«О, то, что доктор прописал!» — с этой мыслью, я открыл окно пошире.
— Отличный день, братья! — обратился я к ним, натягивая счастливую улыбку.
— Ты чё, бизон, как водишь? — грубо бросил мне, один из крепышей, игнорируя приветствие.
На правой щеке мужика, красовалось уродливое родимое пятно, по невнимательности можно было подумать, что он просто испачкался кетчупом.
— Пощади меня, боже, избавь от оков! Их достойны святые — а я не таков. Я подлец — если ты не жесток с подлецами. Я глупец — если жалуешь ты дураков.
Сопровождая стих Омара Хайяма яростной жестикуляцией, я продолжал дарить крепышам благодатную улыбку. Возможно, цитата была не к месту, но действие она возымела. Мужики отвели от меня сердитые взгляды и с недоумением посмотрели друг на друга.
— Слышь Кабан, да он же обдолбанный! — почёсывая затылок, выдвинул догадку второй. — Плюнь ты на этого торчка, у нас дел ещё море!
Названный Кабаном, несколько секунд смотрел на меня с задумчивым презрением, словно решая, дать уроду по морде или просто вытащить через окно и повозить мордой по асфальту. Так ничего и не решив, он молча развернулся и направился к своей машине. Назвавший меня торчком, смачно плюнул под ноги, затем последовал за приятелем.
«Э, нет, меня такой исход не устраивает! Где разбитые морды? Кровавые сопли? Придется их подстегнуть.»
— Брат мой кабан, я знаю про тебя стишок! — спешно воскликнул я. С удовлетворением отмечая, как тот дёрнулся.
— Твои братаны кобылу в канаве доедают! — развернувшись ко мне, нашёлся тот с ответом.
— Поросёнок — толстячок, носик — круглый пятачок, ушки острые торчком, хвостик — розовым крючком, жаль испачкался в обед, а умыться — лужи нет. Весёлый такой стишок, не помню кто автор, если прочесть ребёнку, тот рассмеётся.
Кабан же остолбенел от подобной наглости. Его можно понять, какой-то петух, нагло, незаслуженно, упрекнул его во врожденном уродстве⁉ Впрочем, столбняк быстро прошёл, я добился того чего хотел.
— Ну, сука, Пушкин! Довёл ты меня, ща казню! — проорал тот багровея, в два шага оказавшись около открытого окна, в котором торчало «моё» блаженное лицо.
Что можно сказать по этому поводу… Я идиот! Спровоцировал двух громил.
Били меня жёстко, когда падал под градом ударов, добавляли ногами, затем поднимали, снова били руками, я даже не закрывался, полностью игнорируя инстинкт самосохранения, наоборот, со счастливой улыбкой подставлял лицо для удара.
И вот я, с гудящей головой, сопя сплющенным носом, еду по Пулковскому шоссе. Левый глаз полностью заплыл, правый частично. В зеркало заднего вида, разглядываю окровавленные корешки передних зубов, синевато красные оттопыренный в разные стороны уши, ещё бы, ведь именно за них меня вытащили из машины, к чему открывать дверь, когда есть окно. За ушки, за родимые, да с хрустом, по лицу будто катком проехали.
Но я был доволен, я улыбался, хоть это было больно, а моя улыбка была похожа на оскал ходячего мертвеца, всё тело ломило, но результата я достиг. Пилюля проглочена, тошнота прошла, удовлетворение грело душу. Убить эту тварь, можно в любую минуту, но сначала я хотел насладиться его мучениями, ведь Женя больше не красавец, лицо, это его гордость, большие голубые глаза с красивым разрезом, благородный нос с намёком на горбинку, ничего этого нет, больше нечем заманивать женщин.
Даже если произойдет чудо и Евгений выживет, прежним ему не стать. Да и не будет чуда, не дождется тварь.
Мой план был прост, еду на дачу. Женя купил небольшой домик под Гатчиной, как переехал в Питер. Беру дневник, в котором с подробностями расписаны все совершённые убийства. Женя сам не знал зачем его ведет, но вёл исправно, записывал всё, вплоть до оттенка волос жертвы и изменения цвета кожи после смерти. Дата, время, полные инициалы, клочок волос, аккуратно приклеенный к посмертной фотографии. Все двадцать девять девушек, присутствовали в его личной хронике, как он называл свой дневник.
Я уже почти добрался до дачного поселка, как вдруг…
— МАМОЧКА… — прозвучало где-то в помятой голове.
Голос был настолько громким и жалостливым, что я на секунду потерял контроль над телом и чуть было не поплатился за это. Хозяйское зрение, благодаря моим стараниям, было ограниченным, да что там говорить, мир для меня открывался на пол глаза, показывая свои прелести в мутно красных тонах. Чуть было не воплотил давешнюю мечту, круто вильнув успел затормозить в сантиметрах от столба.
«Да уж, быстро я забыл похождения в теле Смоленкова»
— ЛЮБИМАЯ… МАМОЧКА, ВЫПУСТИ МЕНЯ, Я ВСЁ ОСОЗНАЛ… ПОЖАЛУЙСТА, МНЕ БОЛЬНО!
«Наш маньяк очухался» — подумалось мне, но трогаться пока не решался. Мало ли как обернётся, вдруг этот шизик сможет вернуть себе контроль над телом?
— МАМА? — в его голосе послышалась паника.
Похоже пора мне наведаться, в его дырявое вместилище.
— Доброе утро, больной! Как самочувствие? — задал я вопрос оказавшись в его комнатушке.
Вопреки опасениям, хозяин тела так и лежал завёрнутый в скотч как куколка и в данный момент искоса разглядывал меня. Пауза затянулась, я молчал, ждал реакции, самому было интересно, как он воспримет и что попытается предпринять.
— МАМА! МААА-МААА… — завизжал тот, на самой высокой звенящей частоте, оглушая, ошарашивая меня.
— Заткнись, урод! Нет здесь твоей больной мамаши! — прокричал я, справившись со звоном в голове.
«Дождался, блин, реакции! И что это было? Ментальная атака хозяина? Нет, так не пойдет, всё будет по моим правилам!»
С этими мыслями, я подошёл к нему, присел на корточки и со всей дури залепил оплеуху. Женина голова, толкаемая инерцией, отшвырнулась в сторону, за ней последовало тело, и через пару секунд на меня был устремлен злобный взгляд.
— Дошло?
— КТО ТЫ? — последовал первый осмысленный вопрос, голос уже не был жалобным, усиленно работая желваками, он ждал ответа, затем отвернувшись от меня, поскрипывая скотчем оглядел окружающую обстановку. — ГДЕ Я?
— Ну ты спросил, Женёк! Дом родной не узнаёшь?
Отвечая на последний вопрос, я отметил, как тот дёрнулся, как заметались глаза, он стал понимать, хоть и позднее чем Смоленков, но дошло. Каким-то непостижимым образом, человек начинает осознавать, где находится.
— Ну что, Альбертино, осознал?
Переведя растерянно-озлобленный взгляд на меня, он процедил:
— У ТЕБЯ ЗУБЫ КРИВЫЕ И НОС УРОДСКИЙ.
На что я искренне рассмеялся, Женя же, не обращая внимания на мой смех, продолжал водить по мне глазами, выискивать недостатки. Но продолжить я ему не дал.
— Это всё фигня, я тебе сейчас ТАКОЕ покажу!
Продолжая всхлипывать от смеха, я поднялся с корточек и направился к витражу, который показывал внешний мир. Смахнув несколько фотографий несчастных девушек, отошёл в сторонку.
— Гляди! Хотя, погоди секунду, наглядно покажу, — с этими словами, я вернулся в реальный мир и придвинулся к зеркалу заднего вида. — Кхак с-еепе? Яхь сфта-лалфся!
Говорить было трудно, нещадно болела челюсть, а остатки зубов не способствовали хорошей дикции. Последовала не долгая пауза, во время которой я злорадно транслировал синюю морду во всех ракурсах, радостно отмечая, что сломались не только уши, но и похоже челюсть. «Я вхожу во вкус⁉»
— ЧТО… ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ? ЭТО НЕ Я! Я НЕ МОГУ БЫТЬ ТАКИМ! ЭТО ЖЕ ДУРАЦКАЯ ШУТКА, ДА? — последние слова были произнесены чуть ли не фальцетом. И тут он захныкал, оплакивая свою гордость, своё лицо. — ЫЫЫХ— ХЫ, — вещало чудовище в «моём» мозгу. — НЕЕТ, ЫЫЫХ…
— Афь таа, я слуфсяйно иф-пафкал рубаф-у, пл-офси.
Продолжая издеваться, я продемонстрировал нужный предмет гардероба и вернулся в мрачную комнату.
— Прекрасно понимаю, что упрекать тебя не имеет смысла, но ты все же скажи мне глупому, почему ты убил почти три десятка женщин? — не особо надеясь получить ответ, я услышал.
— О-НИИ, ЫХ-ЫХ, К-КРАСИВЫЕ, Т-ТЕПЕРЬ ВЕЧНО Т-ТАКИМИ БУДУТ, ЫХ…
Всё оказалось просто.
«Н-да. И какого же ответа ты ждал, Рома?»
— Какой же ты БОЛЬНОЙ, Женя! — произнёс я, покачав головой. — Кстати, за свою симпатичную мордашку можешь не переживать, она тебе больше не понадобится.
Не особо надеясь, что мои слова достигли адресата, я подошёл к нему, подмечая, что тот ушёл в себя. Всё еще всхлипывая, бубнил что-то под нос.
— Чего ты там бормочешь?
— Я ВСЕ ИСПРАВЛЮ! СЛЫШИШЬ ТЫ, УРОДСКИЙ НОС! — заорал маньяк, подняв на меня прожигающий взгляд.
«Интересно, это он про девушек талдычит? Или про какую-нибудь больную тему?»
— Я ПОТРАЧУ ВСЕ СВОИ ДЕНЬГИ, НО ЛИЦО ВОССТАНОВЛЮ! ОНО БУДЕТ ДАЖЕ ЛУЧШЕ ПРЕЖНЕГО! И ЗАКРОЙ РОТ, МЕНЯ БЕСЯТ ТВОИ ЗУБЫ!
«Я оказался прав, тема и в правду нездоровая, надо бы его успокоить, а то и ворочаться стал, пытается подняться».
— Вот тут, Альбертино, ты ошибаешься! Тебе уже не интересно кто я? Как оказался в твоей больной башке?
«Не знаю, стоит ли с ним говорить, можно ли достучаться до его нормальной половины? Существует ли она вообще? Попробую.»
— Я проводник, Альбертос. Понимаешь, о чем речь?
Он не понимал, по крайней мере пока. Бубнил что-то, уйдя в себя, при этом бешено вращая глазами.
«Зачем же я, в это влез? Сознание социопата, это дремучий, непроходимый лес, не всякий психиатр разберётся, куда мне с неполным строительным образованием, я больше санитар леса, чем лесничий. Зачем мне всё это? Жил себе, спокойно работал, по любовницам ходил, а сейчас что? Бомжи, менты, убийства, не говоря уже о смердящей маньяческой грязи. Словно в другой мир попал, или его изнанку… Что-то я загоняюсь».
Вытряхнув из головы лишние мысли, посмотрел на Женю другими глазами.
«Всё ты понимаешь, урод! Жил же как-то до моего появления, прятал свою гнусную сущность, так что, не хрен с ним миндальничать».
— У меня есть две новости. Первая — тебя ждут, Женёк! С нетерпением ждут, сразу в двух местах. А вторая, тебе не надо ничего делать, я сам всё устрою, так что, можешь лежать и наслаждаться.