Как дела? — спросил мой доктор. — Давно не виделись.
— Не могу пожаловаться. — Я обратился к привычному медицинскому ритуалу. — Никакого гриппа.
Аманда посмотрела на меня терпеливым взглядом.
— Ты не нытик, не нуждаешься больше в снотворном или в постоянном подбадривании. Так в чем дело?
Я беспомощно развел руками.
— Николас! — В ее голосе явственно прозвучали раздраженные нотки: давай говори, мне некогда.
— Ради бога, не уподобляйся моей незамужней тетушке.
— Хорошо, Ник. Что стряслось?
— Болезненное мочеиспускание.
Она что-то записала. Не поднимая головы.
— Подробнее.
— Натуживание.
— Давно началось?
— Месяцев шесть-семь. Постепенно.
— Что ты еще заметил?
— Учащенность.
— Это все?
— Ну… — промолвил я, — выделения.
Она стала перечислять механическим тоном:
— Боль, жжение, нетерпение, изменение мочи? Консистенция, цвет, сила струи?
— Что?
— Темнее, светлее, помутнения, выделения с кровью, лихорадка, ночное потение?
Я отвечал кивками или односложным мычанием.
— Н-да. — Она еще что-то записала и отложила мою медицинскую карту. — Так, Ник, раздевайся и ложись на стол. На живот.
— О-ох, — вздохнул я.
Аманда натянула резиновую перчатку.
— Думаешь, мне это доставляет удовольствие?
Когда все осталось позади и я, поморщившись, неуклюже прислонился к краю стола, я спросил:
— Ну?
Аманда что-то черкнула на листе бумаги.
— Я направляю тебя к урологу. Тут буквально в паре кварталов.
— Давай выкладывай, — потребовал я. — А не то пойду в библиотеку и проверю симптомы по энциклопедии.
Она ответила мне прямым взглядом голубых глаз.
— Я хочу, чтобы препятствие обследовал специалист.
— Ты что-то нашла своим пальцем?
— Грубо, Николас. — Аманда чуть улыбнулась. — Твоя простата тверда… как каменная. Причины возможны разные.
— То, что Джон Уэйн называл Большим Р?
— Рак простаты у мужчин твоего возраста встречается сравнительно редко. — Она заглянула в мою карту. — Пятьдесят лет.
— Пятьдесят один, — поправил я, тщетно пытаясь изменить тон. — Ты забыла поздравить меня с днем рождения.
— Но он не исключен. — Аманда встала. — Когда будут готовы результаты, приходи.
Как всегда, провожая, она похлопала меня по плечу. Но сейчас ее пальцы были слегка напряжены.
Перед моими глазами стояли покрытые травой холмики и мраморные плиты, и, выходя из кабинета, я ни на что не обращал внимания.
— Ник? — Мягкий оклахомский акцент.
Я обернулся, опустил взгляд, увидел взъерошенные волосы. Джеки Дентон, юное дарование из обсерватории Гэмов-Пик, держала на коленях захватанный номер «Научного обозрения». Она чихнула в платок.
— Не подходи. Я дико простужена. Ты тоже?
Я неопределенно развел руками.
— Уколы.
— Да… — Она снова чихнула. — Как раз собиралась тебе сегодня позвонить — позже, с работы. Видел картинку ночью?