— Да здравствует дон Карлос!
Этот крик, которого никто не ожидал, ошеломил людей короля и поверг их в сильнейшую растерянность.
И тут же тысячи глоток завопили, словно по команде, поразительные слова:
— Да здравствует король Карлос! Да здравствует наш король!
Поначалу те, кто ни о чем не знал, переглядывались с такой же растерянностью и с таким же изумлением, что и знатные сеньоры, однако известие о готовящемся аресте Тореро, переходя из уст в уста, разлетелось по площади с молниеносной быстротой. Но вот Карлос — что это был за король Карлос, которого приветствовали дружными криками? И люди объясняли: Карлос — это и есть Тореро.
Да, Тореро, кумир андалузцев, был родным сыном короля Филиппа, преследовавшего его своей ненавистью. Ну же, одно только усилие — и короля-святошу вместе со всеми его монахами сметет, будто соломинку в бурю, и у нас, наконец, будет добрый король: раз он жил и страдал среди народа, он сумеет понять его нужды, проникнется его горестями, будет сочувствовать ему и, более того, сможет облегчить его муки.
Все то, что мы объясняем так долго, толпа осознала в неуловимую долю секунды. Отдадим должное этим простолюдинам: большая часть их слышала и понимала только одно — кто-то хотел арестовать Тореро, их божество!
То, что он был сыном Филиппа, то, что из него хотели сделать нового короля, не имело для них никакого значения. Для них он был Тореро — и этим все было сказано.
Ах так, его хотят арестовать! Ну что ж, клянусь кровью Христовой! Сейчас мы покажем, что за люди андалузцы и можно ли у них безнаказанно отнимать их кумира!
Предсказания герцога Кастраны сбывались. Все эти люди — буржуа, простолюдины, кабальеро, пришедшие сюда из любви к корриде и минуту назад ведать не ведавшие о том, что здесь замышлялось, вдруг словно обезумели и мгновенно превратились в бойцов, готовых пролить свою кровь, защищая Тореро.
Как по мановению волшебной палочки, появилось оружие. Кто его принес? Кто раздавал? Этого никто не знал, да никого это и не интересовало. Просто те, у кого его не было, вдруг обнаружили в своей руке кто нож, кто кинжал, кто стилет, кто заряженный пистолет — и никто не мог сказать, как это произошло.
В то же самое мгновение толпа, подобно сокрушительному горному селю, ринулась к ограде, сломала, вырвала, разметала ее — и очутилась лицом к лицу с войсками, бесстрастно на все взиравшими.
Старый офицер, командовавший частью королевских войск, на миг ощутил прилив жалости — он понимал, сколь неравной будет готовая вот-вот начаться битва.
— Всем стоять на месте, не двигаться, — закричал он громовым голосом, — или я дам приказ стрелять!
Чей-то решительный голос, уловив в едва заметную долю секунды, что толпа колеблется, крикнул в ответ:
— Стреляйте! Но потом у вас не останется времени, чтобы перезарядить аркебузы!
Другой голос завопил, увлекая толпу:
— Вперед!
И все подчинились этой команде.
Старый офицер привел свою угрозу в исполнение.
Раздался ужасный залп, от которого задрожали стекла в свинцовых рамах, и первые ряды бежавших упали, как подкошенные, обливаясь кровью, словно охапка красных маков.
В подобные мгновения чудовищного кошмара самые хладнокровные, самые уравновешенные люди часто теряют рассудительность. И это, в общем-то, к лучшему, ибо подчас именно благодаря их упущениям катастрофа все-таки не принимает масштабов непоправимого бедствия.
Если бы испанские королевские офицеры потрудились прибегнуть к элементарному приему, велев солдатам стрелять шеренга за шеренгой, у войск хватило бы времени перезарядить аркебузы и побоище сразу же превратилось бы в бойню, ведь толпа была очень плотной и состояла в основном из людей, у которых не было кирасы, а только грудь, чтобы подставить ее под пули.
Однако офицеры не подумали об этой простой вещи. А если и подумали, то солдаты не поняли, в чем дело, и не выполнили приказа. Залп грянул одновременно во всех рядах, и произошло то самое, что предсказал незнакомый голос: после того, как солдаты разрядили свои аркебузы, им пришлось отражать удары холодного оружия.
Силы в каком-то смысле сделались почти равными, ибо если солдаты в касках и в кирасах из буйволовой кожи или из стали были менее уязвимы для своих противников, то эти последние имели над ними численное превосходство.
Началась рукопашная схватка, упорная и яростная с обеих сторон.
Тем временем защитники Тореро увлекли его за собой, увлекли, невзирая на его протесты, мольбы, заклинания, угрозы, невзирая на его отчаянное сопротивление.
Тех, кто в самом начале событий окружил его и увел с собой, было человек пятьдесят. Меньше чем через минуту их было уже пятьсот, и со всех сторон к ним присоединялись все новые и новые люди.
Впрочем, «отнять короля Карлоса» — как выражались эти люди — у двадцати солдат, которым было поручено задержать его, оказалось делом нехитрым. Куда опаснее обещали быть следующие минуты: предстояло справиться с теми верными Филиппу дворянами, которые вот-вот должны были преградить им дорогу.
Фауста, получив необходимые сведения от герцога Кастраны, прекрасно знавшего поле предстоящей битвы, организовала похищение Тореро очень и очень тщательно, не упуская ни единой мелочи.
Было заранее продумано, каким путем следовать похитителям. Им надлежало неукоснительно придерживаться разработанного принцессой плана, и они и впрямь поступали в соответствии с ним.
Нужно было увлечь Тореро не к выходу, где они неизбежно столкнулись бы с отрядами из дворян и солдат, а к кулисам арены. Как мы уже говорили, эти кулисы находились внутри стены, опоясывавшей площадь, иными словами, прямо на площади.
Хотя Эспиноза все рассчитал, он все же не мог предвидеть, что дона Сезара увлекут как раз туда, ведь там не было выхода. Все улицы были перегорожены солдатами, и потому он не позаботился о том, чтобы расставить солдат еще и за кулисами. Именно на это и рассчитывала Фауста.
Итак, кулисы оказались занятыми сторонниками принцессы, ее люди были расставлены повсюду. Они вежливо, но твердо подталкивали Тореро до тех пор, пока он не очутился перед домом, принадлежавшим одному из заговорщиков.
Несмотря на сопротивление юноши, его все-таки втащили в этот дом, и вскоре он уже стоял посреди узкой улочки, — при всем желании он бы не смог объяснить, как он туда попал, — оказавшись позади многочисленных отрядов, охранявших улицу и обязанных преградить дорогу любому, кто попытается выйти с площади.
Как всегда случается в подобных обстоятельствах, солдаты тщательно охраняли то, что находилось перед ними, и ничуть не интересовались тем, что происходит у них в тылу.
Когда это главное препятствие было преодолено, обнаружилось, что у Фаусты везде равномерно расставлены свои посты, укрытые в надежных местах, и разъяренного Тореро в мгновение ока вывели за пределы города и для большей безопасности заперли в каком-то здании в комнате, весьма смахивающей на темницу.
Почему же Тореро так стремился вырваться из рук тех, кто спасал его вопреки его собственной воле и вопреки его отчаянному сопротивлению?
Он думал о Жиральде.
С ним случилось нечто необыкновенное, но он совершенно забыл о себе; все его мысли были только о возлюбленной. Остальное для него, если можно так выразиться, просто не существовало. И, отбиваясь от тех, кто увлекал его за собой, он мысленно без конца повторял одну и ту же фразу: «Что с нею станет? Какая участь ожидает ее в той чудовищной схватке, которую я предвижу?»
И сейчас мы попытаемся изложить в нескольких словах, что же случилось с Жиральдой.
Когда королевские войска выстроились напротив толпы, держа ее под прицелом своих аркебуз, положение Жиральды, находившейся в первом ряду, оказалось едва ли не самым опасным — она неминуемо должна была погибнуть после первого же залпа; спасти ее могла лишь случайность, посланная провидением.
Очень удивленная, но совершенно не напуганная (она не подозревала, какие серьезные события здесь разыгрываются), Жиральда инстинктивно вскочила на ноги и воскликнула:
— Что это тут творится?
Один из галантных кавалеров, который ранее подтолкнул ее к этому удобному месту, ответил, повинуясь заранее данным ему указаниям:
— Собираются арестовать Тореро. Это будет не так-то легко сделать, ибо у него тут тысячи почитателей и они захотят во что бы то ни стало помешать аресту своего любимца. Но его величество все предусмотрел и принял соответствующие меры. Верьте мне, милая девушка, и поскорее уходите отсюда. Скоро здесь начнется стрельба, и многие останутся на этой площади навсегда.
Из всего этого Жиральда поняла только одно: кто-то хочет арестовать Тореро.
— Арестовать Тореро! — вскричала она. — Но почему? Какое преступление он совершил?
Прислушиваясь лишь к своему сердцу влюбленной женщины, она хотела броситься на арену, побежать на помощь тому, кто был ей так дорог, заслонить его своим телом, разделить с ним его участь, какой бы она ни была.
Но все те, кто находился поблизости от нее, включая и двоих солдат, стоявших на посту, были здесь с единственной целью — стеречь ее.
Все они, — а ради такого случая отряд усилили новыми бойцами, — являлись приспешниками Центуриона. Им четко объяснили, что им следует делать, и они поступали так, как велели им их начальники.
Жиральда не смогла сделать ни единого шага. Сначала оба солдата бросились ей наперерез и преградили дорогу, а потом все тот же любезный кавалер схватил девушку своей мощной рукой за запястье и без труда остановил ее. В то же самое время, желая объяснить свой грубый жест, кавалер произнес голосом, которому он попытался придать учтивость:
— Не двигайтесь, прошу вас. Вы только понапрасну себя погубите.
— Оставьте меня! — закричала Жиральда, отбиваясь.
Внезапно ее осенило, и она принялась кричать изо всех сил:
— Ко мне! Тут хотят надругаться над Жиральдой, невестой Тореро!..
Этот крик никак не устраивал негодяев, получивших задание похитить девушку. Весьма велика была вероятность того, что Жиральда, выкрикнув свое имя, популярное не менее, чем имя самого Тореро, и назвавшись в подобных обстоятельствах его невестой, способна была поднять толпу на бунт против людей Центуриона, благо те в глазах простонародья ореолом святости явно не обладали. Галантный кавалер — он был у Центуриона сержантом и, соответственно, командовал в его отсутствие — мгновенно оценил размеры опасности. Его, в свою очередь, тоже осенило: он тотчас отпустил Жиральду и, жеманничая (сам себе он казался неотразимым), произнес: